Началось движение «христианской философии», ставившее своей задачей не только рациональное обоснование теистического мировоззрения, но и философской реконструкции догматов богооткровенной религии. Почему российскому читателю предлагается целая новая серия работ аналитической философии при учете полной перенасыщенности нынешнего отечественного книжного рынка и философской, и религиозной переводной литературы?

Конечно, и ради стимулирования начавшихся «интеркультурных коммуникаций». В последнее время у нас публикуются отдельные книги по философской теологии; периодическое международное двухгодичное издание «Философия религии: Альманах»3
К настоящему времени вышел уже третий выпуск: Философия религии: Альманах 2010-2011 / Отв. ред В. К. Шохин. М.: Восточная литература, 2011, 534 с.

Публикует статьи и доклады англо-американских авторов, отбираемые его редколлегией, в которую входят и члены Общества христианских философов4
Society of Christian Philosophers – общество, основанное в 1978 г., печатным органом которого является журнал Faith and Philosophy. Первым председателем был патриарх аналитической философии религии У. Элстон. Общество до недавнего по крайней мере времени было самым крупным философским обществом США и к 2000 г. насчитывало уже примерно 1200 членов. См.: Koistinen Т Philosophy of Religion or Religious Philosophy? A Critical Study of Contemporary Anglo-American Approaches. Helsinki: Luther-Agricola-Society, 2000, p. 14.

; и с такой же регулярностью проходят конференции российских и аналитических философов и теологов, а начиная с 2010 г. и летние философско-религиозные школы. Поэтому если мы выразим надежду, что настоящая серия переводов будет определенным образом фундировать соответствующее философско-религиозное общение, мы вряд ли ошибемся. Но за инаугурацией настоящей серии стоят и «более внутренние» мотивы.

Дореволюционное русское богословие, которое нередко принято пренебрежительно называть “схоластическим” или “школьным” и оценивать как нагляднейшее проявление “западного пленения”, коему противопоставляются «исконные» софиология, «богочеловечество», «русский космизм» и прочее, вполне соответствовало стандартам западной рациональной теологии. Об этом свидетельствуют фундаментальные курсы по “умозрительному”, “основному” или “апологетическому” богословию профессоров наших духовных академий В. Д. Кудрявцева-Платонова, Н. П. Рождественского, П. Я. Светлова, В. И. Добротворского, Д. А. Тихомирова, С. С. Глаголева и других, в которых даже большее место, чем в современной им европейской апологетике, уделялось полемике с натуралистическими концепциями происхождения религии5
С тем, что в дореволюционной России выходило по естественной теологии, можно ознакомиться по специальному библиографическому справочнику: Светлов 77. Что читать по богословию? Систематический указатель апологетической литературы на русском, немецком, французском и английском языках. Киев, 1907. Среди последних серьезных обзорных публикаций по русской «школьной философии» в целом можно выделить: Цвык И. В. Духовно-академическая философия в России XIX в. М.: РУДН, 2002.

После октябрьских событий линия преемственности на семь-восемь десятилетий практически прервалась, а то, что претендовало на замещение того, что было, никак не соответствует утраченным стандартам6
См. хотя бы современный нормативный учебник для духовных школ (Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. Основное богословие. М., 1999), лучшее в котором есть переложение Кудрявцева-Платонова (худшее – отвлечения в сторону аскетики и обличительного богословия, не относящиеся к предмету), со времени которого, однако, позиции оппонентов теизма значительно утончились и усложнились. Лучше, хотя и с непреодолимым желанием излагать историю русской мысли вместо теологии, написан учебник для светских вузов: Назаров В. Н. Введение в теологию. М., 2004.

Поэтому остается надеяться, что серьезное изучение современной англо-американской философской теологии может быть стимулом для возобновления этой утраченной к настоящему времени преемственности. То, что это не может быть делом быстрым, не нуждается в пояснении, но с чего-то начинать надо, и этим «чем-то» должно быть знакомство с уровнем современных дискуссий.

Другим стимулом является попытка уравновешивания некоторых очевидных дисбалансов в современной российской философии в целом. Основной дисбаланс вызван тем, что наш «философский бомонд» с большой готовностью (и с характерно российским запозданием) принимает догматы постмодернизма, важнейший из которых можно было бы обозначить как констатация «смерти метафизики», хотя соответствующий «диагноз» не был никем проверен. Данному «диагнозу» соответствует стиль того философствования, которое «свелось к тому, чтобы, заменив мысль говорением, выдрессировать само говорение до неразличимости с мыслью»7
Свасъян К. Жиль Делез: сейсмограф нового мира // Пушкин. Русский журнал о книгах, 2009, № 1, с. 55. Здесь же постмодерн в философии жестко, но точно характеризуется как «возвращение двухсотлетнего Казановы, компенсирующего немощность плоти фокусами обеденного дискурса».

Его целью является работа не над конкретными вопросами (которые ушли вместе с метафизикой в небытие), а само вопрошание как таковое, иными словами, нарциссизм, понятия превращаются в метафоры, а теоретико-исследовательские задачи философии замещаются стилистическими. Между тем метафизика умереть может только со смертью самой философской рациональности, и даже те, кто ее хоронят, вынуждены работать с оппозициями причины и следствия, универсального и партикулярного, актуального и потенциального, а также языка и речи, насилия и свободы (центральная тема «французской философии»). Аналитическая же традиция, не будучи свободна, как и любая другая, от недостатков (в данном случае частое невнимание к методологическим проблемам, наукообразие в виде, например, математической подачи вполне самоочевидных вещей и т. д.), осознает по меньшей мере три истины: что философы должны работать с определенными (и в конечном счете исчисляемыми) «вечными» проблемами, а не только с собственным имиджем8
О вечности можно говорить и в связи с их значимостью и в связи с тем, что общий хронологический диапазон попыток их решения распространяется во многих случаях более, чем на два тысячелетия – вследствие различия в исходных презумпциях тех, кто их решает.

Что они должны стремиться к аргументации, а не к стилистике, и что обсуждать их следует средствами общезначимого языка, а не тех, в которые требуется специальное эзотерическое «посвящение». Поэтому аналитическая философия есть философия классическая – в смысле продолжения античной, схоластической и нововременной философии. Думается, что в России, которой всегда милее все «постнеклассическое», чем нормативное9
Особенно с учетом того, что у нас и «философ – больше, чем философ» подобно тому как «поэт – больше, чем поэт». Именно здесь коренится причина того, что и духовно-академическая и университетская философия дореволюционной России не имели больших «регалий» и при жизни и у потомков.

Предпринимаемая «прививка» традиционной философии не может не быть на пользу.

Философская теология, однако, будучи философской дисциплиной, остается и теологией, а потому не может быть безразличной и для религиозного сознания. Это сознание у нас преимущественно рецептивно, и верующим нередко внушается, что если когнитивные способности в Церкви на что-то вообще пригодны, то разве только для усвоения «переданного», но никак не для творческой деятельности (вопреки антропологическому догмату, по которому человек создан по образу и подобию своего Творца). Хотя такое потребительское отношение к духовному наследию выдается обычно за истинное благочестие и смиренномудрие, на деле за этим стоит духовная лень и неприязнь к рассуждению. Дискуссии же, составляющие саму материю философской теологии, дают религиозному разуму возможность самореализации и выбора, представление о реальных границах его возможностей, а также о том, где он действительно должен наложить на себя «послушание» по причине непознаваемости самого объекта познания, а где может и должен сознательно распоряжаться ресурсами Традиции, не считая себя еретиком, не впадая в страх перед критическим отношением к авторитетам и помня, что они также были людьми, жившими в свою эпоху10
Различение между Преданием и преданиями составляет одну из актуальных задач самой философской теологии.

Предлагаемая ныне читателю издательская серия «Философская теология: современность и ретроспектива» в соответствии со своим названием будет включать в себя переводы и систематических и исторических трудов современных англо-американских авторов. Это распределение представляется обоснованным, поскольку теория любого предмета задает параметры изучения его истории, а изучение истории способствует постоянному обогащению и уточнению теории. А о том, удачны ли были критерии отбора самих авторов и их произведений, предоставляется судить читателю.

В. К. Шохин,

член редколлегии

Предисловие к русскому изданию

Книга «Аристотель на Востоке и на Западе: метафизика и разделение христианского мира», принадлежащая перу современного американского христианского философа Дэвида Брэдшоу (David Bradshaw), декана философского факультета Университета Кентукки, была выбрана в качестве открывающей новую издательскую серию «Философская теология: современность и ретроспектива» не только потому, что ее автор – член редколлегии указанной серии, а также член англо-американского «Общества христианских философов» (Society of Christian Philosophers), уже много лет сотрудничающего с Российскими учеными в области философской теологии и философии религии. Действительно, эта во многих отношениях замечательная книга, написанная современным американским христианским мыслителем, автором многочисленных научных статей, книжных разделов и устных выступлений11
Часть из них уже переведена на русский язык. Полный список публикаций Дэвида Брэдшоу см. в Приложении к этой книге.

Тридцать лет тому назад сознательно перешедшим из протестантизма в Православие, представляет собой наиболее полное и наиболее глубокое на сегодняшний день историко-философское исследование философского концепта «энергии» и связанных с ним понятий в контексте размышлений о природе Бога и соотношении в Нем сущности и деятельности. Начав с философии Аристотеля как отправного пункта, Дэвид Брэдшоу скрупулезно прослеживает эволюцию этого центрального для истории философии и теологии концепта, начиная с эллинистических школ и завершая поздними неоплатониками. Основное внимание автор уделяет трансформации и специфике усвоения концепта «энергии» христианской теологией IV-XIV вв. как на Западе (Марий Викторин, Августин, Боэций, Фома Аквинский), так и на Востоке (Каппадокийцы, Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник, Григорий Палама). Он сосредоточивается на фундаментальных метафизических проблемах, оказавших определяющее влияние на различие этих двух великих христианских традиций, таких как богопознание, соотношение в Боге простоты и сложности, сущности и энергий, связь Бога с миром и человеком и др. Более того, в различных подходах к решению этих проблем Дэвид Брэдшоу видит один из определяющих факторов не только догматических расхождений, но и трагического исторического раскола между Западной и Восточной

Церковью, западным и восточным христианском, о чем подробнее говорится в эпилоге этой замечательной книги, адресованной не только узким специалистам в области философии религии и христианской теологии, но и широкому кругу читателей, интересующихся историей античной, патристической и средневековой философии и теологии.

При переводе книги Дэвида Брэдшоу, содержащей огромное количество цитат из сочинений античных, патристических и средневековых авторов, мы исходили из того, что поскольку в России существует своя традиция переводов древних текстов, в русском издании данной книги было бы правильно эти тексты приводить в уже имеющихся русских переводах, а ссылки на них помещать в соответствующих примечаниях. При необходимости мы также вносили определенные изменения в русские переводы, если они не точно воспроизводили оригиналы или не отражали каких-либо важных мнений автора книги. В случае отсутствия русских переводов тех или иных сочинений античных, патристических или средневековых авторов, в например, Галена, Плотина, Мария Викторина, Фомы Аквинского и некоторых других, их переводы были выполнены нами с оригинальных древнегреческих и латинских текстов с учетом позиции автора, отраженной в его английских переводах.

А. Р. Фокии

Предисловие автора

Что общего между Афинами и Иерусалимом? Пройти мимо этого вопроса не может ни один исследователь западной культуры. Тертуллиан, который первым поставил этот вопрос, сделал это в контексте осуждения философии за то, что она порождает ереси. За этим вопросом скрывалось представление о том, что Афины и Иерусалим – это два разных мира, а потому категориям греческой мысли нет места в рамках христианской веры. В то же время даже сам Тертуллиан считал практически невозможным сохранять столь жесткое разделение. Церковь же в целом склонялась к тому, чтобы следовать за греческими апологетами, которые свободно обращались к греческой философии, когда истолковывали христианское провозвестие. В конечном счете, многие формы христианской мысли, которые боролись за первенство в Средние века и в эпоху Возрождения, а также в начале Нового времени, почти без исключения были многим обязаны обоим мирам, противопоставленным Тертуллианом. Как следствие, в процессе формирования западной культуры Афины и Иерусалим оказались тесно и неразрывно связаны друг с другом.

Факт этого переплетения сообщает вопросу Тертуллиана иной и гораздо более тревожный смысл. Если рассматривать этот вопрос в свете длящейся истории, то он заключается не в том, следует ли христианскому богословию использовать греческую философию; речь в данном случае идет о совместимости двух великих источников нашей цивилизации. Считать, что они несовместимы, значит по необходимости ставить под вопрос не только один из них (или, возможно, оба), но также и саму цивилизацию, которая возникла благодаря их соединению. Как бы ни отвечать на этот вопрос о совместимости, совершенно ясно, что наша культура в целом дает отрицательный ответ. Нет другого более знакомого и многообразно проявляющегося конфликта, чем конфликт между апостолами разума и просвещения, с одной стороны, и апостолами морального авторитета и богооткровенной истины, с другой. Непрекращающиеся культурные войны и якобы существующий конфликт между наукой и религией как будто указывают на то, что мы своими глазами наблюдаем противоборство Афин и Иерусалима. Само существование этих конфликтов отражает распространенное представление, что разум и откровение не ладят друг с другом. Некоторые из нас воспринимают такую ситуацию вполне позитивно, радуясь возможности сделать решительный выбор между тем и другим. Отношение других не столь однозначно и даже сопровождается чувством, что при таком подходе утрачивается что-то очень важное. Но как бы мы ни делали свой выбор – охотно или, наоборот, против желания, неустраняемым фактом остается то, что наша культура требует от нас соответствующего выбора.

Так было не всегда. История западной философии является, помимо прочего, долгой историей попыток привести Афины и Иерусалим в согласие. Если сегодня наша культура живет под знаком их несогласия, значит разум в конечном счете должен смириться с неудачей этих попыток. Именно здесь историк философии, в особенности философии в ее отношении к христианской мысли, сталкивается с важной и даже насущной задачей. Когда и как имела место эта неудача? Была ли она неизбежной? Или, быть может, по ходу дела был сделан какой-то неверный шаг, так что если бы он был сделан иначе, это могло бы привести к иному результату? А если это так, то остается ли для нас такая возможность? Или же история исключает любые пересмотры и разрыв между Афинами и Иерусалимом является фактом, к которому мы может относиться по-разному, но который сам по себе не может быть поставлен под вопрос?

Таково направление мысли, которое определило это исследование. Я предполагаю рассматривать эти вопросы, имея в виду разделение между двумя половинами христианского мира – грекоязычным Востоком и латиноязычным Западом. Если смотреть с исторической точки зрения, то, несомненно, весьма важным является тот факт, что неудача согласования веры и разума – это, строго говоря, западный феномен. На христианском Востоке ничего подобного не было. Важность этого факта затемнялась, потому что вплоть до недавнего времени христиане Востока, как правило, воспринимались на Западе как еретики. Только в последние годы стало ясно, насколько ошибочным было это застарелое предубеждение. Однако чем большую легитимность приобретает восточное христианство, тем больше реакции против западного христианства, в значительной степени сформировавшего нашу культурную и интеллектуальную историю, начинают казаться просто мелким пререкательством. Для восточной части христианского мира с самого начала был характерен совершенно иной способ понимания всей проблематики соотношения веры и разума. Быть может, та неудача, которая имела место на Западе, никак не затронула эту восточную традицию. Если мы действительно хотим понять долгую историю западной философии, нам необходимо, как минимум, иметь в виду эту восточную альтернативу.

Эта книга представляет собой первую попытку такого рода. В центре внимания – параллельное рассмотрение того, как формировались две традиции, восточная и западная. Я довожу свое повествование до той точки, когда каждая из них достигла вполне определенной формы: это Фома Аквинский на Западе и Григорий Палама на Востоке. Я не пытаюсь написать полноценную историю каждой из этих традиций даже в том, что касается философского развития, не говоря уже о других факторах, определивших их специфику. Я сосредоточил внимание на фундаментальных метафизических темах, которые оказали определяющее влияние на различие этих традиций и позволяют наилучшим образом оценить их устойчивость и жизнеспособность. При этом я старался беспристрастно относиться к историческому материалу, имея целью благожелательное понимание обеих традиций в их собственных контекстах. Мои заключения, касающиеся смысла всей этой истории и жизнеспособности рассматриваемых традиций, изложены в Эпилоге.

Но даже для того, чтобы написать сравнительную историю в столь ограниченных рамках, требуется некая связующая нить, которую можно проследить вплоть до того момента, когда традиции расходятся, а затем – в каждом из параллельных ответвлений. В качестве такой нити я выбрал понятие energeia. Это греческий термин, который переводится по-разному: как «деятельность», «действительность», «действие» или «энергия» – в зависимости от автора и контекста. Уместность этого термина для наших целей связана с целым рядом переплетающихся причин. На Востоке он стал ключевым термином христианского богословия, начиная с каппадокийских отцов в IV веке и вплоть до Паламы в XIV столетии. Различение ousia и energeia – сущности и энергии – в течение долгого времени считалось наиболее важным философским принципом, отличающим восточную христианскую мысль от западной (см. в особенности работы Владимира Лосского и о. Иоанна Мейендорфа, приведенные в Библиографии). Однако практически все, что касается этого различения, вызывает споры – в том числе его смысл, его история и его законность. Единственный способ разрешить эти споры – обратиться к истории этого различения и дать его обзор, начиная с библейских и философских корней вплоть до Паламы. И эту историю, в свою очередь, лучше всего можно проследить, обратившись к истории термина energeia.

На Западе термином, поддающимся наилучшему сравнению с energeia по своей значимости для нашей темы, является esse, то есть латинский инфинитив «быть». Хорошо известно, что Августин отождествлял Бога с самим бытием, ipsum esse, и что Аквинат сделал это отождествление краеугольным камнем последовательно продуманной естественной теологии. Менее известно, что термин esse – именно в том значении, которое придал ему Аквинат: «акт бытия» – исторически связан с термином energeia. Первые латинские авторы, употреблявшие esse в этом смысле, – это Боэций и Марий Викторин. Они, в свою очередь, просто таким образом переводили на латынь философскую идиому греческих неоплатоников, например Порфирия. Так, esse как акт бытия есть прямой эквивалент греческого energein katharon , «чистого акта», который Порфирий или некто из его круга (автор анонимного Комментария на платоновский «Парменид») отождествлял с Единым. Это означает, что esse в его философском употреблении можно понять как производное от energeia. Конечно, следует иметь в виду, что термин esse не сформировался именно таким образом, но лишь приобрел некоторые коннотации и что не все эти коннотации присутствовали в его более позднем употреблении. Тем не менее в первом приближении можно говорить об energeia как об общем корне, проявленном в неоплатонизме, из которого вырастают два стебля – «энергии» на Востоке и esse на Западе.

Но это только в первом приближении. Прежде всего потому, что при таком походе вне поля внимания остается тот факт, что термин energeia употреблялся и вне философского контекста, и это было столь же важно для развития восточной мысли, как и влияние неоплатонизма. Такое нефилософское употребление термина можно обнаружить в исторических и научных текстах, в греческих магических папирусах, в герметических текстах и прежде всего – в Новом Завете и у ранних отцов Церкви. Чтобы понять различение между сущностью и энергиями, надо увидеть его в свете этой предшествующей истории. Другая причина того, чтобы обратиться к более раннему периоду, чем неоплатонизм, заключается в том, что сам неоплатонизм, по существу, невозможно понять, не учитывая его истоки. Представления о том, что Единое выше ума, или что ум тождествен его объектам, или что следствие предсуществует в причине, могут восприниматься большинством современных читателей как безнадежно непонятные, если они не будут поняты в соотношении с соответствующими аргументами, их обосновывающими. По большей части эти аргументы либо были изначально сформулированы Платоном и Аристотелем, либо предполагают использование понятий и терминов, восходящих к этим мыслителям. К счастью, поскольку нашей темой является energeia, достаточно начать с Аристотеля, который и ввел в оборот этот термин.

Всеобщая история с древнейших времён до конца XIX века. 10 класс. Базовый уровень Волобуев Олег Владимирович

§ 9. Византийская империя и восточнохристианский мир

Территория и население

Прямой наследницей Римской империи стала Византийская (Восточная Римская) империя, просуществовавшая более 1000 лет. Ей удалось отбить вторжения варваров в V–VII вв. и ещё в течение нескольких веков оставаться самой сильной христианской державой, которую современники называли государством ромеев (римлян). Принятое в наши дни наименование Византия появилось только в конце XV в. Оно происходит от названия греческой колонии Византии, на месте которой в 330 г. римский император Константин I заложил свою новую столицу – Константинополь.

Византийская империя располагалась в восточной части Средиземноморья и в период максимального расширения границ в VI в. включала земли на трёх континентах – в Европе, Азии и Африке.

Средиземноморский климат благоприятствовал развитию земледелия и скотоводства. На территории империи добывали железо, медь, олово, серебро, золото и другие полезные ископаемые. Империя в течение длительного времени могла обеспечивать себя всем необходимым. Византия располагалась на перекрёстке важнейших торговых путей, самым знаменитым из которых был Великий шёлковый путь, протянувшийся от Константинополя до загадочного Китая на 11 тыс. км. Путь благовоний пролегал через Аравию и порты Красного моря и Персидского залива к Индии, Цейлону и островам Юго-Восточной Азии. Из Скандинавии через Восточную Европу в Византию вёл путь «из варяг в греки».

Константинополь. Средневековая миниатюра

Византийская империя превосходила остальные христианские страны по численности населения, достигавшего в раннее Средневековье 35 млн человек. Основную часть подданных императора составляли греки и те, кто говорил на греческом языке и принял эллинскую культуру. Кроме того, на обширной территории проживали славяне, сирийцы, египтяне, армяне, грузины, арабы, евреи.

Античная и христианская традиции в жизни византийцев

Византийская империя вобрала наследие как греко-римского мира, так и цивилизаций Передней Азии и Северной Африки (Междуречья, Египта, Сирии и др.), что сказалось на её государственном устройстве и культуре. Наследие Античности сохранялось в Византии значительно дольше, чем в Западной Европе. Константинополь украшали статуи античных богов и героев, любимыми зрелищами ромеев являлись конные состязания на ипподромах и театральные представления. Образцом для византийцев были произведения знаменитых историков древности. Учёные изучали и переписывали эти произведения, многие из которых благодаря этому сохранились до наших дней. Их примеру следовал Прокопий Кесарийский (VI в.), написавший «Историю войн Юстиниана с персами, вандалами и готами».

К VIII в. христианская культура превратилась в господствующую: византийская архитектура, живопись и литература прославляли деяния Бога и святых подвижников веры. Любимым литературным жанром стали жития святых и сочинения Отцов Церкви. Наиболее почитаемыми Отцами Церкви были христианские мыслители Иоанн Златоуст, Василий Великий и Григорий Богослов. Их сочинения и религиозная деятельность оказали большое влияние на развитие христианского богословия и церковного богослужения. Кроме того, византийцы преклонялись перед духовными подвигами отшельников и монахов.

Христос Пантократор. 1146–1151. Мозаика купола церкви Марторана. Палермо, Италия

В городах Византийской империи возводились величественные храмы. Именно здесь возник крестово-купольный тип церкви, получивший распространение во многих православных странах, в том числе и на Руси. Крестово-купольный храм делился на три части. Первая от входа часть называется притвором. Вторая часть – это середина храма. Она разделена столбами на нефы и предназначена для молитвы верующих. Третье отделение храма – самое главное – это алтарь, место святое, поэтому в него не позволяется входить непосвящённым. Средняя часть храма отделяется от алтаря иконостасом – перегородкой с множеством икон.

Характерной чертой византийского искусства стало использование мозаик для украшения интерьеров и фасадов церквей. Мозаикой из ценных пород дерева выкладывали полы дворцов и храмов. Главный храм православного мира – построенный в VI в. в Константинополе собор Святой Софии (Божественной Премудрости) – украшен великолепными мозаиками и фресками.

В Византии было развито образование. Начальное образование дети состоятельных людей получали дома – к ним приглашали учителей и наставников. Византийцы со средним достатком отдавали своих детей в платные школы в городах, при церквях и монастырях. Знатные и богатые люди имели возможность учиться в высших школах Александрии, Антиохии и Константинополя. Образование включало изучение богословия, философии, астрономии, геометрии, арифметики, медицины, музыки, истории, права и других наук. Высшие школы готовили чиновников высокого ранга. Таким школам покровительствовали императоры.

Важную роль в распространении знаний и утверждении христианства играли книги. Ромеи любили читать жития (жизнеописания) святых и сочинения Отцов Церкви, которые в своих работах разъясняли сложные богословские вопросы: что такое Троица, в чём заключается божественная природа Иисуса Христа и др.

Государственная власть, общество и церковь

Государственная власть в Византийской империи сочетала черты, характерные как для античного, так и для древневосточного общества. Византийцы полагали, что сам Бог вручил императору высшую власть над подданными, и именно поэтому правитель ответствен перед Господом за их судьбы. Божественное происхождение власти подчёркивалось пышным и торжественным обрядом венчания на царство.

Император Василий II Болгаробойца. Средневековая миниатюра

Император обладал почти неограниченной властью: он назначал чиновников и военачальников, контролировал сбор налогов, лично командовал армией. Императорская власть зачастую переходила не по наследству, а захватывалась удачливым военачальником или вельможей. Высших государственных постов и даже императорского венца мог достичь человек незнатный, но энергичный, волевой, умный и талантливый. Продвижение вельможи или чиновника по службе зависело от благоволения к нему императора, от которого он получал титулы, должности, денежные и земельные пожалования. Родовая знать не обладала в Византии таким влиянием, какое имели знатные люди в Западной Европе и так и не оформилась в самостоятельное сословие.

Особенностью Византии являлось длительное сохранение мелкой, в том числе крестьянской, земельной собственности, жизнеспособность крестьянской общины. Однако, несмотря на попытки императорской власти затормозить процессы обезземеливания общинников (плативших подати государству и служивших в армии), разложения крестьянской общины и образования крупных земельных владений, в период поздней империи крестьяне всё чаще превращались в зависимых от крупных землевладельцев людей. Община сохранялась только на окраинах государства.

Купцы и ремесленники находились под бдительным контролем государства, покровительствующего их деятельности, но вместе с тем ставившего их деятельность в жёсткие рамки, облагая высокими пошлинами и осуществляя мелочный надзор. Городское население так и не сумело добиться признания государством своих прав и отстоять привилегии подобно горожанам Западной Европы.

В отличие от западнохристианской церкви, возглавлявшейся папой римским, в восточнохристианской не существовало единого центра. Константинопольская, Антиохийская, Иерусалимская, Александрийская патриархии считались самостоятельными, но фактическим главой восточной церкви был константинопольский патриарх. С VII в., после потери византийцами восточных провинций в результате арабских завоеваний, он остался единственным патриархом на территории империи.

Глава западной церкви успешно претендовал не только на духовную власть над всеми христианами, но и на верховенство над светскими владыками – королями, герцогами и князьями. На востоке же отношения между светской и духовной властью были сложные. Император и патриарх взаимно зависели друг от друга. Император назначал патриарха, чем признавалась роль императора как орудия Бога. Но императора венчал на царство патриарх – в Византии считалось, что именно акт венчания возводит в императорское достоинство.

Постепенно накапливалось всё больше противоречий между христианскими церквями на Западе и Востоке, в результате приведших к обособлению западного христианства (католицизма) от восточного (православия). Этот процесс, начавшийся ещё в VIII в., завершился в 1054 г. расколом. Византийский патриарх и папа римский прокляли друг друга. Таким образом, в Средние века возникли два христианских мира – православный и католический.

Византия между Западом и Востоком

Гибель Западной Римской империи и образование на её месте варварских королевств воспринимались в Византии как явления трагические, но временные. Даже у простого народа сохранялось представление о необходимости восстановления единой Римской империи, охватывающей весь христианский мир.

Византийцы штурмуют арабскую крепость. Средневековая миниатюра

Попытка укрепить государство и возвратить утраченные земли была предпринята императором Юстинианом I (527–565). Проведя административные и военные реформы, Юстиниан упрочил внутреннее положение державы. Ему удалось присоединить к владениям империи Италию, Северную Африку, часть Пиренейского полуострова. Казалось, прежняя Римская империя возродилась как могущественная держава, контролирующая почти всё Средиземноморье.

Долгое время грозным противником Византии на востоке был Иран. Длительные и кровопролитные войны истощали обе стороны. В VII в. византийцам всё же удалось восстановить свои рубежи на востоке – были отвоеваны Сирия и Палестина.

В этот же период у Византии появился новый, ещё более опасный враг – арабы. Под их ударами империя лишилась почти всех азиатских (кроме Малой Азии) и африканских провинций. Арабы даже осадили Константинополь, но захватить его не смогли. Только в середине IX в. ромеям удалось приостановить их натиск и отвоевать некоторые территории.

К XI в. Византия возродила своё могущество. Несмотря на то что её территория сократилась по сравнению с VI в. (империя контролировала Малую Азию, Балканы и юг Италии), она являлась самым крупным и мощным христианским государством того времени. В более чем 400 городах империи проживали около 1,5 млн человек. Сельское хозяйство Византии давало достаточно продукции, чтобы прокормить многочисленное население.

В начале XIII в. Византийскую империю постигла катастрофа. В 1204 г. западноевропейские рыцари – участники IV Крестового похода, направлявшиеся в Палестину для освобождения Гроба Господня от мусульман, польстились на несметные богатства ромеев. Христиане-крестоносцы разграбили и разорили Константинополь – центр православной империи. На месте Византии они создали Латинскую империю, просуществовавшую недолго – уже в 1261 г. греки вернули себе Константинополь. Однако восстановленная Византийская империя уже никогда не смогла достичь прежнего величия.

Византия и славяне

Впервые римляне столкнулись со славянами во время Великого переселения народов. Первые упоминания византийских источников о славянских племенах относятся к V–VI вв. Император Юстиниан I создал для обороны от славянских вторжений систему крепостей на дунайской границе. Однако это не остановило воинственных соседей, которые часто нападали на балканские провинции империи, грабили города и сёла, иногда достигая предместий Константинополя и уводя в плен тысячи местных жителей. В VII в. славянские племена начали селиться в пределах империи. За 100 лет они овладели 3/4 территории Балканского полуострова.

На придунайских землях, освоенных славянами, в 681 г. возникло Первое Болгарское царство, основанное возглавляемыми ханом Аспарухом тюркскими кочевниками-болгарами, пришедшими из Северного Причерноморья. Вскоре тюрки и жившие здесь славяне уже составляли единый народ. В лице сильного Болгарского государства Византия получила главного соперника на Балканах.

Битва византийцев и болгар. Средневековая миниатюра

Но отношения между двумя государствами не ограничивались только войнами. Византийцы рассчитывали, что принятие славянами христианства примирит их с империей, у которой появятся рычаги давления на своих беспокойных соседей. В 865 г. болгарский царь Борис I (852–889) принял христианство по православному обряду.

Среди византийских миссионеров, проповедовавших христианство у славян, глубокий след в истории оставили братья Кирилл и Мефодий. Чтобы облегчить понимание Священного Писания, они создали славянскую азбуку – кириллицу, которой мы пользуемся и сейчас. Принятие христианства от Византии, создание славянской письменности привели к расцвету культуры славянских народов, вошедших в число передовых в культурном отношении народов Средневековья.

Тесные политические и торгово-экономические отношения с Византийской империей поддерживало Древнерусское государство. Прямым следствием интенсивных контактов стало проникновение на Русь из Византии христианства. Его распространению содействовали византийские купцы, славяне-наёмники, служившие в византийской гвардии и принявшие православие. В 988 г. князь Владимир I сам принял крещение от византийских священников и крестил Русь.

Несмотря на то что славяне и византийцы стали единоверцами, жестокие войны не прекратились. Во второй половине X в. Византия начала борьбу за подчинение Болгарского царства, закончившуюся включением Болгарии в состав империи. Независимость первого славянского государства на Балканах была восстановлена только в конце XII в. в результате народного восстания.

Культурное и религиозное влияние Византии наряду с южными славянами испытали многие страны и народы Восточной Европы, Закавказья и Северо-Восточной Африки. Империя ромеев выступала в роли главы всего восточнохристианского мира. В государственном строе, культуре и церковном устройстве Византии и стран Западной Европы имелись существенные различия.

Вопросы и задания

1. В чём выражалось влияние Античности на историю и культуру Византийской империи?

2. Какую роль играла власть императора и православная церковь в жизни ромеев?

3. В чём отличие восточного и западного христианских миров?

4. Каким внешним угрозам противостояла Византийская империя? Как изменилось её международное положение в середине XIII в. по сравнению с VI в.?

5. Как складывались отношения между Византией и славянами?

6. В чём заключается важность культурного наследия Византии для современности?

7. В произведении византийского историка VII в. Феофилакта Симокатты так говорится о значении человеческого разума: «Следует человеку украшаться не только тем, что дано хорошего ему от природы, но и тем, что он сам нашёл и придумал для себя в своей жизни. Он обладает разумом – свойством в некотором отношении божественным и удивительным. Благодаря ему он научился бояться и чтить Бога, как в зеркале видеть проявления собственной своей природы и ясно представлять себе строй и порядок своей жизни. Благодаря разуму люди обращают свой взор на самих себя, от созерцания внешних явлений направляют на себя свои наблюдения и тем раскрывают тайны своего сотворения. Много хорошего, как я считаю, дал разум людям, и он является лучшим помощником их природы. Что ею было не закончено или не сделано, то в совершенстве творил и заканчивал разум: для зрения он давал украшение, для вкуса – удовольствие, одно он натягивал, делая твёрдым, иное он устраивал мягким; песнями обращался к слуху, чарами звуков околдовывая душу и невольно заставляя слушать их. А разве нам это вполне не доказывает тот, кто является знатоком во всяких ремёслах, кто из шерсти умеет нам выткать тонкий хитон, кто из дерева сделает земледельцу рукоятку для плуга, весло для моряка, а для воина копьё и щит, охраняющие в опасностях битвы?»

Почему он называет разум божественным и удивительным?

Как взаимодействуют, по Феофилакту, природа и человеческий разум?

Подумайте, что общего и в чём различие взглядов западного и восточного христианства на роль человеческого разума.

2. Византийская империя X-XIII веков 2. 1. Перенос столицы в Новый Рим на Босфоре В X-XI веках столица царства переносится на западный берег пролива Босфор, и здесь возникает Новый Рим. Будем условно называть его Рим II, то есть Вторым Римом. Он же Иерусалим, он же Троя, он же