Правление Александра III и политика “консервативного обновления ” общества.

На престол Александр III вступил в возрасте 36 лет после событий 1 МР 1881 . Новый император был решительным противником реформ и не признавал преобразований своего отца. Трагическая гибель Александра II в его глазах означала пагубность либеральной политики . Такое заключение предопределило переход к реакционной политике. Злым гением царствования Александра III стал Победоносцев К. П ., обер-прокурор Святейшего синода . Обладая острым аналитическим умом, Победоносцев К.П. вырабатывает позицию, отрицающую демократию и современную ему западноевропейскую культуру . Он не признавал европейскийрационализм , не верил в добрую природу человека , был яростным противником парламентаризма , называя его "великой ложью нашего времени", считая, что парламентские деятели в большинстве принадлежат к самым безнравственным представителям общества . Победоносцев К.П. ненавидел печать, которая, по его убеждению, вторгается с собственным мнением во все уголки жизни; навязывает читателю свои идеи и воздействует на поступки людей самым вредным образом. По мнению Победоносцева К.П., общество держится на "натуральной силе инерции", основанной не на знании, а на опыте. В политическом отношении это означало уважение к старымгосударственным учреждениям. Противопоставление рациональной мысли и традиционного быта было очень желанным для консерваторов выводом, но опасным для общественного прогресса . На практике реализация этих сложных правовых идей осуществлялась при помощи насаждения псевдонародных взглядов, идеализации старины, поддержки национализма . Александр III одевался в одежды народного покроя; даже в архитектуре официальных зданий господствовал псевдорусский стиль . Период царствования Александра III отмечен серией реакционных преобразований, получивших название контрреформ , направленных на пересмотр реформ предшествующих десятилетий.

В пореформенные годы дворянство с чувством ностальгии вспоминало "добрые старые времена" крепостнической эпохи . Вернуться к прежним порядкам правительство уже не могло, поддержать такое настроение пыталось. В год двадцатилетия крестьянской реформы было запрещено даже простое упоминание об отмене крепостного права. Попыткой воскресить дореформенные порядки стало и принятие некоторых законодательных актов. 12 ИЛ 1889 появился закон о земских участковых начальниках . В губерниях создавались 2200 земских участков. Во главе участков ставились земские начальники с широким кругом полномочий: контроль за общинным самоуправлением крестьян , рассмотрение судебных дел, ранее совершавшееся мировым судом, решение земельных вопросов и т.д. Должности земских начальников могли занимать лица только дворянского происхождения, обладавшие высоким земельным цензом. Особый статус земских начальников означал произвольное усиление власти дворянства.

В 1892 появилось новое положение о городах. Городское самоуправление уже не могло действовать самостоятельно. Правительство получило право не утверждать законно избранных городских голов . Для избирателей повышался имущественный ценз. В результате число избирателей сократилось в 3-4 раза. Так, в Москве количество избирателей уменьшилось с 23 тыс. до 7 тыс.человек. Фактически от городского управления были отстранены служащие и трудовая интеллигенция . Управление всецело оказалось в руках домовладельцев, промышленников, торговцев и трактирщиков.

В 1890 права земств были ещё более ограничены. По новому закону за дворянами в земствах сохранялось 57% гласных . Председатели земских управ подлежали утверждению администрацией, а в случаях их неутверждения они назначались начальством. Сокращалось число гласных от крестьян, вводился новый порядок выборов гласных от них. Сельские сходы выбирали только кандидатов, причём на каждое место не менее двух-трёх, из которых губернатор назначал гласного. Разногласия м.земствами и местной администрацией решались последней.

В 1884 был введён новый университетский устав , отменявший внутреннюю автономию университетов . Преподаватели, избранные на свои должности учёными советами , д.б. пройти процедуру утверждения министра просвещения . Повысилась плата за обучение. Ограничивались льготы по призыву в армию лиц с образованием. Применительно к средней школе был издан печально известный циркуляр о "кухаркиных детях" , рекомендовавший ограничить поступление в гимназии "детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одарённых необычайными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат".

Вместе с тем, в сфере финансов в этот период работали выдающиеся люди, занимавшие последовательно др.за другом пост министра финансов: Бунге Н.X ., Вышнеградский И. А . и Витте С. Ю . В России было достигнуто финансовое оздоровление: рубль стал устойчив, а финансовый дефицит преодолён. Это произошло за счёт улучшения налоговой системы, развития железнодорожного и промышленного строительства, привлечения иностранного капитала и резкого увеличения экспорта хлеба. За границу стали продавать хлеба больше, чем это мог позволить спрос . Однако на плечах голодающей деревни Россия смогла захватить продовольственные рынки Европы, и государство достигло финансового расцвета.

Александр III, не имея пристрастия к размышлениям, не знал сомнений. Как у любого ограниченного человека, у него была полная определённость в мыслях, чувствах и поступках. Историю он понимал как занятные рассказы и не считал нужным делать из неё выводы. Ставка на поддержку поместного дворянства к к.XIX в. была по меньшей мере политической ошибкой. В России сформировались новые силы. Окрепшая буржуазия настойчиво требовала своего участия в политической жизни . Тринадцать лет царствования Александра III были относительно спокойным периодом, но это спокойствие сопровождалось глубоким политическим застоем , не менее опасным, чем бурные события.

В утверждении капитализма в России важнейшее значение имел промышленный переворот, который завершился к началу 1880-х гг. промышленный переворот в России начался позднее, чем в Западной Европе, - только в 30 – 40-е гг. XIX в. Связанное с заменой ручного труда машинным, развитие капиталистической мануфактуры, как и во всех странах, прежде всего, происходило в лёгкой промышленности.

На очереди встала следующая задача – капиталистическая индустриализация. Однако в течение трёх десятилетий, последовавших за освобождением крестьян, рост промышленности оставался в целом довольно скромным (2,5 – 3% в год). Экономическая отсталость страны являлась серьёзным препятствием на пути индустриализации. Вплоть до 1880 г. стране приходилось ввозить сырьё и оборудование для строительства железных дорог. Важнейшие шаги на этом пути, связанные с именем графа С. Ю. Витте, были сделаны с середины 90-х гг. Многие из современников сходились в том, что как государственный деятель Витте был на голову выше своих коллег, отличаясь обострённым «чувством жизни и её потребностей». Витте, один из крупнейших преобразователей в истории России, занимал пост министра финансов с 1892 по 1903 гг. Он стремился приблизительно за 10 лет догнать в промышленном отношении более развитые страны Европы, занять прочные позиции на рынках Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Ускоренного промышленного развития он предполагал достичь за счёт трёх основных источников накопления – привлечения иностранных капиталов, накопления внутренних ресурсов с помощью жёсткой налоговой политики и таможенной защиты промышленности от западных конкурентов.

«Открытие» России иностранным капиталом произошло в 50-е гг. XIX в., но тогда экономика России не могла привлечь западноевропейский капитал в большом объёме ввиду отсутствия рынка свободной рабочей силы. В пореформенную эпоху западных предпринимателей стали привлекать в России огромные сырьевые ресурсы, низкая конкуренция и дешёвая рабочая сила, обеспечивавшие высокую норму прибыли.

Обращение Витте к иностранному капиталу, естественно, привлекло к серьёзной политической полемике, особенно в 1898 – 1899 гг., между ним и теми деловыми кругами, которые успешно сотрудничали с иностранными фирмами, с одной стороны, и их противниками, опасавшимися поставить Россию в подчинённое положение по отношению к иностранным вкладчикам и утерять национальную независимость, - с другой. Со своей стороны, Витте стремился ускорить процесс индустриализации, который позволил бы Российской империи догнать запад. Стремление к индустриализации и западнические настроения шли рука об руку. Огромные темпы промышленного роста – самые высокие в мире были обусловлены тем, что Россия, приступая к индустриализации, могла использовать знания, опыт, технический персонал, технику, но в первую очередь – капиталы передовых держав. Таким образом, широкое привлечение иностранного капитала стало важнейшей характерной чертой проведения капиталистической индустриализации в России.

Притоку иностранного капитала в промышленность в форме прямых инвестиций мешала неупорядоченность российских финансов. В 50 – 70 гг. курс рубля снизился до 62 копеек золотом. К 1892 г. государство находилось на грани финансового банкротства. Финансовая реформа Витте 1897 г. по накоплению золотого фонда позволила повысить золотое содержание рубля, в результате чего на рубеже веков он превратился в одну из устойчивых европейских валют.

Ещё одним препятствием приложению иностранного капитала служил низкий таможенный тариф, который позволял свободно ввозить товары и при котором стимул к развитию отечественной промышленности отсутствовал. В 1877 г. были введены «золотые» (в золотой валюте) пошлины, что увеличило их реальную стоимость вдвое. В 1891 г. вступили в силу новые таможенные правила, запретительные для промышленных товаров иностранного производства.

Если в западной Европе строительство железных дорог «увенчало» индустриализацию, то в России оно послужило её исходной точкой.

О незамедлительном строительстве железных дорог впервые заявили в начале 60-х гг. XIX в. круги, связанные с вывозом хлеба, - помещики-экспортёры и торгово-промышленная буржуазия. В 1865 г. в России насчитывалось всего 3,7 тыс. км железных дорог (тогда как в Англии – 22 тыс. км, в США – 56 тыс. км).

За период с 1861 по 1900 гг. было построено и введено в эксплуатацию 51,6 тыс. км железных дорог, причём 22 тыс. из них – в течение одного десятилетия, с 1890 по 1900 гг. Железнодорожная сеть России соединила хлебные районы с промышленными, центр – с окраинами.

К началу XX в. была создана общегосударственная сеть железных дорог, ставшая важнейшим фактором складывания единой капиталистической системы хозяйства. В Европейской России окончательно формируются 8 основных железнодорожных узлов, охватывающих важнейшие экономические районы. Важное значение для экономического развития страны имело государственное крупномасштабное строительство железных дорог на окраинах страны – Транссибирская магистраль, Среднеазиатская и др. Железнодорожный транспорт стал важнейшей отраслью капиталистического хозяйства.

Создание в стране развитой транспортной сети позволяло нормально функционировать крупному машинному производству, на уровне которого в России возникали не только отдельные предприятия, но и целые отрасли. Рельсовые дороги связывали местные рынки в единый внутренний рынок, что являлось показателем развития капитализма. Продвигаясь в необжитые места, они открывали новые ресурсы, ещё вчера лежащие втуне, - землю, лес, полезные ископаемые. Они позволили России выйти на мировой рынок в сфере зернового хозяйства.

Доходы от хлебного экспорта были одним из основных источников накопления и вкладывались в развитие различных отраслей экономики России. Ускорение грузоперевозок ускоряло и оборот капиталов. Главная роль в строительстве железных дорог (70% вложенных средств) принадлежала иностранному капиталу. Таким образом, иностранный капитал опосредованно стимулировал развитие всей российской экономики.

В пореформенные десятилетия наибольшую сложность составляла техническая перестройка тяжёлой индустрии.

В 1861 г. были приняты Правила для поощрения машиностроительного дела в России, затем в правительстве разработана новая система стимулирования роста собственного сталелитейного производства, основанная на долгосрочных казённых заказах по повышенным ценам и денежным премиях. В 1878 г. была учреждена Особая комиссия для изучения причин, задерживающих развитие горного и механического дела в России. Одновременно «Общество содействия русской промышленности и торговле» внесло в правительство ходатайство о финансовой поддержке исключительно самостоятельных заводов, изготавливавших стальные рельсы из металлов отечественного производства. Но результативность мер оказалась низкой. Внутреннее потребление машин, металла и каменного угля в 2-3 раза превосходило производство в стране, покрываясь соответствующей долей импорта, общая стоимость которого превышала гигантскую по тем временам сумму в 1 млрд. рублей серебром. Таким образом, Россия дорогой ценой расплачивалась за свою техническую отсталость.

Приток иностранного капитала сыграл значительную роль в промышленном развитии и к 1900 г. стал массовым явлением для России. В развитии отраслей тяжёлой промышленности – металлургической, каменноугольной, машиностро-ительной, электротехнической – его доля составила 60%. В целом же с 1861 по 1890-е гг. иностранный капитал в России вырос в 23 раза, причём на первом месте была Франция, за ней шли Великобритания, германия, Бельгия. Результаты экономической политики Витте выглядели впечатляющими. Промышленный взлёт 1890-х гг. полностью преобразил многие области империи, вызвав развитие городских центров и возникновение новых крупных современных промышленных предприятий.

В целом крупная промышленность была неравномерно распределена по территории России и сосредоточивались в нескольких районах – Московском, Петербургском, Польском, Прибалтийском, Уральском. К концу XIX в. к ним добавились новые районы – Южный угольно-металлургический и Бакинский нефтедобывающий. Центральный регион вокруг Москвы приобрёл ещё большее значение, так же как и район вокруг Петербурга, представленные такими гигантами, как, например, Путиловский завод. Урал же, напротив, пришёл к тому времени в упадок из-за своей социальной и технической отсталости. Место Урала как ведущего промышленного района заняли Украина и юг России.

Особенностью российской промышленности было также то, что машинная индустрия сразу создавалась здесь как крупная и крупнейшая. Таким образом, для российской тяжёлой индустрии была характерна гигантская концентрация производства – на 18% всех промышленных предприятий было занято более 4/5 пролетариата. К 1914 г. промышленный пролетариат в Петербурге на 70% был сосредоточен на крупных предприятиях.

В 1866 г. европейские финансисты основали «Общество взаимного поземельного кредита», выпускавшее свои закладные листы через крупнейшие европейские банки, в частности банк Ротшильда. Хотя первые коммерческие банки России создавались исключительно на русские деньги, в дальнейшем организацию коммерческого кредита взял на себя иностранный капитал. Если в 60 – 80-е гг. преобладает германский капитал, то в 90-е гг. можно видеть определяющее влияние, как уже сказано, французского капитала. К концу 1913 г. из 19 крупнейших банков России 11 было основано на иностранные капиталы (5 из них – на французские).

Экономический подъём в 90-е гг. был связан и с торгово – промышленной политикой самодержавия – развитием акционерного учредительства: ежегодно открывались десятки русских и иностранных компаний. Пик учредительства пришёлся на 1899 г., когда было открыто 156 русских и 37 иностранных компаний.

К началу ХХ века Россия по объёму промышленного производства приблизилась к Франции, а по темпам его роста – к Германии и США. Доля России в мировом промышленном производстве выросла с 1,72% в 1860г. до 1,88% в 1890 г., а к 1913 г. составила 3,14%, но это не отвечало имевшимся в её распоряжении возможностям и современным задачам страны.

С 1870-х по 1890-е гг. внутренний торговый оборот вырос в три с лишним раза, внешнеторговый оборот – в четыре раза. Главными торговыми партнёрами России были Англия и Германия. Российский экспорт на 3/4 составляли сельскохозяйственные продукты, а импорт – главным металл, уголь, машины, хлопок.

Увеличивается сельскохозяйственное производство. Российский хлебный экспорт вырос в 1860 – 90-е гг. в 5 раз. В конце XIX в. Россия давала до половины мирового урожая ржи, до четверти мирового урожая овса, стояла на первом месте по общему объёму сельскохозяйственного производства. В России соперничали два типа аграрного капитализма – «прусский» с преобладанием помещичьих хозяйств, перешедших на новые методы хозяйствования и применявших прогрессивный наёмный труд, и «американский» с доминирующими крестьянскими хозяйствами американского фермерского типа. «Американский» путь был более прогрессивным – здесь шире применялся наёмный труд, меньше расходов требовалось на содержание штата управления. К началу ХХ в. крестьяне-предприниматели давали около половины товарного хлеба страны. Опорой «американского» пути были окраины, не знавшие крепостного права, - Новороссия, Заволжье, Сибирь.

Утрата доверия избирателей к государству, обеспечивающему «всеобщее благоденствие», стимулировали поиск новых идей и моделей общественного развития.

Неолиберализм и неоконсерватизм .

В рамках неолиберализма, идейно-политического течения, господствовавшего в евроатлантических странах первые послевоенные десятилетия, новые подходы уже не могли зародиться.

«Общество благоденствия», в котором государство гарантировало постоянный рост благосостояния населения, а увеличивающийся потребительский спрос создавал стимулы росту производства, рассматривалось неолибералами как вершина прогресса.

Экономической основой неолиберализма выступали идеи Кейнса, Гэлбрейта и других сторонников расширенного вмешательства государства в сферу социально-экономических отношений. Согласно этим идеям, повышение роли государства «всеобщего благоденствия» не только не угрожает свободе, но, напротив, укрепляет гарантии прав и свобод граждан. Угрозу свободе неолибералы видели в существовании массовых групп, движений, особенно радикальных. Они считали, что их члены противопоставляют узкие, корпоративные интересы общественным.

Как считал американский политолог Б. Гросс, подобная эволюция неолиберализма способна трансформировать его в идеологию нового тоталитаризма, «фашизма с человеческим лицом», где государство установит тотальный контроль над гражданами, ограничит их свободы, считая, что это нужно во имя их же блага.

Противовесом и неолиберализму и радикализму стал неоконсерватизм, течение, объединившее различные направления. Неоконсерваторы назывались «новыми правыми», радикальными консерваторами. Главный акцент они делали на сохранении традиционных ценностей, т.е. идей классического либерализма XIX века, ставших для развитых стран основой их политической традиции.

Неоконсерваторы позаимствовали у «новых левых» оценку государства «всеобщего благоденствия» как бюрократического монстра, опекающего граждан и тем самым ограничивающего их свободу, вытесняющего дух предпринимательства и предприимчивости. С точки зрения идеологии неоконсерватизма, слишком высокая степень социальной защищенности развращает человека, порождает у него иждивенческие настроения. И одновременно ставит его в полную зависимость от чиновников и их решений. Неоконсерваторы призывали людей опираться на собственные силы, проявлять инициативу и ответственность, солидарность друг с другом. Они считали, что человек реализует свою свободу, участвуя в деятельности различных неправительственных организаций (политических, религиозных, этнических, профессиональных и иных), отражающих его интересы.

Основоположником экономической теории неоконсерватизма принято считать М. Фридмана. Государство, согласно этой теории, должно поддерживать не потребителя, а производителя: обеспечивать стабильность курса валюты, сокращать налоги на прибыль, на добавленную стоимость. Рост производства, удешевление его продукции, по мнению неоконсерваторов, ведут к повышению уровня жизни. Иначе говоря, вопрос ставился так: обращать внимание не только на перераспределение произведенного ВНП, а на то, чтобы обеспечивать его постоянный рост.

Неоконсервативные идеи были взяты на вооружение правоцентристскими политическими партиями. В Великобритании неоконсерватизм ассоциируется с лидером Консервативной партии, ставшей в 1979 г. премьер-министром Великобритании, М. Тэтчер и сменившим ее на этом посту в 1992 г. Д. Мэйджором. В США - с республиканцем Р. Рейганом, ставшим президентом США в 1980 г. В ФРГ - с Г. Колем, лидером христианских демократов, канцлером ФРГ в 1982-1998 гг.

Неоконсерваторы выступали за возрождение авторитета таких социальных институтов, как семья, школа, церковь, апеллируя к идее демократического капитализма. Она предполагала уважение закона и порядка, дисциплинированность, сдержанность, патриотизм. Неоконсерваторы получили поддержку самых широких слоев общества. К их аргументам прислушивались предприниматели и представители «среднего класса», заинтересованные в снижении налогового бремени, малоимущие, считающие социальные программы недостаточно эффективными, интеллектуалы, озабоченные вытеснением духовности рационализмом и прагматизмом.

Социально-экономическая политика неоконсерватизма в США и Западной Европе .

Неоконсервативные правительства приняли меры по повышению эффективности экономики за счет сокращения налогов на производство, более рационального использования бюджетных средств. Особенно льготный налоговый режим устанавливался для тех корпораций, которые модернизировали производство. Важным стимулом к разработке и внедрению передовых технологий стало расширение военных заказов в странах НАТО в 1980-е гг., особенно связанных с проектом стратегической оборонной инициативы (СОИ). Экономия бюджетных средств осуществлялась на различных уровнях государственного управления. Была проведена децентрализация социальных программ, многие из них стали осуществляться за счет бюджетов субъектов федераций, местных органов власти. Часть средств, ранее выплачивавшаяся в виде пособий нуждающимся, стала выдаваться им же, но не как пособие, а как льготный кредит для открытия своего дела в сфере малого бизнеса. Это позволило занять значительную часть бывших безработных преимущественно в сфере обслуживания. Мелкие магазинчики, кафе, ремонтные мастерские, бензоколонки не составляли конкуренции крупным корпорациям, хотя их удельный вес в производстве национального, дохода оказался весомым.

Экономии на государственных расходах способствовало освобождение государства от лишней собственности. Построенное за счет государства и муниципалитетов жилье для граждан с низким и средним достатком, требующее ремонта и не приносящее дохода, было передано в собственность квартиросъемщиков, т.е. приватизировано. Принадлежавшие государству и выживавшие с помощью субсидий предприятия, которые утратили рентабельность, закрывались или приватизировались. Их модернизация осуществлялась частным капиталом. Сокращение роли государства в экономике несколько уменьшило численность армии чиновников и расходы на содержание государственного аппарата.

Неоконсервативная политика не привела к отказу от государственного регулирования экономики. Напротив, его масштабы даже возросли. В США с 1980 по 1995 г. доля ВВП, перераспределяемая государством, возросла с 19,3% до 19,8% . В Великобритании - с 40,4% до 45,3%, во Франции - с 48,9% до 49,6%. Удельный вес бюджетных средств государства в покрытии расхо-дов на социальные программы (образование, здравоохранение, социальное обеспечение и т.д.) в США с 1980 по 1995 г. возрос с 54,2% до 55%, в Великобритании - с 48,2% до 54,5%. Небольшое сокращение доли государственных расходов на эти цели произошло во Франции, Швеции, других странах.

Неоконсервативная революция не разрушила, а укрепила основы «общества благоденствия». Активная социальная политика поддерживала высокий уровень благосостояния населения.

Неоконсервативная революция пересмотрела методы государственного вмешательства в экономику, изменила структуру налогов, скорректировала социальные программы.

Интересы модернизации экономики требовали закрытия нерентабельных предприятий, автоматизации и роботизации многих производственных комплексов. Это подразумевало сокращение численности рабочей силы, что вызывало сопротивление профсоюзов. Однако широко распространившееся в обществе осознание необходимости модернизации лишило те профсоюзы, члены которых подлежали сокращению, общественной поддержки. Политика неоконсерваторов не ста-вила цель разгрома профсоюзного движения. Репрессии использовались лишь в тех случаях, когда профсоюзы пытались проводить забастовочные акции, наносящие ущерб гражданам и экономике в целом. Так, руководство профсоюза авиадиспетчеров в США было привлечено к ответственности за незаконную забастовку, а на место бастующих членов профсоюза встали военные диспетчеры.

Неоконсервативные правительства стремились создать социальную базу политики модернизации. В тех странах Западной Европы , где большая часть трудящихся была организована в профсоюзы, их представители включались в административные органы управления предприятий, наблюдательные советы корпораций, им обеспечили доступ к информации о планах реорганизации. Там, где роль профсоюзов была меньшей (в 1990-е гг. в Швеции, Норвегии, Дании в профсоюзах состояло от 70% до 80% наемных работников, в то время как в США - лишь 16%; в среднем же в развитых странах профсоюзы охватывали 26% занятых), использовались иные формы рабочего участия в модернизации. При модернизации американской корпорации «Дженерал моторе», связанной с переходом к роботизированной, модульной схеме организации производства, 80% высококвалифицированных работников корпорация гарантировала сохранение рабочего места и долю в прибылях. Вводились элементы рабочего самоуправления: каждая бригада сама определяла ритм, порядок и продолжительность работы, отвечая лишь за конечный результат.

Информационное общество в развитых странах.

Меры, осуществленные в рамках неоконсервативной революции, связанные с модернизацией производства, были решающим фактором формирования общества, которое все чаще определяется как информационное.

Все предыдущие технические усовершенствования увеличивали, главным образом, физическую силу человека. Массовое, конвейерное производство превратило работников в придатки машины, выполняющие простейшие функции. Автоматизация, компьютеризация и роботизация производства позволили свести до минимума участие человека в производственном процессе, оставив за ним преимущественно контрольные и творческие функции.

Увеличился спрос на труд инженеров, техников, программистов. Гораздо большее значение, чем когда-либо в прошлом, начали играть центры производства знаний - лаборатории и университеты.

По мере того как трудовая деятельность становилась все более творческой и интеллектуальной, возрастающее значение приобретала заинтересованность работников в труде, его результатах.

Производительность труда в секторах производства знаний, обработки и обобщения информации не может определяться скоростью движения конвейера, диктоваться работодателем. Практика работы крупных корпораций последних десятилетий показала, что наилучших результатов добиваются те из них, где работники творческого труда непосредственно заинтересованы в результатах своей работы. Это обеспечивается за счет высоких зарплат, расширения круга совладельцев акций, введения индивидуальных графиков труда и отдыха.

Интеллектуализация трудовой деятельности позволяет преодолеть жесткие барьеры субординации между управляющими и управляемыми, что содействует развитию отношении социального партнерства.

Важнейшим капиталом информационного общества становится человек, его творческий, интеллектуальный потенциал. Интересы его развития, в частности за счет переквалификации наемных работников физического труда, в 1980-е гг. оказались в центре внимания и государства, и корпораций, и общественных, благотворительных организаций.

Это определяет особое внимание к развитию сферы образования. В 1960-1990-е гг. численность обучающихся в колледжах и университетах в США и Японии возросла в 3,5 раза, в Германии - в 6 раз, в Великобритании - в 7 раз. Средний уровень образовательной подготовки всех занятых достиг 14 лет.

Качественно новое состояние экономики, достигнутое за счет внедрения высоких технологий, обеспечило длительный период бескризисного развития стран Западной Европы и Северной Америки.

Во-первых, новые технологии позволили перейти к энергои ресурсосберегающему производству, обеспечивающему выпуск все больших объемов продукции при сокращении затрат сырья и энергоносителей. Это привело к падению мировых цен на них, создало преимущества на мировом рынке для стран, выпускающих высокотехнологическую продукцию.

Во-вторых, овладение высокими технологиями позволяет постоянно обновлять ассортимент выпускаемой продукции за счет товаров, обладающих качественно новыми потребительскими свойствами. Это исключает затоваривание рынка одним видом продукции.

В-третьих, сами высокие технологии, знания стали важнейшим товаром на мировых рынках. Стоимость их продаж в 1980-е гг. достигла стоимости продажи нефти, газа и иных энергоносителей. Производство высоких технологий стало самым выгодным бизнесом. Знаний не может быть произведено больше, чем нужно. Кроме того, знания могут потребляться многократно разными потребителями. Производство знаний в тех странах, где для этого сложилась соответствующая инфраструктура лабораторий и научных центров, оказывается самой прибыльной и рентабельной сферой вложения капиталов. Важнейшим источником американского мирового лидерства стало завоевание США ведущих позиций в разработке технологических новшеств.

Спад неоконсервативной волны в 1990-е гг.

Политические партии и лидеры, придержи-вающиеся неоконсервативной ориентации, стояли у власти в развитых индустриальных странах более десятилетия (в США - 12 лет, в Великобритании - 18 лет). Поскольку методы политики неоконсерваторов оказались эффективными для решения проблем модернизации общества, их взяли на вооружение в 1980-е гг. почти все политические партии, стоящие у власти в развитых странах. В Испании модернизацию, осуществляемую по неоконсервативным рецептам, проводило правительство, возглавлявшееся лидером социалистов (Социалистической рабочей партии) Ф. Гонсалесом, в Италии - коалиционное правительство, возглавляемое социалистом Б. Кракси, во Франции неоконсервативный курс проводился при президенте-социалисте Ф. Миттеране.

Спад неоконсервативной волны в развитых странах был связан с тем, что основные задачи в области модернизации экономики нашли свое решение. С завершением «холодной войны » изменилась ситуация на международной арене. Резко упало влияние леворадикальных сил. Соответственно, акцент на защите традиционных ценностей демократии, присущий неоконсерватизму, утратил привлекательность в глазах избирателей. На первый план выступили конкретные проблемы социальных, этнических отношений, утверждения нового миропорядка, к решению которых неоконсервативные лидеры оказались не готовы. В США на президентских выборах 1992 г. победу одержал лидер Демократической партии Б. Клинтон. В Великобритании в 1997 г. премьер-министром стал лидер лейбористов Т, Блэр. В Германии в 1998 г. социал-демократы завоевали большинство мест в бундестаге. Наметился рост влияния социалистических и социал-демократических партий и в других развитых странах. Однако система ценностных ориентации и политических ориентиров этих партий за последнее десятилетие существенно изменилась.

Основные идеи и достижения неоконсерватизма, связанные с модернизацией экономики, поддержкой частного предпринимательства, ограничением бюрократических тенденций центрального аппарата власти государства, не ставились под сомнение.

В развитых странах было достигнуто согласие основных политических сил по принципиальным вопросам стратегии общественного развития. Различия в идейно-теоретических и философских взглядах политических лидеров и теоретиков имеют меньшее значение, чем в прошлом. Это дало основание в апреле 1998 г. Т. Блэру предложить распустить Социалистический Интернационал и заменить его союзом нового типа, включающим неолиберальные партии (типа Демократической партии США), разделяющие цели социально ориентированной политики. Эта идея не была поддержана французскими социалистами, но вызвала одобрение у лидера СДПГ Г. Шредера, также выступающего за создание широкого союза партий с общими идеалами.

Вопросы и задания

1. Почему в 80-е гг. в государствах «всеобщего благоденствия» возникли новые, альтернативные идеи развития общества?
2. Раскройте основные различия взглядов и политики неолиберализма и неоконсерватизма с помощью таблицы.

Сформулируйте выводы о сути установленных различий.

3. Что объединяет имена таких политических и государственных деятелей, как М. Тэтчер, Р. Рейган и Г. Коль? Как вы думаете, почему в 80-е гг. XX века возобладали идеи неоконсерватизма?
4. Назовите меры, которые предприняли неоконсерваторы для модернизации экономики в странах Запада. Как они отразились на роли государства? Почему эту политику называют неоконсервативной революцией?
5. Раскройте основные черты, характеризующие информационное общество в развитых странах. С какими достижениями научно-технического прогресса связано его становление?
6. Что такое высокие технологии, какие изменения в обществе происходят при их применении?
7. Чем объясняется спад неоконсервативной волны в развитых странах в 90-е гг.? Кто и почему сменил неоконсерваторов?

Термин "консерватизм" в его современном значении был введен французским роялистом и классиком европейской литературы Франсуа Рене де Шатобрианом, который в конце 1810-х гг. издавал во Франции периода Реставрации еженедельник "Conservateur". В широкий политический оборот данный термин вводится уже в середине 30-х годов XIX века для обозначения политической позиции британских консерваторов - тори. Первые попытки определения сущностных границ явления были предприняты фактически в то же время. Так, у истоков научного изучения консерватизма в нашей стране стояли идеологи данного направления. В частности, в работах "старших славянофилов" были поставлены методологические вопросы, связанные с определением сущностных границ консерватизма. Планомерное научное изучение консерватизма началось несколько позднее, в начале XX века и, особенно, в межвоенный период, что связано с выходом в свет классического труда немецкого социолога Карла Манхейма "Консервативная мысль". Очередная активизация научного изучения явления приходится на конец 70-х - начало 80-х гг., что связано, как отмечалось в научной литературе, с возникновением "консервативного феномена" или "консервативной волны" - приходом к власти в Западной Европе и США политиков неоконсервативной направленности. В нашей стране повышенный исследовательский интерес к консерватизму возник в конце 80-х - начале 90-х гг. прошлого века и не ослабевает по настоящее время.

Чем больше научных, публицистических, а иногда и откровенно мифологизированных публикаций выходит о русском консерватизме, тем больше хочется разобраться в вопросе, когда и почему появились в России первые консерваторы и кого вообще можно считать таковыми. Проблема определения хронологических рамок и типологизация русского консерватизма до сих пор остаются предметом дискуссий.

В монографии политолога В.А. Гусева, "Русский консерватизм: основные направления и этапы развития" выделен ряд этапов в развитии отечественного консерватизма. Первый - дореволюционный, являлся реакцией на Великую французскую революцию и на то влияние, которое оказал на Россию процесс обуржуазивания Запада. Как и большинство исследователей, Гусев считает, что русский консерватизм начал принимать форму политической идеологии на рубеже XVIII - XIX вв. По мнению автора, основополагающими консервативными принципами являются идея православия и идеал мощного централизованного государства, а "предконсерватизм" берет свое начало от митрополита Киевского Илариона и знаменитой концепции инока Филофея о Москве как "третьем Риме".

Далее автор называет "непосредственных предшественников политической доктрины Н.М. Карамзина", к которым он относит Д.И. Фонвизина, М.М. Щербатова, В.Н. Татищева, и выделяет государственно-охранительную форму русского консерватизма, представителями которой, по его мнению, были Н. М. Карамзин, М. Н. Катков, К.П. Победоносцев, М.О. Меньшиков и которая усматривала главный элемент российской государственности в самодержавии. Выделен также особый православно-русский (славянофильский) консерватизм А.С. Хомякова, братьев Киреевских и Аксаковых, Ю. Ф. Самарина и Ф. И. Тютчева. Во главу угла православно-русский консерватизм ставил православие и вытекающую из него народность, считая самодержавие лишь обслуживающей, инструментальной ценностью. К последнему течению консерватизма Гусев причисляет и взгляды Д.А. Хомякова, который, по мнению автора, смог обобщить выводы славянофилов по вопросу государственно-политических проявлений русского культурного типа. Отдельное место в дореволюционном русском консерватизме отводится Н. Я.Данилевскому, К. Н.Леонтьеву, К.П. Победоносцеву, Л.А. Тихомирову.

Второй этап - эмигрантский, представляющий реакцию на революцию 1917 года и ее социально-политические последствия. Здесь автор подробно рассматривает взгляды П. Н. Новгородцева, И. А. Ильина, И. Л. Солоневича.

Третий этап - современный, представляющий собой реакцию на политические процессы в России, начало которых относится ко второй половине 1980-х годов. По мнению В.А. Гусева, представителей нового этапа объединяют три родовых принципа русского консерватизма:

· антизападничество;

· отстаивание идеалов православия;

· идеал мощного централизованного государства.

Ныне все более определенно и даже настойчиво консервативная тема (как ранее либеральная) приобретает не только теоретическую, но и практическую актуальность. Споры о консерватизме тесно переплетаются с дискуссиями о конкретных путях государственного строительства. Более того, в последние годы наметился подлинный ренессанс в осмыслении русского консерватизма, обусловленный, с одной стороны, усилившимся интересом россиян к своему историческому прошлому, и, с другой стороны, открывшимися возможностями всестороннего изучения наследия отечественной социально-философской мысли.

Российская консервативная мысль далеко не во всех аспектах обнаруживает соответствие как англосаксонской, так и континентальной европейской консервативной традиции. В частности, на отечественной почве зачастую оказывается весьма проблематичным четко и последовательно разграничить консервативные и либеральные воззрения. В самом деле, в данную систему координат довольно сложно вписать таких русских мыслителей, как П.Я.Чаадаев. Думается, однако, что объяснение этому явлению лежит не в специфической "широте русских натур", а в конкретных обстоятельствах истории России, оказавших влияние на эволюцию ее общественно-политической мысли. К числу подобного рода обстоятельств относится прежде всего действующий на протяжении по меньшей мере трех последних столетий фактор т.н. догоняющего развития.

При всей относительной популярности идеи "догоняющего развития" в отечественной литературе существует не слишком много работ, рассматривающих в контексте этой проблемы эволюцию различных течений общественно-политической мысли в России. И как раз применительно к анализу консерватизма эта идея оказалась совершенно невостребованной. Между тем ряд особенностей русской консервативной мысли (в частности, знаменитая антитеза Запад-Россия) труднообъяснимы без учета данного фактора.

Понятие "догоняющего развития", как правило, прочно ассоциируется с положениями теории модернизации, является не вполне корректным. Дело в том, что в России гонка за лидерами экономического и цивилизационного развития началась задолго до развертывания процесса модернизации. Ведь "модернизация" в общественной науке понимается в основном как создание предпосылок для развития "современной" или, используя терминологию формационного подхода, буржуазно-капиталистической цивилизации Нового времени, характеризующееся возникновением соответствующих социально-экономических и политических институтов.

В континентальной Европе, и особенно в Англии, именно традиционализм был основой консервативного мировоззрения. В частности, воззрения одного из отцов-основателей западного консерватизма Э. Бёрка (при всех либеральных составляющих его политического кредо) буквально пронизаны поклонением святости традиции. Следовать традиции - значит действовать в соответствии с естественным ходом вещей, сообразовывать свои индивидуальные действия с вековой мудростью, аккумулированной в традиционных нормах и установлениях. У представителей же отечественной политической и интеллектуальной элиты отношения с культурно-исторической традицией складывались куда менее гармонично.

Процесс размывания традиционных ценностей в среде русской политической элиты начался задолго до петровских преобразований. Серьезный удар по идее "традиционализма", отличающейся в России, прежде всего определенным религиозным содержанием (пусть зачастую и сводимым к его ритуальной стороне), был нанесен церковной реформой Никона. Тогда новое было объявлено хорошо забытым старым, а традиция - в политических целях - принесена в жертву каноническим новациям. С той поры, отделенной лишь исторически небольшим временным интервалом от начала реформ Петра, само отрицание старого могло уже возводиться в ранг традиции.

Способствуя разрушению устоявшихся представлений и ценностных ориентаций, эти процессы увеличили и без того довольно высокую "культурную мобильность" России, расширили для ее правящей элиты возможности заимствования моделей поведения, мышления, целых комплексов сформировавшихся идей и ценностей из стран с опережающим типом развития. Правда, объектом заимствования в XVIII в. в основном выступала дворянская культура, которая уже утрачивала свои позиции на Западе, будучи обреченной на маргинальный статус уже с начала следующего, XIX столетия. Впрочем, подобного рода культурные процессы в принципе обессмысливали понятие "традиционности" в российском контексте, для вестернизировавшейся элиты "традиция" (дворянский кодекс чести, стиль мышления, правила поведения и т.д.) заимствовалась как бы "наряду" с табаком, картошкой и армейскими артикулами.

В результате на протяжении всего XVI в. консервативно окрашенный традиционализм оставался уделом представителей дворянско-чиновной аристократии, образовавшейся в значительной мере благодаря вестернизации российского общества. Такой "традиционализм" имел довольно опосредованное отношение к действительной русской национально-культурной традиции, а его особенностью был эклектизм, т.е. соединение несоединимого. Поддержка в целом курса военно-административных преобразований, определенный, более или менее значительный уровень образованности сочетались у "новых русских" аристократов с явной архаикой в области идеологии. В воззрениях отечественных "традиционалистов" второй половины XVIII в. были причудливо переметаны средневековые представления, характерные для крепостников, с идеями европейского Просвещения.

Например, типичный представитель послепетровской плеяды мыслителей и государственных деятелей М.М.Щербатов активно использовал в своих политических сочинениях просветительские идеи, однако под пером русского "традиционалиста" они приобретали весьма экзотическую форму. Так, во взглядах Щербатова на происхождение государства явно просматривается влияние теорий естественного права и общественного договора, но эти естественные права распространялись только на дворянство, а общественный договор трактовался как соглашение верхушки аристократии по поводу выбора правителя и прерогатив государя. Тезис физиократов о решающем значении земледелия в экономической жизни народов использовался русским консерватором для доказательства исключительной роли дворянства как основного "земледельческого" класса в России и обоснования требований земельной аристократии к правительству и т.д.

Смешанная позиция Щербатова весьма показательна для русской аристократии конца XVIII в. Ее интеллектуальная всеядность, на первый взгляд, несколько озадачивает. Однако для страны, вставшей на путь "догоняющего" развития, она вполне натуральна - в истории тот, кто хочет "догнать" другого, вынужден, перескакивая через ступени исторической эволюции, осваивать все представляющееся на данный момент самым передовым, прогрессивным. Поэтому именно просвещенный XVIII в. предопределил как постановку вопроса о "беспочвенности" русской культурной элиты, так и последующие чисто умозрительные и произвольные попытки воссоздать в ретроспективе отечественную традицию.

Таким образом, рубеж XVIII и XIX вв. явился своеобразной точкой отсчета для последующего становлении консервативного мировоззрения в России: в обществе отсутствовало четкое представление о смысловых границах понятия "традиция" как такового, а в сознании высшего сословия, в т.ч. политической элиты, причудливо смешивались идеи европейского феодально-аристократического "традиционализма", просветительства и их вольные интерпретации в "русском духе".

Поворотным событием для эволюции отечественной общественно-политической мысли оказалась Великая Французская революция, под влиянием которой в России формируется относительно самостоятельная консервативная идеология, постепенно подменившая европеизированный традиционализм XVIII в. Этот социальный катаклизм в корне изменил облик той цивилизации (или во всяком случае ее центра, каковым тогда была Франция), частью которой притязала быть Россия. Русское дворянство пережило настоящую духовную драму, цена вестернизации - революция - не могла не показаться ей чрезмерной. На рубеже столетий появляются первые признаки отказа значительной части правящей элиты от духовного сродства с Европой, что влекло за собой поворот общественного сознания. Если ранее своеобразным культурным эталоном было стремление к полному отождествлению российских институтов и самой русской истории с европейской ("Антидот" Екатерины II на книгу аббата Шаппа) вкупе с поиском природно-климатических, географических и естественноисторических причин отсталости России (Болтин), то отныне в "моду" входило утверждению субстанциальных, коренных отличий России от Европы.

Перелом в мировоззрении русского дворянства прекрасно прослеживается на примере идейной эволюции Н.М.Карамзина, проделавшего путь от созерцательной сентиментальности "Бедной Лизы" до проникнутых духом монархизма и почти мистического государственничества "Истории государства Российского" и "Записки о древней и новой России". На первый взгляд, консерватизм Карамзина хронологически и концептуально смыкается с европейским "легитимизмом" периода наполеоновских войн и Реставрации. Однако некоторые особенности мировоззрения не позволяют включить его в этот общеевропейский ряд.

Из трех основных тем европейского консерватизма первой половины XIX в. - противостояния революции, рационализму и индивидуализму, социальной атомизации нарождающейся буржуазной цивилизации - Карамзин выбрал для себя, пожалуй, лишь одну. Ею стала проблема социальной революции, которую Карамзин рассматривал как страшную катастрофу, способствовать предотвращению которой - долг чести каждого дворянина. "Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков",- писал он, убежденный в общности и универсальности исторического процесса, и добавлял, что этим событием "начинается новая эпоха". Противостоянию этой "новой эпохе" Карамзин посвятил всю вторую половину своей жизни.

Поиски ответов на самые болезненные вопросы современности облекались Карамзиным в форму исторического исследования, потому в полемике с М.М. Сперанским и другими сторонниками реформаторского курса он опирался на исторический опыт России, в знании которого Карамзин бесспорно превосходил своих оппонентов. Карамзин определил, в широкой исторической перспективе, основную тему "охранительного" течения нашей консервативной мысли - противостояние российской самодержавной государственности революционной буре и интеллектуальному натиску, идущим из Европы.

По сути дела до него в течение всего XVIII века никому и в голову не приходило ее оспаривать принадлежность России к сообществу европейских государств. Проведенные по западным лекалам реформы повысили эффективность государственного управления, увеличили боеспособность армии, дали России выход к морю, ввели ее в число великих держав Запада. Однако общественно-политическая мысль начала ХIХ в. уже не могла отвлечься от того факта, что, "прорубив окно в Европу", русские впустили в свой дом вместе с духом Просвещения также и джинна революции. Поэтому европейски образованный Карамзин решился во всеуслышание объявить - мы не Европа, у нас есть собственная история и традиции.

Но такое заявление требовало реальных доказательств, иначе говоря, выявления некой самобытной традиции, которая бы действительно пронизывала и определяла всю историю России. В качестве таковой Карамзин выделил российскую самодержавную государственность. "Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменой Государственного Устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои собственные гражданские пользы". "Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием". "Самодержавие есть палладиум России" - эта тема звучит лейтмотивом "Записки" и других произведений Карамзина.

Карамзин времен "Записки о древней и новой России" талантливо выразил мнение тех кругов российского дворянства, которые под влиянием Французской революции от малокритического заимствования европейского опыта перешли к напряженным размышлениям об исторических судьбах родной страны. Эта рефлексия фактически вынудила отечественное консервативное сознание сменить знаки - плюсы на минусы: то, что ранее выглядело привлекательным и разумным, стало казаться уродливым и неорганичным. Каждый новый шаг по пути реформ и европеизации страны, любое движение в сторону секуляризма и конституционализма воспринимались отныне чуть ли не как уступки новой "пугачевщине" и революции, посягавшие на устои государственности.

В связи с этим у Карамзина впервые двойственную оценку получило и царствование Петра I. С одной стороны, по мнению историка, Петр "сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг - и все переменилось!". Но, с другой стороны, к чему привели эти перемены? Петр преобразовал лишь дворянство, уничтожил самостоятельность церкви, а "страсть к новым для нас обычаям переступила в нем границы благоразумия" - все это историк занес в пассив царя-реформатора, полагая, что в результате Россия встала на тот пагубный путь интеллектуальных эволюций, которым прошла Франция накануне революционного коллапса. Отсюда и вывод Карамзина: настало время остановиться, оценить пройденное и на этом основании "требовать более мудрости охранительной, нежели творческой".

Эта фраза впоследствии станет лозунгом гак называемого охранительного направления отечественной консервативной мысли, хотя Карамзина едва ли можно назвать её основоположником. Дело в том, что хотя автору "Истории государства российского" и удалось обозначить комплекс идей, составивших подоснову "охранительного" движения, просветительство и известный романтический утопизм, отличавшие мыслителя, не позволяют этого сделать. Тем более, что идеология сословной исключительности, которой служил Карамзин, выглядела анахронизмом уже при его жизни, что скорее отъединяет историка от творцов теории "официальной народности", дополнившей окончательно сформировавшееся к середине 40-х годов XIX в. "охранительное" направление. Дворянство, скомпрометировавшее себя, по мнению идеологов данного течения, декабристским движением, уже не могло рассматриваться в качестве столпа и опоры самодержавия. Дворянский консерватизм ни в его просветительском варианте - Карамзина, ни в мистическом - А.Н. Голицына, к 30-40-м годам уже не соответствовал интересам "охранительности". Идейные контуры этого направления консервативной мысли по существу были заложены министром народного просвещения графом С.С. Уваровым, сформулировавшим знаменитую триаду "православие, самодержавие, народность". Чтобы дать этой формуле жизненный смысл, понадобились новые люди, и они появились.

Историк, писатель и публицист, редактор и издатель знаменитого "Москвитянина" М.П. Погодин происходил из семьи крепостного крестьянина. Именно он, восславивший самодержавный строй, при котором "простолюдину открыт путь к высшим государственным должностям", а "университетский диплом заменяет собою все привилегии", был идеальной фигурой для роли теоретика "официальной народности с ее заметным антидворянским оттенком. Если Карамзин обосновывал право на духовное лидерство одного из сословий, принимая как бесспорную идею о своеобразном "посредничестве" дворянства между монархом и народом и осмеливаясь при этом судить самодержцев за истинные или мнимые ошибки и просчеты, то Погодин отстаивал безусловную "верноподданность" русского народа, с которой диссонировала оппозиционность определенной части дворянства.

Основой русского "охранительства" стали, как известно, три основные идеи - самодержавной монархии как надклассовой силы, защищающей интересы каждого из сословий и общества в целом, православия и народности. Каждая из них особым образом выражала неприятие политической элитой тенденций, возобладавших на раздираемом классовыми противоречиями и "пораженном изнутри" рационализмом Западе. Но стержнем подобного мировоззрения явилось утверждение об особом пути России и уникальности ее культурно-исторического опыта, бывшее одинаково чуждым как раннему Карамзину, так и его предшественникам, верившим в общность исторических судеб России и Европы.

Как отмечал позже Погодин, Карамзину удалось продемонстрировать всему миру величие российской истории, но он не смог или не захотел сделать главного - показать ее принципиальное отличие от истории стран Запада. Органицистские представления о происхождении и развитии государства (отметим - не народа, а именно государства), разделяемые Погодиным, закономерно привели его к поиску исторических корней России или, точнее, того "зерна", в котором "заключаются зародыши будущих видоизменений". "История всякого государства, - отмечал он в письме А.С. Хомякову, - есть не что иное, как развитие его начала; настоящая и будущая его история так происходит из начала, как из крошечного семени вырастает то или другое огромное дерево, как в человеческих поколениях правнуки сохраняют тончайшие оттенки голоса или легчайшие черты телодвижения своих предков. Начало государства есть самая важная, самая существенная часть, краеугольный камень его Истории, и решает судьбу его на веки веков".

Особое внимание Погодин уделял реконструкции неповторимых "начал" истории русского государства, отличающих ее от истории Запада, сводя их, в результате сопоставления, к ряду бинарных оппозиций: Западная Европа - завоевана немецкими племенами, Россия - занята исконно населявшими ее славянами; жители я Европы делятся на пришельцев и туземцев, а в России сохранилось гомогенное аборигенное население; в Европе - феодализм, в России - удельная система; корни европейского христианства - в Риме, российского - в Византии и т.д. При этом несходство России и Европы Погодин дал объяснение в логике предложенной им социогенетической схемы: если в Европе вехой, отметившей начало ее исторического пути, было завоевание одного народа другим, то в России - мирное подчинение русского народа власти варяжских князей. Раз Россия не знала завоевания, то в ней не существовало ни своевольной феодальной аристократии, ни третьего сословия, следовательно, отсутствовал фактор сословной, или классовой, борьбы. Православная церковь, в отличие от соблазнившегося мирской властью католичества, не вступала в конфликт с государством, а добровольно подчинила свои интересы светской власти.

История России, таким образом, была определена как поистине "бесконфликтная": в ней не было "ни рабства, ни ненависти, ни гордости, ни борьбы", потому она представляет собой совершенно иной тип цивилизации - преемницы Византии, чем страны Запада, наследовавшие Риму и позаимствовавшие у последнего индивидуализм, формальное право и т.д. В конечном счете, Погодин сводит всю совокупность разысканных им отличий к одной посылке: в России согласие, любовь и единение, в Европе - жесткая властная иерархия, вражда и рознь. А раз установлен ценностный смысл исторических начал в государстве, то тем самым доказывается необходимость его сохранения, более того - становится очевидной потребность в мудром охранении и бережной консервации сложившихся социальных отношений и политических институтов, венцом которых является, разумеется, самодержавие.

Вместе с тем, идеолога официальной народности отличало, как ни парадоксально, глубокое неверие в творческие потенции не только отдельной личности, но и народа как политического организма в целом. Русский народ, в его интерпретации, на всем протяжении истории оставался чрезвычайно пассивным, а определяющей чертой его национального характера является смирение. "Удивителен русский народ, но удивителен только еще в возможности. В действительности же он низок, ужасен и скотен". Немудрено, что такой "диагноз" народу предопределил тезис историка о государстве как главной и единственной движущей силе в истории России, причем ядром отечественной государственности, залогом ее сохранения и развития признано ничем не ограниченное самодержавие. Именно на мудрость самодержавия, твердой рукой направляющего корабль российской государственности, Погодин возлагал все свои надежды.

Таким образом, не отрицая реформаторского потенциала самодержавия (один из самых восторженных панегириков, посвященных деятельности Петра I, принадлежит перу Погодина), ведущего за собой народ, который не в состоянии осознать собственное благо, будучи наделенным одним лишь достоинством - смирением, идеология официальной народности объективно делала ставку на силы исторической инерции.

Несколько особняком в истории отечественной общественно-политической мысли стоит фигура П.Я.Чаадаева. Он, как никто другой, внятно проартикулировал антитезу России и Запада, рассматривая в ее ракурсе проблемы российской судьбы. Если Карамзин осознанно или нет, "подложил западные идеалы под события русской истории, то Чаадаев хладнокровно констатировал невозможность реализации этих идеалов на российской почве, чем можно объяснить парадокс его мировоззрения, совмещающего в себе, казалось бы, несовместимое: консерватизм без консервации (в России нечего консервировать, сакрализируя, не только в институциональном, но и духовном плане), органицизм без органичности (постулирование неорганического характера русской истории и одновременно ориентация на вроде бы более органичный западный тип исторического развития) и даже романтизм без романтики (романтическое восприятие преданий европейской старины при пренебрежении отечественной историей). Отсюда же и свойственный творчеству Чаадаева глубокий пессимизм.

Западническая ориентация Чаадаева совершенно очевидна. Однако едва ли разумно причислять его на этом основании к либералам. Чаадаев отстаивал необходимость приобщения к самодостаточной западнохристианской ойкумене, апеллируя к ценностям католической духовной культуры, что, вообще говоря, имело мало общего с европейским либерализмом. Автору "Философических писем" просто не пришло бы в голову звать читателей в возникающую на его глазах Европу чугуна и угля, в мир рантье и расчетливых дельцов. Его мысленный взор был прикован к другой Европе - Европе строгой церковной иерархии, просвещенной аристократии, разума и добродетели. Именно это обстоятельство позволило А. Валицкому назвать систему его социально-философских и историософских воззрений "консервативной утопией", полагая ее непосредственно предшествовавшей и отчасти инспирировавшей "консервативную утопию" славянофильства. Несходство этих утопий польский исследователь усматривал в том, что для Чаадаева воплощением идеала была старая, т.е. еще не обуржуазившаяся Европа, для славянофилов - старая допетровская Русь. Разводить эти два сложных мировоззрения только исходя из объектов идеализации, по-видимому, нет строгих оснований (это выглядит полемической крайностью по отношению к присущему российской историографии их резкому противопоставлению) , однако трудно отрицать факт воздействия исторического пессимизма Чаадаева на ранних славянофилов. Чаадаев в каком-то смысле "разбудил" их, заставив в течение полутора-двух десятилетий сформировать тот комплекс идей, споры о содержании и направленности которых не утихают и по сей день.

И по объему, и по качеству вышедшей у нас в стране и за рубежом литературы славянофильство следует отнести к наиболее популярным и исследованным течениям общественно-политической мысли России. Однако существующие оценки составляющих его воззрений едва ли можно признать исчерпывающими, тем более что разброс мнений относительно идейного наследия славянофильства необычайно широк: от акцентирования внимания на аспектах "национализма" и особого рода утопического "традиционализма" до характеристики раннего славянофильства как "одного из направлений русского либерализма".

Думается, подобная разноголосица неслучайна. Славянофильский мировоззренческий комплекс действительно отличало довольно сложное, подчас парадоксальное переплетение элементов консервативного романтизма и умеренного либерализма, ориентаций на поддержание ряда архаичных социальных институтов и своеобразной идеологии "консервативного прогрессизма". Поэтому соотнести идеи ранних славянофилов с тем или иным течением общественно-политической мысли довольно сложно. Наличие в системе славянофильского мировоззрения элементов европейского либерализма отнюдь не подрывало его консервативных основ, а существенные отличия от идеологии официальной народности вовсе не свидетельствовали о преобладании в ней либеральной компоненты. Немаловажно и то, что основные разногласия между ранними славянофилами и откровенными "охранителями" касались, прежде всего, проблем роли и места церкви и общины в жизни России, т.е. дискуссия между ними не выходила за пределы консервативного идейного поля.

В построениях идеологов официальной народности православию отводилась сугубо подчиненная по отношению к самодержавию роль. Церковь рассматривалась в основном как институт идеологического воздействия на население. В представлениях славянофилов же православие, в отличие от католичества, было свободно от примесей римского язычества, не отягощено злом рационализма, одним словом, было воплощением "чистого" христианства, духовное богатство которого стало залогом и признаком избранничества, высокой миссии русского народа. Как указывал А.И, Кошелев: "Без православия наша народность - дрянь. С православием она имеет мировое значение".

Нельзя не принимать во внимание, что идеологи славянофильства вполне отдавали себе отчет в реальных проблемах и недостатках русской православной Церкви. Не случайно А.С. Хомяков писал в 1861 г.: "Конечно, все истины, всякое начало добра, жизни и любви находилось в церкви, но в церкви возможной, в церкви просвещенной и торжествующей над земными началами". Думается, есть все основания утверждать, что, несмотря на довольно ясно обозначившееся стремление славянофилов сделать православное христианство основой универсальной духовной культуры, они не видели у современной им русской Церкви способности объединить и преобразить окружающий мир (слишком очевидными были ее недостатки). Но подобная надежда, как бы интуитивно "угаданная", все-таки высказывалась славянофилами, что, разумеется, придавало их построениям ощутимый утопизм.

Однако самые серьезные разногласия между славянофилами и такими идеологами, как Погодин и Шевырев, наметились по вопросам о роли народа и о значении общинного начала в истории России. Если теоретики "официальной народности" предпочитали процесс исторического развития представить как итог целенаправленной деятельности государства и политики самодержавия, то в славянофильской концепции истории более активная роль придавалась общине. Именно в общине протекала подлинная жизнь народа в соответствии с нравственным законом и авторитетом освященной веками традиции, там формировались его нравственный и религиозный уклады. Община выступала для славянофилов не только традиционным институтом, обеспечивающим связь времен и преемственность поколений, регулятором социальных конфликтов и средством интеграции отдельных индивидов в систему общественных отношений, но и квазисакральной ценностью.

При этом, с точки зрения славянофилов, отношения помещика с крестьянами строились по патерналистской схеме. Община, тем самым, была для них не просто абстрактно-идеалистической конструкцией, а основой всей структуры общества, амортизатором общественных противоречий, позволяющих предотвратить массовую пролетаризацию крестьянства. Община выступала в их политической теории не идеалом нового справедливого строя "без труда и капитала", а элементом консервации существующих социальных отношений и традиционного мировоззрения крестьянства. Для ее укрепления следовало лишь избежать как чрезмерной концентрации земельной собственности, так и ее дробления. В сущности, славянофилы исходили из вполне здравой идеи о том, что крупную земельную собственность может спасти только обеспечение крестьян минимально необходимыми земельными наделами, что позволит избежать обнищания сельского населения и одновременно обеспечить помещичье хозяйство рабочими руками. Община, помимо всего прочего, существенно повышала управляемость крестьянства. Таким образом, хотя у А.И. Герцена и имелись основания для утверждения об "открытии" славянофилами русской сельской общины как института, на который следует ориентироваться в дальнейшем развитии страны, представления последних о перспективах такого развития весьма отличались от идеалов "крестьянского социализма".

Консервативный характер славянофильского мировоззрения определил свойственный ему антизападнический комплекс. Славянофильство формировалось в эпоху, когда в европейском обществе развернулся процесс капиталистической модернизации. Для Хомякова и Киреевского - в отличие от их современника Чаадаева - Запад отождествлялся с современной (в узком смысле этого слова) цивилизацией со всеми присущими ей "пороками" - от рационализма и индивидуализма до индустриализма. "Западная Европа, охваченная индивидуализмом, - это эквивалент архаического Хаоса: мир разъятый, раздробленный, разъединенный; не стройная система, а "скопление личностей, ищущих, не находящих и не могущих найти связи органической" (А.С.Хомяков)".

Вспомним, что примерно в то же времена в ходу был библейский миф об "утраченном рае" и Сатане - первом приверженце индивидуализма, познания и свободы ("Фауст" Гете, "Каин" Байрона). Россия в данном философско-художественном контексте становилась воплощением космоса, "органического", "единого" и т.п. мира, которому, как верили славянофилы, принадлежит будущее. Запад, не без прямого влияния консервативных немецких романтиков А. Мюллера, Ф. Шлегеля и особенно Ф. Баадера, представлялся сообществом наций, уже прошедших высшую точку своего развития. И хотя никому из славянофилов нс пришло бы в голову сравнивать Европу с еще живым, но уже тронутым тлением организмом, как это сделал С.П. Шевырев, введший в оборот метафору о "гниении Европы", тема гибельности европейского пути была обозначена ими достаточно определенно. Настолько определенно, что дала ряду отечественных исследователей повод по рассуждать о том, что "славянофильское понимание "особого характера" русского исторического развития - и объективно, и субъективно - заключало в себе признание превосходства России над Западом". На самом деле у славянофилов речь шла не о превосходстве, а скорее о преимуществах, присущих России из-за ее отсталости (неразвитости капиталистических отношений), которые дают ей возможность двигаться по особому пути исторического развития. Антизападничество славянофилов не сводилось к стремлению дистанцироваться от Запада (игнорировать Европу в эпоху расширения, в терминологии И. Валлерстайна, мир-системы и развития машинной индустрии было просто невозможно), но предполагало готовность к сопротивлению "внутреннему Западу", т.е. разрушительным, с точки зрения консервативного сознания, проявлениям современной цивилизации.

Впрочем, отношение ранних славянофилов к западной цивилизации в целом было неоднозначным. Некоторые ее страны, отличичавшиеся эпигснетичностью развития, рассматривались представителями этого течения в качестве образцов для подражания. Любопытно, что сама возможность поступательного, более того, опережающего исторического развития на основе консервации определенных традиционных институтов и норм во многом выводилась из опыта Великобритании, возглавившей модернизационную гонку, но прошедшую путь капиталистической модернизации, по выражению Хомякова, совершенно особым историческим путем. В отечественной и зарубежной литературе англофильство Хомякова, как правило, приводится в качестве своего рода курьеза (чего стоят хотя бы его проекты объединения англиканской и православной церквей или исследование этимологии слова "англичане", возводимой мыслителем к названию древнеславянского племени - "угличане"). Однако, если пренебречь курьезностью, можно разглядеть за англофильством Хомякова нечто большее, нежели субъективные пристрастия. Дело в том, что Англия, по мнению автора "Записок о всеобщей истории", осталась "более цельной и разумной, чем вся Западная Европа" из-за присущей ей органичности исторического развития.

Категория органичности вообще занимает исключительное, если не сказать ключевое, место в теоретических построениях славянофильства. Органицизмом проникнут их консервативный утопизм (собственно, представления об органичности развития во многом и определяют его консервативную окраску). Смысл консервативной утопии, однако, вовсе не сводился для славянофилов к возвращению в допетровскую Русь, как это пытались представить многочисленные их критики. "Всякая форма жизни, однажды прошедшая, уже более невозвратима, как та особенность времени, которая участвовала в ее создании",- писал И.В. Киреевский. "Восстановить эти формы - то же, что воскресить мертвеца". Ему вторил К.С. Аксаков, утверждавший, что славянофилы призывают "не к состоянию древней России, а к пути древней России". Действительно, искренняя любовь славянофилов к прошлому России не мешала им принимать активное участие даже во вполне "либеральных" начинаниях (таких как губернские комитеты по крестьянской реформе). Не случайно Хомяков пытался доказать нетождественность консерватизма и апологии застоя. "Консерваторство…, - писал он, - есть постоянное усовершенствование, всегда опирающееся на очищающуюся старину. Совершенная остановка невозможна, а разрыв гибелен".

Теоретики славянофильства не были склонны игнорировать проблемы модернизации общества, и в этом смысле весь комплекс их идей выходит далеко за рамки дефиниции "ретроспективная утопия", предложенной, как известно. Чаадаевым. Консервативный утопизм славянофилов отличало осознание потребности трансформации социально-политических отношений в стране, но в равной степени и стремление осуществить эту трансформацию в наименее болезненных и травмирующих сложившуюся социальную структуру общества и элементы национальной культурной традиции формах.

Эти представления об органичности и эволюционном характере исторического процесса в сочетании с очевидным неприятием западного опыта капиталистической модернизации и отрицанием полезности революционных трансформаций привели к активному поиску специфически российского пути общественной эволюции. Собственно, консервативную окраску и оттенок утопизма придало этому мировоззренческому комплексу утверждение в качестве непреходящих ценностей определенных форм религии (православие) и социальных связей (община). Требование сохранения национальной специфики в ходе модернизации позволяет характеризовать славянофильскую консервативную утопию не просто как разновидность автохтонной "почвеннической" идеологии, но как одну из первых в истории мировой социальною-политической мысли попыток теоретического обоснования "третьего пути" общественного развития, т.е. модернизации общества без индустриализации западного типа, предполагающей массовую пролетаризацию населения, разрушение традиционных связей в обществе и его атомизацию. Можно сказать, что в поиске альтернативного индустриально-капиталистическому типа развития славянофилы предвосхитили народников, у которых, правда, сходная идея приобрела революционные и популистские черты.

Таким образом, отечественный консерватизм уже на первых этапах своего развития обладал рядом особенностей, которые не позволяют соотнести его ни с "континентальной", ни тем более с англосаксонской традициями. Во-первых, в нем отсутствовало единое понимание "традиции", когда закладывались основы консервативного идейного комплекса. Из-за ценностных противоречий в среде политической элиты со второй половины XVII в. вплоть до конца XVIII в. представления о "традиционных", "исконных" элементах культуры носили весьма умозрительный характер. Строго говоря, старомосковская политическая и культурная традиция к началу XIX в. во многом была безвозвратно утрачена. Все попытки ее реконструкции неизбежно приобретали характер искусственных построений. Причем неопределенность понятия "русская традиция" и, соответственно, аморфность традиционализма как мировоззрения позволяли трактовать "традицию" очень произвольно, отнеся ее генезис в допетровские времена (ранние славянофилы), указав на ее истоки в своеобразно трактуемом "византизме" (Погодин и ряд теоретиков "охранительного" направления), единой христианской (католической) церкви (Чаадаев), или же находить ее в некоем самобытно российском характере политического и государственного устройства (Карамзин и охранительное направление в целом).

Другим специфическим признаком российского консерватизма, во многом обусловленным "догоняющим" типом развития страны, стали попытки совмещения взаимоисключающих нередко положений в рамках единого мировоззренческого комплекса при колоссальном воздействии на процесс его формирования общественно-политической и философской мысли Запада (прежде всего Германии). Стремление завершить трансформацию наиболее архаичных общественных институтов соседствовало с негативным восприятием западного опыта капиталистической модернизации. Желание сохранить реальные или мнимые достоинства национальной культуры, наряду с теми или иными особенностями социальной структуры, входило в противоречие с процессом даже сильно ограниченных военно-административных преобразований. В результате некоторые из отечественных консерваторов (как, например, Чаадаев) открыто декларировали, что в России отсутствует традиция, подлежащая охранению и защите.

Третьей особенностью отечественного консерватизма, также являющейся прямым следствием "догоняющего" типа развития страны, стала постановка проблемы не просто взаимоотношений России и Запада (геополитических, культурных и т.д.), а, в современной терминологии, корреляционного анализа путей их исторического развития. При этом Европа выступала одновременно и объектом неприятия в рамках бинарных оппозиций, прочно закрепившихся в структуре консервативного мышления (рационализм-органицизм, революция-эволюция, хаос-космос и т.д.), и полюсом притяжения, и антитезой спроецированной на будущее "консервативной утопии". В результате в отечественном консерватизме проявились три возможные реакции на этот своеобразный "европейский комплекс" - европейски ориентированный романтизм Чаадаева, традиционалистское, во многом антимодернизационное "самобытничество" теоретиков официальной народности и поиски славянофилами особого, "третьего" пути исторического развития.

Таким образом, вопреки устоявшимся представлениям, отечественный консерватор, пожалуй, не в меньшей степени, чем либерал, являлся по преимуществу кабинетным мыслителем, взращенным на идеях западной философии, но предлагавшим весьма избирательное восприятие западного исторического опыта. Этого оказалось достаточно для укоренения мифа о его глубокой "традиционности", косности и даже ретроградства. Русский консерватизм XIX в., как и консерватизм европейский, стремился к смягчению болезненных сторон модернизационного процесса. Однако опираясь не столько на реально сохранившуюся традицию, воплощенную в соответствующих институтах и обычаях, сколько на довольно абстрактное и спекулятивное представление о ней, отечественные консерваторы объективно оказались в ситуации выбора между косным охранитсльством или оторванным от жизни утопизмом. Драма русского консерватора в конечном счете была драмой "догоняющего" общества, где органичность и эволюционизм зачастую выступали синонимами стагнации и регресса.

В XVIII в. в Западной Европе все еще продолжали господствовать феодальные отношения или их довольно заметные пережитки. Но завершение перехода к капиталистическому хозяйству было близко и очевидно. Главными событиями этой эпохи в социально-экономической сфере стали: зарождение и становление буржуазных экономических отношений, господство конкуренции при бурном росте промышленности, промышленная революция в Англии, рост экономического и политического значения буржуазии, усиление андифеодального движения, подчинение деревни городом, почти полная замена традиционных связей между людьми денежными отношениями, распространение просветительских идей общественного равенства и личной свободы.

XVIII в. стал веком разума и просвещения. Именно в этот период средневековые религиозные представления и сложившиеся традиции подверглись сомнению. Стремление к знанию стало опираться на разум, а не на веру. Свободная мысль — главное средство социально-экономического и общественно-политического прогресса в это время.

Идеи общественного равенства и личной свободы овладевали прежде всего третьим сословием. Именно буржуазия, не пользовавшаяся никакими важными наследственными социальными привилегиями (в отличие от дворянства и духовенства), выступила не только против самих привилегий, но и против поддерживающей их государственной системы. Идеи Просвещения закрепляли в характере людей столь необходимые для делового человека качества, как предприимчивость, изобретательность, практицизм.

В экономическом отношении Западная Европа в XVIII в. явила собой образец относительно быстрых темпов промышленного развития. Уже в начале столетия европейская мануфактура вошла в завершающую стадию своего развития и в ряде стран (Англии, Голландии, некоторых отраслях производства во Франции) стала преобладать над ремеслом. В большинстве же других европейских стран (Франции, Германии) развитие мануфактуры сдерживалось пережитками феодализма, цеховыми привилегиями, узостью внутреннего рынка и пр.

Наибольшей зрелости достигла английская мануфактура. И к середине XVIII в. в Англии сложились необходимые социально-экономические и политические условия для проведения промышленного переворота. Основным содержанием этого процесса стал переход от мануфактуры к фабрике. От мелкого производства, опирающегося на ручной труд, — к крупной машинной индустрии, сначала в легкой промышленности.

Коренная революция затронула технику, технологию и организацию производства. Система машин с общим двигателем обеспечивала непрерывность трудового процесса. Более дешевая и качественная фабрично-заводская продукция вытесняла изделия промыслов, ремесла и мануфактур. Произошло окончательное отделение промышленности от сельского хозяйства. Возникли крупные города и капиталистические промышленные центры. Окончательно оформился класс буржуазии — фабрикантов и наемных рабочих — промышленного пролетариата. XVIII в. был веком торговли с преобладанием до последней трети столетия внешних экономических связей. Порою темпы роста внешней торговли были выше роста промышленного производства. Преобладающей оставалась идея меркантилизма, защиты активного торгового баланса. При этом капитал верхушки буржуазии зачастую был сосредоточен не в промышленной сфере, а в торговле, судостроении, банковском деле. Велика также была его доля в непроизводственных сферах — откуп налогов, государственные займы, покупка государственных должностей и пр. В то же время политика меркантилизма была тесно увязана с политикой активного протекционизма — поддержки экспансии торгового капитала и поощрения отечественной промышленности.

И все же Европа XVIII в. в значительной степени — аграрная. Сельскохозяйственное производство определяло необходимые условия существования и функционирования общества. В этой сфере было занято подавляющее большинство населения: от 75% в Англии до 80—85% во Франции. Различные формы земельной собственности создавали региональные особенности. Постепенно в европейских странах аграрный сектор претерпевал изменения форм и структуры аренды. Мелкая крестьянская аренда вытеснялась крупной коммерческой. Все больше в арендные отношения вовлекался наемный труд. В прямой зависимости от этого находилась социально-экономическая дифференциация крестьянства. С одной стороны, создавалась «резервная армия труда», с другой, — росли буржуазные элементы в лице зажиточного крестьянства. Переворот в области сельскохозяйственного производства в Европе в XVIII в. сводился к переходу на интенсивное земледелие, замену двух- и трехпольного севооборота многопольным и многоплодосменным. На помощь ручному труду пришли сельскохозяйственные машины.

19.2. Англия - родина промышленной революции

Уже в XVII в. Англия начала обгонять мирового лидера — Голландию сначала по темпам роста капиталистических мануфактур, а позже и в мировой торговле и колониальной экономике. К середине XVIII в. Англия становится ведущей капиталистической страной. По уровню экономического развития она превзошла остальные европейские страны, располагая всеми необходимыми предпосылками для вступления на новую ступень общественно-экономического развития — крупное машинное производство.

Сельское хозяйство

В XVIII в. Англия продолжала оставаться преимущественно сельскохозяйственной страной. После буржуазной революции середины XVII в. процесс вытеснения мелкого и среднего крестьянского хозяйства крупной земельной собственностью привел в середине XVIII в. к тому, что крестьянство как класс ушло с исторической арены. В результате уничтожения общинного и мелкого крестьянского земледелия произошли перераспределение земельной собственности, рост крупного землевладения и развитие капиталистического фермерства.

Укрупнение поместий позволяло лендлордам шире применять сельскохозяйственные машины (сеялки, молотилки и др.). Совершенствовались агротехника и агрокультура. Наметился переход к улучшенному плодопеременному севообороту. Покапиталистически, с привлечением наемных работников, применяя более совершенную технику и выплачивая землевладельцам капиталистическую ренту, вели хозяйство и крупные фермеры.

Постоянным стимулом для совершенствования производства служил устойчивый спрос на сельскохозяйственную продукцию и неуклонное расширение как внутреннего, так и внешнего рынков.

Теперь все большее применение находили научные методы работы. Вводились четырехгодичные севообороты и чередование разнообразных культур— зерновых, корнеплодов, трав, более глубокая вспашка и тщательное рыхление почвы, борьба с сорняками, использование органических удобрений и пр. Более заметными стали достижения в животноводстве. Входили в практику стойловое содержание крупного рогатого скота, овец, о их более полноценная зимняя подкормка и т. д.

Понятно, что подобные нововведения требовали значительных капиталовложений. Теперь былое огораживание не ограничивалось превращением пахотных земель в пастбища для овец. Огораживание в XVIII в. представляло собой создание на базе совместно обрабатываемых земельных открытых полей крупных ферм. К общему укрупнению участков и вытеснению мелких арендаторов более крупными вел и рост арендной платы. Ее размер порою превосходил обычную плату в четыре-десять раз. О широте проводимых огораживаний свидетельствует рост количества соответствующих актов, прошедших через английский парламент в течение XVIII в. Если в первой четверти столетия их было 15, к середине века — более 220, то в конце столетия стало почти 1,5 тыс. С принятием закона (1800 г.) о превращении общинной собственности крестьян в частную собственность лендлордов процесс огораживания в XVIII в. был завершен.

Таким образом, сельскохозяйственное производство в Англии в XVIII в. развивалось на более высоком уровне. Значительно увеличилась его товарность. Полнее удовлетворялся растущий спрос неземледельческого населения на продовольствие, а промышленности — на сырье. В свою очередь, огораживание формировало дополнительные резервы свободной рабочей силы для ее более широкого использования в промышленном производстве.

Предпосылки промышленного переворота

Как уже отмечалось, широкий простор экономическому прогрессу страны предоставила буржуазная революция середины XVII в. Она устранила препятствия на пути капиталистического развития. Утвердила буржуазную собственность на землю. Ускорила образование национального рынка. В стране сложился устойчивый союз земельной и финансовой аристократии во главе с монархией. Среди факторов, стимулировавших развитие промышленного производства на более высоком уровне и взлет изобретательской мысли, можно назвать следующие.

В XVIII в. мануфактурная система стала себя изживать и в наиболее развитых отраслях английской промышленности зашла в тупик. Технический базис мануфактуры вступил в противоречие с ею же созданными потребностями производства и запросами внутреннего и внешнего рынков. Требовалась новая техническая база, соответствующая капиталистическому производству.

Выдвигались новые требования к подготовке кадров. Квалифицированные рабочие кадры формировались на действующих мануфактурах при разделении трудовых операций. А изобретательская мысль опиралась на создание механических приспособлений для их выполнения. Подготовке научно-» технических кадров уделялось значительное внимание в университетах Глазго и Эдинбурга, Королевском институте в Лондоне, а также в реальных средних школах в промышленных центрах страны.

Стоявшая у власти торгово-промышленная верхушка в союзе с «новым дворянством» определяла экономическую политику государства в капиталистическом направлении. Осуществляемая политика протекционизма вводила высокие ввозные пошлины на иностранные товары. Столкнувшись на мировом рынке с продукцией из России, Швеции, Индии (хлопчатобумажные ткани, металл и пр.), Англия могла обойти конкурентов, лишь создав фабричное производство и наладив выпуск более конкурентоспособной продукции — качественной и недорогой.

Англии удалось накопить достаточное количество свободного капитала для субсидирования научных исследований и практического внедрения в производство технических изобретений и усовершенствований. Источником необходимых средств стали и государственный долг, и рост налогового обложения, и расширение производства и торговля. Торговые войны XVIII в. для Англии почти всегда сопровождались захватом новых колоний. Так, в XVIII в. Англия приняла участие в 120 колониальных конфликтах. Завершением формирования огромной Британской колониальной империи стала Семилетняя война (1756—1763). Одержав в ней победу, Англия превратилась в могучую державу, вытеснив Францию из Индии, захватив Канаду. Под покровительством и при военной поддержке английского правительства находилась крупнейшая Ост-Индская компания. Правда, не обошлось и без потерь. Серьезным ударом по британскому колониальному владычеству стала война за независимость североамериканских колоний (1775— 1783) и образование США (1776). Действительно, английская буржуазия накопила огромные средства за счет ограбления колоний. Сюда из метрополии сбывались товары по монопольно высоким ценам. А колониальные товары доставались за бесценок. Огромные доходы получала Англия и от работорговли, ежегодно вывозя в Америку около 20 тыс. негров.

Все это позволило Англии стать родиной промышленного переворота.

Направления и последствия промышленного переворота

Промышленный переворот — это переход от мануфактуры с ручным разделением труда к фабрично-заводскому производству, сопровождающийся формированием промышленной буржуазии и промышленного пролетариата. В Англии он охватил вторую половину XVIII — первую четверть XIX вв. и имел несколько направлений.

Переворот начался в текстильной промышленности и прежде всего в хлопчатобумажной. Потеснив дорогое сукно, хлопчатобумажная ткань, изготовленная с помощью новых машин, стала более дешевой и качественной. Именно она смогла обеспечить как собственный значительный спрос, так и вытеснить конкурентов на мировом рынке.

Вначале усовершенствования и изобретения затронули ткачество. В 30-е гг. XVIII в. механик Дж. Кей создал «летающий челнок», вдвое повысивший производительность труда. Этот станок приводился в действие ткачом при помощи шнура и блока. В 80-х — начале 90-х гг. Э. Картрайтом было создано несколько моделей механического ткацкого станка. Его применение позволяло в 40 раз превзойти производительность ручного станка.

Параллельно шло совершенствование прядения. В 1765 г. ткач и плотник Дж. Харгривс создал деревянную прялку «Дженни», названную в честь дочери. Это была своеобразная комбинация самопрялки и вытяжного пресса, освобождавшего руку рабочего для одновременной работы сначала на 8,16, а затем на 80 и более веретен. Она давала хотя и тонкую, но непрочную нить. Ватерная машина Т. Хайса (1767), приводимая в движение водой, давала прочную, но толстую нить. Мюль-машина С. Кромптона (1779), сочетая преимущества первых машин, имела уже 400 веретен и пряла тонкую и прочную нить.

Прядильная машина «Дженни»

Химик К. Бертолле (1785) применил хлор при отбеливании полотна, Т. Белл предложил окраску тканей с помощью вращающегося валика с вырезанным на нем рисунком.

Неуклонный рост производства машин выявил очередное направление промышленного переворота — усовершенствование металлургического процесса. Так, инженер А. Дерби для получения высококачественного чугуна стал добавлять во время плавления к железной руде вместо древесного каменный уголь и негашеную известь (1735). Г. Корт получил патент на преобразование чугуна в малоуглеродное тестообразное железо — пудлингование (1784).

Складывалась своеобразная тесная цепочка взаимного стимулирования производственного развития страны. Спрос на каменный уголь ускорил развитие угольной промышленности — выплавка чугуна и добыча каменного угля возросли в четыре раза. Этим, в свою очередь, подталкивало транспортное строительство, в том числе водное, значительно сокращавшее расходы на транспорт. Между тем, широкая транспортная сеть способствовала росту внутренней торговли, что вело к накоплению капитала и стимулировало дальнейшее расширение производства.

Неограниченные перспективы машинной индустрии и существенный рост промышленного производства были связаны с третьим направлением промышленного переворота. Созданием парового двигателя была удовлетворена объективная потребность в универсальном и более эффективном двигателе. Шотландский лаборант Дж. Уатт в течение почти 10 лет (1774—1784) совершенствовал паровой двигатель. Эта паровая машина нашла широкое применение и на производстве, и на транспорте. В частности, использование этих машин в хлопчатобумажном производстве в три раза увеличило выпуск тканей. В 1800 г. в Англии насчитывалось 320 паровых машин, а к первой четверти следующего XIX в. — уже 15 тыс.

Паровая машина Уатта

Угольные шахты в Англии с устройствами на паровой тяге

Завершающим этапом промышленного переворота стало создание в Англии машиностроительной отрасли промышленности. Новые приемы обработки металла позволили наладить выпуск стандартных деталей машин и механизмов. Показателем завершения промышленного переворота стало начало процесса производства машин машинами. В 1794 г. Г. Модели сконструировал первые металлообрабатывающие станки. Затем появились прессы, молоты и т. д.

Промышленный переворот в Англии затронул не только промышленность. Он коснулся всех сфер производства, в том числе и сельского хозяйства, вызвал рост городов и городского населения. Глубокое влияние испытали на себе все стороны жизни и быта населения. Преобразился внешний вид страны. Это было начало становления новой индустриальной цивилизации. В городах уже проживало 40% населения. Крупнейшим городом мира стал Лондон с населением более 0,5 млн. человек, в основном занятых в промышленности, торговле и судоходстве. Здесь осуществлялись основные внешнеторговые и финансовые сделки. Это был своеобразный перевалочный пункт в заморской торговле, сменивший в этой роли Амстердам.

19.3. Особенности социально-экономического развития Франции

Пережитки феодализма

Примерно до средины XVIII в. Франция претендовала на роль лидера в Европе. Этим она была обязана определенным преимуществам перед Англией. Численность населения Франции более чем вдвое превышала население Англии. Больше была территория Франции. Успешнее развивались французская промышленность и торговля, особенно внешняя, и т. д. Особых успехов достигла легкая промышленность — шелковая, шерстяная, полотняная, бумажная, стекольная и фарфоровая, мыловарение, кожевенная и пр. Широкую известность во всем мире приобрело производство предметов роскоши французских мануфактур — одежды и тканей, украшений и парфюмерии, мебели и фарфора и пр. Мануфактуры в основном были централизованными и небольшими, с количеством работников от 10 до 50, реже 100.

Однако со второй половины XVIII в „Франция начала отставать. Главной причиной стали тяжелый груз феодальных пережитков и консервативная политика абсолютистского правительства. Феодальные порядки тормозили развитие мануфактур и торговли. В промышленности преобладали средневековые цеха. Были запрещены или существенно ограничены вывоз хлеба и даже его перевоз по стране, а также внерыночная продажа. Отдельные монопольные привилегии распространялись на ряд провинций, купеческих компаний и мануфактур.

Развитию торговли мешали внутренние таможни и отсутствие единой системы мер и весов. Эти запреты вели к застою цеховой системы, к деградации производства и дальнейшему сужению внутреннего рынка.

Основные противоречия сложились в аграрном — главном секторе французской экономики. Дворянство и церковь, владея основной частью пахотных земель, лесов и лугов, прочно сохраняли свои привилегии и власть в стране.

Политика меркантилизма в стране осуществлялась путем фактического налогового ограбления податного третьего сословия, особенно крестьян. Именно эта категория населения вынуждена была выплачивать казне около двух третей своих доходов. В 80-е гг. XVIII в. более половины налоговых поступлений приходилось на акцизы (налоги на предметы массового потребления).

Основную массу населения во Франции составляли крестьяне — 22 млн. из 26 млн. населения. Это сословие выплачивало оброк — денежный (ценз) и натуральный (шампар) хлебом, который порою составлял 20 — 25% урожая зерна. Среди других налогов — подушный, габель (налог на соль) и церковная десятина. Многочисленными были всевозможные платежные сборы: паромный и мостовой, подымный и на право рыбной ловли и пр. Нарушения карались немалыми штрафами. Весьма страдали земледельцы от неурожаев. В XVIII в. их было более тридцати. Личная зависимость крестьян обязывала их также к принудительным работам в господском хозяйстве от 5 до 15 дней в году.

В середине 70-х гг. XVIII в. реформами французского контролера финансов А. Тюрго отменялись ограничения хлеботорговли, уменьшились пошлины с ввозимых в город продовольственных товаров. Упразднялись государственные крестьянские повинности. Сеньоры-виноделы лишались баналитетного права. Почти все виды торгово-промышленной деятельности освобождались от всяких ограничений и т. д.

Однако трудности в экономике усугублялись. Неурожай, торгово-промышленные кризисы, государственное банкротство и неспособность правительства наладить хозяйственную жизнь страны и т. д. — все это свидетельствовало о глубине разложения феодально-абсолютистского режима и требовало радикального разрешения.

Великая Французская революция

Вызванная, как и другие буржуазные революции, резким обострением социально-экономических противоречий, Великая французская буржуазная революция (1789—1794) потрясла основы феодализма во всей Европе.

Взятие Бастилии 14 июля 1789 г. затем вылилось в буржуазную революцию. Поначалу, на первом этапе (июнь 1789 — август 1792 гг.), сохранилась власть конституционно-монархической буржуазии и был осуществлен ряд важных преобразований.

Так, мощное крестьянское движение подтолкнуло Учредительное собрание к принятию в августе 1789 г. декларации «О полном уничтожении феодального режима». Но последующая разработка аграрного законодательства затронула лишь отдельные стороны ограничения прав дворян. Среди них — ликвидация сеньориальных судов, отмена исключительных прав дворян на охоту, голубятни, кроличьи садки и личных унизительных повинностей, т. е., относящихся к «личному или вещному крепостному праву». Основная же часть крестьянских повинностей сохранялась и подлежала выкупу, размер которого равнялся двадцати годовым рентам.

В этот же период осуществлялась секуляризация церковного имущества с распродажей освободившихся крупных земельных участков буржуазии. Отменялись также налоговые привилегии дворянства и духовенства. Гарантировалось право всем гражданам на занятие любых должностей.

Серия буржуазных реформ распространилась на промышленность и торговлю. В феврале 1791 г. Учредительное собрание отменило регламентацию промышленного производства. Упразднению подвергся цеховой строй. Декларировалась свобода торговли. Отменялись всевозможные привилегии и монополии, внутренние таможни, запрет на торговлю хлебом и пр. Новый таможенный тариф, введенный в марте 1791 г., имел протекционистский характер.

Однако положение трудящихся изменилось мало. Падение заработной платы, безудержный рост цен и спекуляция вызывали народное недовольство. Учредительное собрание, опасаясь революционного выступления народных масс, летом 1791 г. приняло закон Ле Шапелье, запрещавший под страхом денежного штрафа и тюремного заключения рабочие объединения и забастовки. Позже были закрыты «благотворительные мастерские» для безработных. К тому же стоявшая у власти крупная буржуазия при введении единой системы налогообложения более высокие налоги возложила на мелких промышленников. Не был до конца решен аграрный вопрос. Не ликвидированы полностью феодальные повинности и пр.

В августе 1792 г. народным восстанием был свергнут монархический режим. Во главе становятся жирондисты — представители буржуазных республиканцев. За непродолжительный, менее чем годичный, период своего правления они установили первый максимум цен на продовольствие. Был принят Закон о продаже конфискованных земель эмигрантов небольшими участками или сдаче их в бессрочное владение за годовую ренту. Прекращались все судебные преследования по делам, связанным с бывшими феодальными правами. Отменялись без выкупа феодальные права владельцев, если они юридически не могли их доказать.

Однако наиболее радикальное разрешение аграрных и других проблем пришлось на третий этап революции — июнь 1793 — июль 1794 гг. В результате парижского восстания устанавливалась диктатура якобинцев — революционных демократов. У власти становятся выдающиеся политические деятели и энтузиасты, пламенные ораторы М. Робеспьер, Л. Сен-Жюст, Ж.П. Марат, Ж. Ж. Дантон и др. Решительность якобинской диктатуры позволила нанести сокрушительные удары внутренним и внешним врагам, окончательно уничтожить феодальный режим.

В частности, декретом Конвента в июне 1793 г. устанавливался льготный порядок продажи конфискованных земель эмигрантов. Малоимущие крестьяне на участие в приобретении небольших земельных участков получали возможность первоначально внести лишь 5% его стоимости. Рассрочка на оставшуюся сумму растягивалась на 10 лет. Наделы крестьян становились их частной собственностью. Кроме того, вводилась обязательность раздела общинных земель, ранее отобранных дворянами, если этого требовала хотя бы одна треть сельчан. При этом раздел земли производился поровну и учитывал количество проживающих независимо от пола и возраста. Наконец, в это же время было провозглашено полное и безвозмездное уничтожение феодальных прав дворян, а также повинностей и поборов. А сами документы о былых дворянских правах и привилегиях подлежали принародному сожжению.

Но якобинцы не пошли на удовлетворение ряда требований крестьян. Так, не были отменены торги при распродаже дворянских земель, ограничения на ее покупку или аренду и др. Напротив, в целях разрешения продовольственной проблемы «скупка товаров» объявлялась уголовным преступлением. В каждом районе создавались продовольственные склады. А регистрация хлебных запасов велась под строгим контролем специальных комиссаров. Зерно, превышающее личные потребности земледельца и его семьи, подлежало конфискации, фиксирование цен было введено на зерно и фураж. С осени 1793 г. декрет о всеобщем максимуме установил цены не только на предметы первой необходимости (одежда, топливо и пр.), но и на сырье, железо, чугун и др.

Строгой регламентации подверглась и финансовая сфера. Ограничения затронули буржуазную собственность. Декретировался запрет торговли звонкой монетой. Единственным платежным средством объявлялись ассигнации.

Между тем, общее политическое и социально-экономическое положение в стране усложнялось. К войне и блокаде добавилась жестокая летняя засуха 1793 г. Далеко не всем были по душе меры якобинцев по борьбе с хлебным «черным рынком», установлением допустимого максимума заработной платы, отстававшей от роста цен; ревизии у крестьян продовольствия в связи с ухудшением положения в стране и пр.

Якобинцы своей вынужденной и довольно жесткой, а порою противоречивой политикой лишали себя всеобщей поддержки. Этим и поспешила воспользоваться крупная буржуазия. Положение еще более усугубилось с принятием непопулярного решения о принудительном займе в 1 млрд. ливров. Теперь налог на роскошь и имущество богачей, доход которых превышал 9 тыс. ливров, становился фактически конфискацией. Особенно жестко этот «революционный налог» собирался на местах. Создавались «революционные кассы благотворительности» для беднейшей части населения и пр.

27 июля (9 термидора по новому календарю) 1794 г. контрреволюция, представлявшая интересы крупной финансовой буржуазии, промышленного предпринимательства, торговцев и кулачества, свергла якобинскую диктатуру и привела к власти генерала Наполеона Бонапарта.

В конце 1794 г. был отменен всеобщий максимум, что повлекло за собой беспредельную спекуляцию и формирование гигантских личных состояний. Параллельно с официальной процветала «черная биржа». Катастрофически подскочили цены. Так, цены на хлеб за год выросли в 30 раз, а по сравнению с 1790 г. — в 150 раз. Обесценились ассигнации. По стране блуждала масса фальшивых денег и т. д. Рост налогов, инфляция, безудержная спекуляция и т. п. ударили по городской бедноте. К топливному кризису добавился голод. Весной в Париже выдача хлеба составляла четверть фунта в день, а к лету — половину фунта (1 фунт равен 400 г).

Таким образом, буржуазия, окрепшая в период революционных преобразований, ликвидировавших цеховой строй, отменивших регламентацию промышленного производства, провозгласивших свободу торговли и установивших протекционистский таможенный тариф и пр., воспользовалась ими. В то же время термидорианским переворотом она уничтожила существенную часть демократических социальных завоеваний.

19.4. Причины экономического отставания Германии

В XVIII в. Германия оставалась феодальной и экономически отсталой. В отличие от Голландии, Англии и даже Франции, активно вступивших на путь рыночного хозяйства, Германия, особенно ее восточная часть, характеризовалась возрождением, своего рода усилением крепостничества. Крупных масштабов достигли феодальная экспроприация земли, барщина. Лишившись земли, крестьяне переходили в разряд дворовых и работали на феодала лишь за пропитание.

Среди причин общего экономического ослабления страны — утрата Германией позиций крупного центра мировой торговли. В результате Великих географических открытий он переместился в Атлантику. Принять же весомое участие в изыскании внешних источников первоначального накопления капитала, в захвате колоний Германия была не в состоянии из-за своей политической раздробленности.

Политическая раздробленность

В начале XVIII в. на территории Германии находилось около 300 независимых княжеств, герцогств и архиепископств, 9 курфюрстов, 36 духовных князей, 62 светских и около 100 имперских рыцарей, 50 имперских городов и т. д. Этот конгломерат назывался «Священная Римская империя германской нации». Территории этих владений были обособлены. Земли пользовались автономией, хотя формально оставались вассалами императора. Наиболее крупные среди них — Бранденбург и Саксония, Мекленбург и Гессен, Ганновер и Брауншвейг, Бавария и Вюртенберг и др.

Политическая раздробленность сопровождалась трудностями, тормозившими хозяйственное развитие. Многочисленные таможенные заставы взимали всевозможные пошлины. В денежном обращении, не имевшем единой денежной единицы, царил хаос. В стране чеканилось до 600 видов монет. Отсутствовала единая система мер и весов. Однобокий протекционизм в промышленности и торговле в этих условиях лишь усугублял экономический застой.

Подлинное опустошение приносили войны как внутренние религиозные, так и внешние. Национальной катастрофой стала Тридцатилетняя война (1618—1648), надолго сковавшая хозяйственное развитие. Потери от войны были столь велики, что порою на отдельных землях составляли до трех четвертей населения. Значительный урон понесло и сельское хозяйство.

Сельское хозяйство

Между тем спрос на сельскохозяйственную продукцию как внутри страны, так и на европейских рынках возрастал. Зерно, лен, скот, шерсть, кожи и пр. требовались и населению, и производству развивающихся городов. Это, естественно, подталкивало немецких князей к расширению хозяйства. Оно осуществлялось на понятной и близкой им феодальной основе. Проводилось ничем не ограниченное ужесточение барщинного труда и эксплуатации крестьянства. Фактически завершилось «второе издание» крепостничества, начатое еще в XVI в. В некоторых германских землях, где господская запашка увеличивалась за счет экспроприации крестьянских наделов, а товарность производства укреплялась крепостным трудом, феодальные хозяйства получили название юнкерских. Крупные немецкие феодалы-князья (юнкеры) стояли во главе государственной политики. Только они обладали монопольным правом на высокие посты в армии и правительстве, владение землей.

Новые тенденции развития

Цеховой строй в германской промышленности просуществовал до второй половины XIX в., сохраняя многовековые традиции периода позднего Средневековья. Однако в экономике страны, хотя медленно и осторожно, начали проявляться капиталистические тенденции. Так, в сельском хозяйстве стал частично применяться наемный труд. Экспроприация крестьянских земель, в свою очередь, подрывала экономические основы феодального поместья. Более широкое распространение получила рассеянная (раздаточная) мануфактура. Купеческий капитал стал проникать в горное дело, металлообработку, сукноделие, полотняное производство. К концу XVIII в. относится зарождение централизованных купеческих мануфактур. Правда, пока еще доволь но слабых и с трудом преодолевавших конкуренцию со стороны Голландии, Англии и Франции.

Итак, Германия XVIII в., сохраняя феодальный строй, сковывавший ее экономическое развитие, делала лишь первые шаги на пути к капиталистическому производству.

Вопросы для повторения

1. Каковы главные характерные черты социально-экономического развития Западной Европы в XVIII в.?

2. Как вы считаете, что способствовало выходу Англии на первое место в мире в экономическом отношении?

3. Объясните, почему Голландия уступила экономическое лидерство Англии.

4. Охарактеризуйте понятие «промышленный переворот». Каковы источники средств для его проведения, хронология, основные направления и последствия для Англии?

5. Как складывались капиталистические отношения во Франции? Охарактеризуйте роль Великой буржуазной революции в становлении капиталистических отношений.

6. Что препятствовало выходу Германии на передовые рубежи в XVIII в.?

Исследователи, занимавшиеся изучением пореформенной эко­номической политики царского правительства, давно обратили внимание на то, что высшая власть, тормозя процесс капиталис­тической эволюции аграрного строя страны 1, в то же время спо­собствовала развитию промышленности2. Отметил это и П.И.Лященко в своем труде "История народного хозяйства СССР", как бы синтезировавшем основные результаты изучения экономической истории России в советской историографии к на­чалу 1950-х гг. Он писал: "Вся народохозяйственная, податная, бюджетная, финансовая, кредитная политика государства, покро­вительствующая развитию капиталистической промышленности, вся внешнеторговая таможенная политика, железнодорожная та­рифная политика, вся международная внешняя политика, все от­ношения с международным капиталом были направлены на цели защиты интересов буржуазии и развития капиталистической про­мышленности в стране. Но часто эти цели вступали в конфликт с классовой политикой самодержавия - с покровительством земле­владельческому дворянству"3. Констатировав наличие такого кон­фликта, Лященко развел конфликтующие компоненты экономи­ческой политики правительства - аграрную политику и промыш­ленную политику - не только по разным главам, но даже по раз­ным томам своего труда. Охарактеризовав в заключительной главе первого тома реформу 1861 г., он в главе "Государственное хозяй­ство и экономическая политика периода промышленного капита­лизма", помещенной во втором томе, уже не вернулся к аграрной политике. Говоря здесь о направлениях экономической политики правительства в 1860-1890-е гг., Лященко ведет речь о его отно­шении к железнодорожному строительству, о таможенной полити­ке, государственном бюджете, поощрении промышленности и т.п., но совершенно не касается сельского хозяйства4. В его освещении пореформенная экономическая политика самодержавия носила вполне буржуазный характер, эволюционируя от фритредерства к протекционизму. Олицетворявший экономическую политику 1860-1870-х гг. министр финансов М.Х.Рейтерн "был убежденным сторонником частнохозяйственной деятельности и инициативы и противником государственного хозяйства, особенно, например, в области железнодорожного строительства, банкового дела и пр."5 Он способствовал строительству железных дорог, предоставляя частным железнодорожным обществам концессии и ссуды, поощ­рял организацию коммерческих банков и развитие черной метал­лургии6. Пришедший в 1881 г. на пост министра финансов Н.Х.Бунге был, по словам Лященко, "одним из наиболее видных проводников буржуазной экономической политики в России"7. Его сменил "ставленник буржуазии И.А.Вышнеградский (выдаю­щийся инженер-механик, автор ряда солидных научных трудов)", который "продолжая осуществление задач укрепления "националь­ной системы" русского капитализма...усиленно проводил полити­ку привлечения иностранного капитала в русскую промышлен­ность, усиления таможенного протекционизма, увеличения кре­дитных операций, укрепления устойчивости русской валюты"8. Наконец, "эта политика промышленного капитализма нашла наи­более законченное выражение в деятельности министра финансов С.Ю.Витте - крупнейшей фигуры среди "государственных деяте­лей" и царских министров за все последнее полустолетие сущест­вования империи... В 90-х годах государственная экономическая политика приобретает наиболее законченное выражение интересов промышленно-капиталистического развития"9.

Лишь в конце главы Лященко вновь вспомнил о том, что "в России 90-х годов капиталистическое содержание все еще разви­валось в старой, "самодержавной", помещичьей, полукрепостнической оболочке, сильнейшим образом тормозившей дальнейший ход капиталистического развития". Далее он продолжил: "В инте­ресах промышленной буржуазии было возможно более скорое и полное уничтожение всякого рода крепостнических пережитков, препятствующих свободе капиталистического развития, уничтоже­ние остатков полукрепостнических отношений в деревне, развитие товарности и увеличение емкости деревенского рынка. Интересы руководящей крепостнической части помещичьего класса шли по линии закрепления сословной изолированности крестьянства, со­хранения его земельной тесноты и полукрепостнических способов эксплуатации"10.

Почему же руководящая консервативная часть помещичьего класса, олицетворявшаяся царским правительством, проводила по­литику промышленно-капиталистического развития? Свои ответы на этот вопрос предложили в 1950-1960-е гг. американские исто­рики А.Гершенкрон и Т. фон Лауэ и советский историк И.Ф.Гиндин.

Гершенкрон интерпретировал экономическую политику цар­ского правительства с позиций концепции "стадий экономической отсталости", выдвинутой им в начале 1950-х гг. для объяснения отличий в механизме индустриализации разных стран в зависи­мости от того, в какой степени в них созрели необходимые пред­посылки для рывка в промышленном развитии. Отмечая, что "процесс индустриализации, распространившийся на отсталую страну, значительно отличался по сравнению с более передовыми странами"11, он объяснял эти отличия действием "учрежденческих инструментов", выполнявших функцию заменителей недостающих предпосылок. Причем характер этих "учрежденческих инструмен­тов" зависел от стадии относительной отсталости индустриализую­щейся страны. При недостатке в ней капиталов роль заместителя играют банки. Этот вариант анализировался Гершенкроном на примере Германии. Если же отсталость была более глубокой, то для замещения недостающих предпосылок требовалось вмешатель­ство государства. Типичный пример такой страны Гершенкрон увидел в России. Экономическая политика самодержавия пред­ставлялась ему главной движущей силой индустриального разви­тия России: заменив недостаток в стране капиталов, рынка сбыта, рабочей силы и предприимчивости, она обеспечила возможность индустриализационного рывка, происшедшего в последнем 15-ле­тии XIX века12.

Была ли забота о развитии промышленности главным направ­лением экономической политики российского правительства? Со­здается впечатление, что Гершенкрон как бы противопоставлял два этапа пореформенной экономической политики самодержавия: с 1861 г. до середины 1880-х годов, когда ее основное содержание составляло осуществление реформы, и следующее 15-летие, опре­деляющей чертой которого стал проводимый Вышнеградским и Витте курс на индустриализацию. В его трактовке экономическая политика на первом ее этапе создавала препятствия для индустри­ального развития, на втором - преодолевала их. Гершенкрон по­ложительно оценивал факт отмены крепостного права в России13, но считал, что в России его значение было парализовано сохране­нием и даже укреплением общины14. Уточняя в полемике с И.Н.Олегиной свою точку зрения, он писал: "Я прежде всего ут­верждал..., что отмена крепостного права, чрезвычайно усиливая позиции общины, создавала в рамках аграрной реформы специфи­ческий фактор отставания, вызвавший замедление индустриально­го развития страны"15. Поэтому "аграрная реформа в целом яви­лась препятствием для индустриализации"16 Отсюда проистекало его убеждение в том, что "российский рывок (в развитии промыш­ленности в 90-е годы XIX в. - В.Б.) фактически был результатом действий правительства, а не следствием аграрной реформы"17.

По мнению Гершенкрона, "творцы российской реформы рас­сматривали индустриализацию как явление нежелательное или во­обще были к ней безразличны"18. Что же в таком случае побудило царское правительство в середине 1880-х гг. взять курс на инду­стриализацию? Как полагает Гершенкрон, "правительственная за­интересованность в индустриализации в значительной мере осно­вывалась на его политике в военной области"19. Более того, "движимое своими военными интересами", российское государство "приняло на себя роль основного агента по ускорению экономи­ческого прогресса в стране"20.

Толчок к этому Гершенкрон усмотрел в итогах русско-турец­кой войны 1877-1878 гг. "Поражение России, хотя бы и дипло­матическое, а не военное, после русско-турецкой войны и призна­ние того, что страна все еще не занимает твердой позиции перед лицом западной военной мощи, вновь навязанное российским го­сударственным деятелям, - пояснял он в своих лекциях "Европа в русском зеркале", - были, конечно, основными мотивами в раз­вертывании великого рывка российской индустриализации"21. А "основным рычагом политики ускорения индустриализации" стало "железнодорожное строительство государства", принявшее с сере­дины 1880-х гг. "беспрецедентные размеры"22. Эта политика осу­ществлялась за счет сельского хозяйства и прежде всего на сред­ства, полученные в результате ограбления крестьянства. "Инду­стриальный прорыв, наблюдавшийся в России в последнем деся­тилетии века, произошел в условиях тяжелого кризиса сельского хозяйства. В некоторой степени кризис был обусловлен тем обсто­ятельством, что финансирование индустриализации и снабжение сельскохозяйственными продуктами городов, а также экспорт этих продуктов оказались возможны за счет конфискации крестьянско­го дохода и в некоторой степени за счет исчерпания капитала..."23. "Российское государство под водительством Вышнеградского и Витте заключило крестьян в мощные тиски. Оно предоставило сельское хозяйство самому себе... Основной принцип правительст­ва заключался в том, чтобы конфисковать большую часть выпуска продукции крестьянского хозяйства, вместо того, чтобы предпри­нять активные шаги на пути подъема этого выпуска"24. "Противо­речие между прогрессирующим промышленным сегментом эконо­мики и относительно стагнирующим сельскохозяйственным сег­ментом" заключало в себе "опасность плохих последствий разного рода"25. В конечном итоге произошло "исчерпание платежеспособ­ности сельского населения" и "терпению крестьянства пришел конец"26. Этим Гершенкрон объясняет экономический кризис на­чала 1900-х гг. и революцию 1905 г. Такова в общих чертах пред­ложенная им схема "великого рывка" 1890-х годов.

Те же, в основном, черты характеризуют и гораздо более де­тальную картину индустриализации России в конце XIX в., нари­сованную в работах фон Лауэ27. Так же как и Гершенкрон, фон Лауэ пришел к выводу, что рост российской промышленности яв­лялся результатом экономической политики правительства, пред­ставляя собой своеобразную "революцию извне", что центральным направлением этой политики был курс на индустриализацию, что такое направление находилось в противоречии с аграрной полити­кой и осуществлялось за счет деревни, что побудительным моти­вом курса на индустриализацию послужили великодержавные внешнеполитические соображения, что его рычагом стало желез­нодорожное строительство. Имелись, разумеется, и отличия, но не в главном, а преимущественно в акцентах и деталях. Если, напри­мер, Гершенкрон связывал курс на индустриализацию с именами Вышнеградского и Витте, то фон Лауэ видел в нем результат эво­люции экономической политики государства после 1861 г. Куль­минацией этой эволюции, по его мнению, стала система Витте, но ее основы были заложены его предшественниками28.

Трактовка Гиндиным пореформенной экономической полити­ки и механизма российской индустриализации существенно отли­чалась от представлений Гершенкрона и фон Лауэ, хотя, на пер­вый взгляд, в их основе лежала одинаковая исходная идея. Ведь Гиндин тоже придавал первостепенное значение роли государства в индустриальном развитии России после отмены крепостного права. В поощрении роста крупной промышленности и утвержде­ния капитализма в народном хозяйстве страны он видел важней­шую функцию экономической политики самодержавия. Именно на основе изучения последней им была предложена концепция "государственного капитализма" в России, как феномена насажде­ния капитализма полуфеодальным государством. Но в отличие от Гершенкрона и фон Лауэ, Гиндин не рассматривал аграрное и промышленное направления экономической политики правитель­ства как альтернативные, взаимоисключающие. Наоборот, он об­ратил внимание на их взаимосвязь и органическое единство29.

Характеризуя пореформенную экономическую политику рос­сийского государства в своем труде "Государственный банк и эко­номическая политика царского правительства (1861 - 1892 годы)", Гиндин писал: "Классовая природа самодержавия определяла, что одной из важнейших целей экономической политики правительст­ва являлось возможно более длительное сохранение полукрепост­нических отношений в деревне. И в то же время сохранение и ук­репление политического господства крепостников-помещиков в период капитализма было возможно лишь при условии экономи­ческого роста страны, движения ее вперед по пути капитализма. Более того, само продление исторического существования полу­крепостнических латифундий стало возможным лишь путем их со­вмещения с капиталистическим развитием страны и некоторой перестройки этих латифундий на капиталистический лад". Вот по­чему "при всей противоречивости и непоследовательности эконо­мической политики царского правительства способствование ка­питалистическому развитию стало главным ее направлением"30.

Изучив и проанализировав экономическую политику прави­тельства в 1861-1892 гг., Гиндин показал, что уже тогда способ­ствование капиталистической перестройке сельского хозяйства и прежде всего помещичьих латифундий посредством форсирования железнодорожного строительства и насаждения тех отраслей про­мышленности, без которых последнее не могло обойтись, стало неотъемлемым компонентом этой политики. Отметив, что "госу­дарственная поддержка железнодорожного строительства не явля­лась особенностью России", что "во всех капиталистических стра­нах (кроме Англии) в период создания сети железных дорог правительства оказывали частным обществам значительную финансо­вую поддержку", Гиндин констатировал: "В России в 60-х - 70-х го­дах сложилась своеобразная система частного железнодорожного хозяйства с самым широким государственным участием и всесто­ронней поддержкой железнодорожных дельцов ради создания в кратчайший срок сети дорог"31. Вместе с тем "с конца 1860-х го­дов главным направлением государственного вмешательства в об­ласти промышленности становится форсирование создания и раз­вития "железнодорожной промышленности" (транспортного маши­ностроения и рельсового производства), а также предприятий военной промышленности... В отношении других отраслей про­мышленности государственное вмешательство ради систематичес­кого форсирования их развития не проводилось"32. Исключение составляла поддержка казенными средствами отдельных дельцов-учредителей, деятельность которых, по мнению высших прави­тельственных чиновников, имела "государственное значение"33.

В целом, как писал Гиндин, "при стихийных процессах "уси­ленного роста капитализма снизу" насаждение его сверху имело в широком историческом плане второстепенное значение. По самой своей сущности прямое государственное вмешательство локализо­валось в отдельных отраслях, сосредоточивалось на немногих предприятиях. Поэтому при исследовании конкретных фактов приходится говорить не о насаждении капитализма вообще, а о насаждении отдельных отраслей или отдельных предприятий". К тому же меры царского правительства "ускоряя в некоторых отно­шениях капиталистическое развитие России... усиливали его про­тиворечия, создавали дополнительные препятствия этому разви­тию"34. С этими наблюдениями Гиндина резко контрастировал его вывод о том, что "вынужденное сделать главным направлением своей экономической политики развитие капитализма, царское правительство оказывало определенное влияние на его ускоре­ние"35. Подобное противоречие в оценке экономической политики самодержавия, в какой-то мере отражавшее диалектическую про­тиворечивость ее содержания, мы находим и в последующих рабо­тах Гиндина при разъяснении им его концепции "государственно­го капитализма". Так, в статье "Государственный капитализм в России домонополистического периода" он писал: "Государствен­ный капитализм в конкретных условиях пореформенной России, с ее сильнейшими крепостническими пережитками и многоуклад­ной экономикой практически способствовал ускорению развития капитализма. Однако это лишь частично возмещало задержки в росте капитализма в России по сравнению со странами, где бур­жуазная революция ликвидировала остатки феодализма и домоно­полистический капитализм развивался в условиях "свободной кон­куренции". Российский госкапитализм был рассчитан не только на ускорение экономического развития страны, но и на дальнейшее сохранение крепостнических пережитков"36.

Концепции Гершенкрона - фон Лауэ и Гиндина оказали на­столько большое влияние на последующую разработку проблемы - первая - в западной историографии, а вторая - в совет­ской, что эта разработка, как мне представляется, пошла по пути их верификации. Причем такая верификация происходила как бы параллельно: в западной историографии проходила проверку кон­цепция Гершенкрона и фон Лауэ, в советской - концепция Гин­дина.

Долгое время западные исследования в большей своей части игнорировались в СССР. Если они и удостаивались здесь вни­мания, то, как правило, для выражения несогласия и обвинений в искажении исторической действительности37. Атмосфера идео­логической войны накладывала свой отпечаток и на отношение западных историков к советским исследованиям. Это проявля­лось, в частности, в их стремлении дистанцироваться от результа­тов советских исследований38. Однако и советские и западные ис­торики разрабатывали, по существу, одни и те же научные проблемы.

Пожалуй, никем, даже среди последователей Гершенкрона, не был воспринят без тех или иных оговорок его тезис об отсутствии в пореформенной России предпосылок индустриального развития, обусловившем особую роль государства, политика которого долж­на была выполнить функции заместителя этих предпосылок. Ав­торы ряда работ, опубликованных еще в первой половине 1960-х гг., - У.Хендерсон, Г.Эллисон, Р.Порталь, не отрицая тор­мозящего влияния общины, все же, в отличие от Гершенкрона, считали, что реформа 1861 г. способствовала модернизации рос­сийской деревни и тем самым - созданию условий для роста промышленности39. Это мнение получило солидное обоснова­ние в последующей литературе, благодаря исследованиям У.Блэквелла, М.Фэлкуса, А.Милварда и С.Сола, Ю.Палло, П.Гетрелла, Р.Рудольфа и др.40 Они показали, в частности, что предпо­сылки индустриализации стали складываться еще до реформы 1861 года.

Пониманию взаимодействия объективных и субъективных фак­торов индустриализации способствовало эмпирическое изучение конкретных процессов экономического и, в частности, промыш­ленного развития страны (динамики роста производства, нацио­нального дохода, накоплений, эволюции отраслевой и региональ­ной структуры народного хозяйства, развития кредита, торговли, транспорта), существенный вклад в которое внесли Р.Голдсмит, Д.Вествуд, Р.Порталь, О.Крисп, А.Каган, У.Блэквелл, П.Грегори, К.Байт, П.Гетрелл и др.41 Оно показало, что подъем железнодо­рожного строительства начался не с середины 80-х годов XIX в., а еще с конца 60-х годов, что начало роста промышленности также неправильно датировать 80-ми годами, что структура рос­сийской промышленности, в которой преобладали текстильные и пищевое производства, свидетельствует об ошибочности утвержде­ния о том, будто в России ведущую роль в процессе индустриали­зации играла искусственно насаждавшаяся тяжелая промышлен­ность, что темпы роста национального дохода и капиталонакопления были выше, чем это предполагалось, что мнение Гершенкрона о низкой производительности российского сельского хозяйства не подтверждается полученными данными, что высокий уровень ин­вестирования произведенного совокупного продукта не может быть объяснен лишь государственным вмешательством, что мас­штабы государственного финансирования промышленности были ограниченными, что, с другой стороны, непроизводительные рас­ходы государства, будучи слишком велики, тяжелым бременем ло­жились на народное хозяйство страны, и многое другое.

Вместе с тем уже с конца 1960-х годов стала высказываться прямая или косвенная критика основного положения концепции Гершенкрона - фон Лауэ о решающей роли экономической по­литики царского правительства в индустриализации России. Тезис об искусственном характере индустриального развития России подверг сомнению И.Барель. "При таком видении, - писал он, - главным фактором русского развития становится государство, а история русского развития сводится тогда к хронике промышлен­ной политики"42.

А.Каган, не отрицая важной роли царского правительства в ин­дустриализации России, усматривал ее, во-первых, в содействии развитию внутреннего транспорта, и, во-вторых, в создании усло­вий для притока иностранного капитала в российскую промыш­ленность. Он отмечал, что "расходы на строительство железных дорог были единственной крупной статьей правительственных рас­ходов на индустриализацию". По сравнению с ними правительст­венные субсидии промышленности были невелики и к тому же "крайне неравномерны". Это "оказывало вредное воздействие на экономику, которая развивалась неравномерно"43. Что касается привлечения иностранного капитала, ради которого был введен в России золотой стандарт, то оно, по мнению Кагана, достигалось слишком дорогой ценой. Но, как полагал Каган, это был, по-ви­димому, единственно возможный путь индустриализации страны при сохранении в ней политического режима, являвшегося глав­ным препятствием для ее промышленного развития44. В итоге роль экономической политики государства в освещении Кагана выгля­дела скорее отрицательной, чем положительной.

Дж.МакКей увидел позитивное значение экономической поли­тики царского правительства лишь в создании условий для ино­странного предпринимательства. Опровергая утверждения о якобы осуществлявшейся высшей властью индустриализации России он писал: "Непосредственно сооружение железных дорог и субсиди­рование частного железнодорожного строительства, составлявшие важнейшую сферу производительной деятельности правительства между 1880 и 1900 гг., т.е. в период наибольшего размаха стро­ительства, поглотило немногим более миллиарда рублей. Эта сумма не превышала доход правительства от таможенных сборов за ввоз чая, кофе, алкогольных напитков, соли и селедки в ука­занные годы. Иначе говоря, государство израсходовало за данный период на железнодорожное строительство не более 5% своего бюджета. Между тем это была единственно крупная статья его рас­ходов на цели индустриализации"45.

Свое несогласие с положениями концепции Гершенкрона вы­разили в дальнейшем также П.Грегори и П.Гетрелл - авторы наи­более обстоятельных исследований, освещающих процессы эконо­мического развития пореформенной России46.

Следует отметить, что мнения критиков концепции Гершен­крона, возражавших против тех или иных ее положений, были дале­ко не идентичны, что получило, в частности, выражение в споре по вопросу о значении введения золотого обращения в России, вспых­нувшем на страницах "Journal of Economic History" в 1970-е гг. Опуб­ликованная здесь статья Х.Баркая, поддерживавшего идею Кагана о чрезмерной цене введения золотого стандарта в России, вызвала полемические отклики И.М.Драммонда, а также П.Грегори и Дж.Сейлорса, обративших внимание на уязвимость его аргумента­ции47.

Сомнения в обоснованности концепции Гершенкрона - фон Лауэ породило и изучение социальных аспектов российской инду­стриализации и прежде всего изучение предпринимателей и пред­принимательства в России, получившее в 1960-1980-е гг. на За­паде широкий размах. Его результаты отражены во многих книгах и статьях: Дж.МакКея, Т.Оуэна, А.Рибера и др.48 Они показали, что политика правительства по отношению к буржуазии была про­тиворечивой, так как, способствуя обогащению отдельных дель­цов, она препятствовала формированию класса в целом, что про­цесс формирования российской буржуазии шел по преимуществу естественным путем и дал наибольшие результаты в тех отраслях и регионах, где меньше ощущалось непосредственное вмешатель­ство властей. Названные выше историки отмечали, что существен­ным элементом этого процесса явилась иммиграция предпринима­телей из-за границы, наблюдавшаяся задолго до введения в России золотого стандарта, поскольку иностранный капитал привлекали сюда не столько меры правительства, сколько возможности рынка49.

В итоге, как мне представляется, схема Гершенкрона - фон Лауэ не выдержала экзамена эмпирических исследований.

Верификация концепции Гиндина советскими исследователя­ми шла в двух направлениях. Первое составляло изучение объек­тивных процессов капиталистического развития России и ее инду­стриализации во второй половине XIX в.: отделения промышлен­ного производства от сельского хозяйства50, становления промыш­ленности в индустриально-отсталых районах, а также в отраслях, не пользовавшихся особой заботой царского правительства51, ут­верждения машинной индустрии52, эволюции организационных форм промышленного предпринимательства53, формирования бур­жуазии54. Это изучение подтвердило наблюдение Гиндина об ограниченном, локальном и преходящем характере непосредственно­го насаждения царским правительством некоторых видов промыш­ленного производства, составлявшего характерную черту россий­ской индустриализации, показав спонтанный, естественный харак­тер возникновения большинства отраслей промышленности и раз­вития промышленного предпринимательства в России. Оно вы­явило также новые доказательства того, что политика государства, способствуя становлению отдельных отраслей промышленности и создавая условия для ее развития в целом, вместе с тем сковывала, ограничивала свободу этого развития.

Второе направление верификации концепции Гиндина - не­посредственное исследование экономической политики царского правительства. Среди порожденных им работ особый интерес в данном контексте представляет книга Л.Е.Шепелева "Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Проблемы торгово-про­мышленной политики" (Л., 1981), а также написанные Б.В.Ананьичем главы об экономическом развитии пореформенной России и экономической политике царского правительства в коллектив­ном труде "Кризис самодержавия. 1895-1917" (Л., 1984)55.

Характеризуя торгово-промышленную политику царизма Ше­пелев пишет: "Промышленная модернизация России осуществля­лась царским правительством ради достижения главной цели - поддержания государственного статуса страны при условии сохра­нения политического режима (самодержавия) и его классовой опоры - поместного дворянства... Идея заключалась в том, чтобы замедлить и смягчить капиталистическое перерождение деревни и дать дворянству возможность приспособиться к новым условиям... Решая задачу промышленного развития страны, царское прави­тельство стремилось не только ускорить его, но и направить (в желательном направлении) в условиях сохранения и в экономи­ческой, и в политической сферах жизни страны множества пережитков крепостничества, задерживавших органическое раз­витие экономики на капиталистической основе. В своих край­них проявлениях эта политика обычно квалифицировалась как искусственное насаждение крупной промышленности"56. Но прямое насаждение промышленности представляло, по мнению Шепелева, "скорее экстраординарное направление торгово-про­мышленной политики царского правительства"57. Что же каса­ется осуществлявшейся последним поддержки промышленного развития, то она "была необходима в России как средство хотя бы отчасти нейтрализовать отрицательное воздействие на это развитие множества неблагоприятных факторов и в первую очередь кре­постнических пережитков в экономической и политической сфе­рах жизни"58.

Трактовка промышленной политики царизма Ананьичем во многом совпадает с характеристикой Шепелева. Но, на мой взгляд, они не идентичны. "Уроки поражения в Крымской вой­не, - пишет Ананьич, - заставили русское самодержавие ради сохранения своего могущества и влияния в Европе взять курс на ускоренное развитие промышленности. Это определило общий ха­рактер экономической политики правительства в пореформенный период"59. Рассматривая политику Витте как наиболее последова­тельное воплощение этого курса, он вместе с тем отмечает: "Эко­номическая политика Витте была глубоко противоречива в своей основе, ибо для капиталистического развития страны он исполь­зовал средства и условия, порожденные феодальной природой су­ществовавшей в России системы государственного управления. Консерватизм "системы" Витте состоял в том, что она должна была способствовать укреплению экономического могущества самодержавия... Проводившееся Витте государственное вмешатель­ство в экономику часто оправдывалось необходимостью поддерж­ки неокрепшей еще частной инициативы, однако в действитель­ности оно далеко выходило за эти пределы и препятствовало ес­тественному развитию капиталистических отношений в стране... Политика поощрения промышленного развития проводилась при известной консервации феодальных пережитков в сельском хозяй­стве и при высоком напряжении платежных сил населения, осо­бенно крестьянства"60.

Таким образом, согласно концепции, Гиндина, важнейшие по­ложения которой были подтверждены Шепелевым, поощрение ца­ризмом промышленности являлось производным и подчиненным элементом его политики сдерживаемой капиталистической пере­стройки экономических отношений в стране, проводимой в инте­ресах постепенной буржуазной трансформации старого господ­ствующего класса помещиков и помещичьего государства. В осве­щении же Ананьича поощрение промышленного развития, осу­ществлявшееся при консервации феодальных пережитков в сель­ском хозяйстве и за его счет, выглядит главным направлением экономической политики царского правительства. Это больше по­хоже на концепцию Гершенкрона - фон Лауэ.

На основе эмпирического изучения проблемы взаимодействия субъективных и объективных, внутренних и внешних факторов индустриализации российской экономики и ее обсуждения в со­ветской и зарубежной научной литературе мной предлагается сле­дующая версия истории индустриального развития России во вто­рой половине XIX в. в связи с экономической политикой царизма.

Россия относилась к числу стран, вступивших на путь капита­листического развития в то время, когда капитализм, утвердив­шийся в нескольких европейских государствах, стал определять ге­неральное направление мирового исторического процесса, форми­руя ту историческую среду, в которой происходило развитие ос­тальных территорий Европы и всего мира. Капиталистическая эво­люция этих стран представляла собой результат сложного взаимо­действия закономерностей развития, имманентных их обществен­ным структурам и давлению мирового капитализма.

По мере международной экспансии капитализма и превраще­ния его во всеохватывающую мировую систему, активизации на этой основе торговых и финансовых связей различных государств, складывания международного разделения труда и формирования мирового рынка, взаимодействие общественных структур, находя­щихся на разных уровнях экономического и политического разви­тия, становится все более важным фактором исторического про­цесса. Для стран, вступивших первыми на путь капиталистической эволюции и индустриализации, значение внешних факторов опре­делялось наличием окружавшей их менее развитой среды, которая могла служить объектом колонизации, торгово-промышленной экспансии и вывоза капиталов. Большую роль играла, разумеется, и конкуренция между ними. Передовые индустриальные государ­ства в своем развитии ориентировались на использование отстав­ших стран в качестве рынка сбыта промышленных товаров, источ­ника сырья и продовольствия, сферы приложения капиталов. Но с другой стороны, отставшие страны, приобщаясь к мировому ка­питализму, могли воспользоваться "примером и помощью" тех, кто находился в его авангарде.

Естественно, что отношения передовых государств со страна­ми, составлявшими периферию мировой капиталистической сис­темы, во многом зависели от того, насколько велика была раз­ница в уровнях их развития. В этом смысле исходная идея Гершенкрона о том, что индустриализация стран, находящихся на разных стадиях отсталости не должна происходить одинаково, совершенно справедлива и плодотворна. Так же как и наблюде­ние фон Лауэ об активной роли государства в том случае, когда индустриализация осуществляется "извне", под давлением окру­жающей среды.

Однако, как справедливо отмечал Гиндин в полемике с фон Лауэ, государство играло активную роль в утверждении капитализ­ма и в тех странах, которые первыми встали на путь капиталисти­ческого развития61. Поэтому точнее, пожалуй, сказать, что чем позднее страна приобщалась к капитализму, тем многообразнее становились функции государства. В Великобритании они в ос­новном ограничивались способствованием первоначальному на­коплению капитала и обеспечением правовых, социальных и по­литических условий его расширенного воспроизводства, в том числе таможенной защитой зарождающейся промышленности от иностранной конкуренции. Тем самым была создана благоприят­ная почва для индустриализации, и государству не было необхо­димости непосредственно вмешиваться в ее ход.

В странах Западной Европы, последовавших за Великобрита­нией, и в США государству пришлось дополнительно взять на себя в той или иной форме заботы по созданию сети железных дорог. На периферии Европы, в том числе в России, а также в Японии, государство оказалось вынуждено заниматься также при­влечением иностранного капитала и даже форсированием станов­ления отдельных отраслей промышленности.

Эти отличия отчасти объясняются тем, что отставшие страны вовлекались в развитие мирового капитализма на все более высо­ких его стадиях: утверждение капиталистических отношений на Западе Европейского континента произошло, когда в Великобри­тании завершался промышленный переворот, а в Восточной Европе - в эпоху машинной индустрии.

Но есть здесь и другая сторона вопроса. Первоначально ут­верждение капитализма было результатом победивших буржуазных, революций, вносивших более или менее радикальные изменения в общественные отношения. Однако в условиях, когда развитие капитализма и его распространение на все новые страны приоб­рело необратимый характер, перестройка феодальной обществен­ной структуры приобщавшихся к нему стран оказалась возможна эволюционным путем при сохранении политической власти за ста­рым правящим классом, взявшим на себя инициативу капиталис­тических преобразований, и при постепенной трансформации фе­одальной монархии в буржуазную.

Именно этим путем в результате реформы 1861 г. пошла Рос­сия. Оказавшись к концу 1850-х гг. перед выбором - либо при­способиться к неумолимо развивающемуся, капитализму, разлага­ющему извне и изнутри феодально-крепостническую систему, либо утратить свои экономические и политические позиции - правящие круги российского дворянства предпочли первое. По­жертвовав крепостным правом, они попытались спустить на тор­мозах стихийный процесс ломки феодальных и утверждения капи­талистических отношений, дозировав его, введя в определенные рамки, с тем чтобы дворяне, постепенно перестроив свои хозяй­ства на капиталистический лад, могли сохранить принадлежащую им земельную собственность и господствующее положение в об­ществе.

Реформой 1861 г. была создана малоподвижная и внутренне противоречивая система. Сохранение крепостнических пережитков в экономике, обеспечивавшееся внеэкономически всей мощью го­сударственного аппарата самодержавия, находилась в вопиющем противоречии с потребностями общественного развития. Оно ско­вывало процесс капиталистической эволюции народного хозяйст­ва. Между тем буржуазная перестройка помещичьих латифундий, представлявшая собой единственный путь к сохранению помещи­ками своих экономических и политических позиций, могла быть осуществлена лишь при условии капиталистической эволюции всего народнохозяйственного организма. В этих условиях царское правительс