Поэмы гомера илиада и одиссея. Значение поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея»

М.Куликов, М.Тужилин www.lib.ru

«Илиада. Одиссея»: Художественная литература; Москва; 1967

Путь к гомеру

Во втором акте шекспировского «Гамлета» появляется бродячая труппа, и один из актеров, по просьбе принца, читает монолог, в котором троянский герой Эней рассказывает о взятии Трои и о жестокостях победителей. Когда рассказ доходит до страданий старой царицы Гекубы – у нее на глазах осатаневший от злобы Пирр, сын Ахиллеса, убил ее супруга Приама и надругался над его телом, – актер бледнеет и заливается слезами. И Гамлет произносит знаменитые, вошедшие в пословицу слова:

Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

А он рыдает… [Перевод Б. Пастернака]

Что современному человеку Гекуба, что ему Ахиллес, Приам, Гектор и прочие герои Гомера; что ему их муки, радости, любовь и ненависть, приключения и битвы, отгремевшие и отгоревшие больше тридцати столетий назад? Что уводит его в древность, почему Троянская война и возвращение на родину многострадального и хитроумного Одиссея трогают нас если и не до слез, как шекспировского актера, то все же достаточно живо и сильно?

Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни, во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», – начало нашего пути к Гомеру, точнее – одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отражены подлинные события? И насколько верно (или насколько вольно) они отражены и к какому времени относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и ищем ответа в статьях и книгах о Гомере; а к нашим услугам – не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, целая литература, которая продолжает расти и сейчас. Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемою истиной – древние греки (во всяком случае, громадное их большинство) видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, естествоиспытателя, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда всё в «Илиаде» и «Одиссее» считали вымыслом, красивою сказкой, или грубоватою басней, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус». Потом пришла пора, когда Гомеровы «басни» одна за другою стали подкрепляться находками археологов: в 1870 году немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей; в 1900 году англичанин Артур Эванс начал уникальные по богатству находок раскопки на Крите – «стоградном» острове, неоднократно упоминаемом Гомером; в 1939 году американец Блиджен и грек Курониотис разыскали древний Пилос – столицу Нестора, «сладкогласного витии пилосского», неутомимого подателя мудрых советов в обеих поэмах… Список «гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сего дня не закрыт – и едва ли закроется в близком будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Пилосе и в некоторых других местах южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведомыми письменами. Чтобы их прочитать, потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 году тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек, погибший в автомобильной катастрофе три с половиной года спустя, не был ни историком античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее, как писал о Вентрисе замечательный советский ученый С. Лурье, «ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об античности со времен эпохи Возрождения». Его имя должно стаять рядом с именами Шлимана и Шампольона, разгадавшего тайну египетских иероглифов. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи», документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.

В начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове появились племена греков‑ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшою крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по‑видимому, два властителя. Властители‑цари со своими приближенными жили в крепости, за могучими, циклопической кладки стенами, а у подножья стены возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н. э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго‑восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью и общество, четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием греков и критян. Ученые называют ее крито‑микенской.

Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо‑западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, – не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 году до н. э. – в пересчете на нашу хронологию, – и работы археологов, копавших Гиссарлыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.

Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, – такие же дикие, какими тысячу лет назад были их предшественники, ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, зарастали травою уцелевшие от разрушения царские дворцы, забывались искусства, ремесла, письменность. Забывалось и прошлое; цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания – в мифы, как говорили греки. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемою истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги (циклы) мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.

Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием (или, по крайней мере, одним из таких событий) оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетною основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность (а стало быть, и неизбежная противоречивость) изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.

Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со‑творцами, соавторами были певцы (по‑гречески «аэды»). Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и бог весть кем и когда сочиненных, они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы‑повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов было необходимым условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.

Большинство современных ученых считает, что Гомер жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и место их заняли декламаторы‑рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII–XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».

Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм ничем не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VII века до н. э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни; немало, вероятно, и сокращений‑купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искажениями. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко‑культурной точки зрения.

«Илиада» повествует об одном эпизоде последнего, десятого, года Троянской войны – гневе Ахиллеса, самого могучего и храброго среди греческих героев, оскорбленного верховным предводителем ахейцев, микенским царем Агамемноном. Ахиллес отказывается участвовать в сражениях, троянцы начинают брать верх, гонят ахейцев до самого лагеря и едва не поджигают их корабли. Тогда Ахиллес разрешает вступить в битву своему любимому другу Патроклу. Патрокл погибает, и Ахиллес, отрекшись наконец от гнева, мстит за смерть друга, сразив Гектора, главного героя и защитника троянцев, сына их царя Приама. Все главное в сюжете поэмы – от мифов, от Троянского цикла. С тем же циклом связана и «Одиссея», рассказывающая о возвращении на родину после падения Трои другого греческого героя – царя острова Итаки Одиссея. Но здесь главное – не миф: оба основных сюжетных компонента «Одиссеи» – возвращение супруга к супруге после долгого отсутствия и удивительные приключения в дальних, заморских краях – восходят к сказке и народной новелле. Различие между обеими поэмами этим не ограничивается, оно заметно и в композиции, и в деталях повествования, и в деталях мироощущения. Уже сами древние не были уверены, принадлежат ли обе поэмы одному автору, немало сторонников такого взгляда и в новые времена. И все же более вероятным – хотя, строго говоря, точно таким же доказуемым – представляется обратное мнение: сходного между «Илиадой» и «Одиссеей» все же больше, чем отличного.

Несходство и прямые противоречия обнаруживаются не только между поэмами, но и внутри каждой из них. Они объясняются в первую очередь упомянутою выше многослойностью греческого эпоса: ведь в мире, который рисует Гомер, совмещены и соседствуют черты и приметы нескольких эпох – микенской, предгомеровской (дорийской), гомеровской в собственном смысле слова. И вот рядом с дорийским обрядом сожжения трупов – микенское захоронение в земле, рядом с микенским бронзовым оружием – дорийское железо, неведомое ахейцам, рядом с микенскими самодержцами – безвластные дорийские цари, цари лишь по имени, а по сути родовые старейшины… В прошлом веке эти противоречия привели науку к тому, что под сомнение было поставлено само существование Гомера. Высказывалась мысль, что гомеровские поэмы возникли спонтанно, то есть сами собой, что это результат коллективного творчества – вроде народной песни. Критики менее решительные признавали, что Гомер все‑таки существовал, но отводили ему сравнительно скромную роль редактора, или, точнее, компилятора, который умело свел воедино небольшие по размеру поэмы, принадлежавшие разным авторам, или, может быть, народные. Третьи, напротив, признавали за Гомером авторские права на большую часть текста, но художественную цельность и совершенство «Илиады» и «Одиссеи» относили на счет какого‑то редактора более поздней эпохи.

Ученые неутомимо вскрывали все новые противоречия (нередко они бывали плодом ученого воображения или ученой придирчивости) и готовы были платить любую цену, лишь бы от них избавиться. Цена, однако же, оказалась слишком высока: выдумкою, фикцией обернулся не только Гомер, но и достоинства «мнимых» его творений, разодранных на клочки беспощадными перьями аналитиков (так называют ниспровергателей «единого Гомера»). Это было явной нелепостью, и в течение последних пятидесяти лет верх взяла противоположная точка зрения – унитарная. Для унитариев неоспоримо художественное единство гомеровского наследия, ощущаемое непосредственно любым непредвзятым читателем. Их цель – подкрепить это ощущение с помощью особого «анализа изнутри», анализа тех правил и законов, которые, сколько можно судить, ставил себе сам поэт, тех приемов, из которых складывается поэзия Гомера, того мироощущения, которое лежит в ее основе. Итак, взглянем на Гомера глазами непредвзятого читателя.

Прежде всего нас озадачит и привлечет сходство, близость древнего к современному. Гомер сразу же захватывает и сразу из предмета изучения становится частью нашего «я», как становится всякий любимый поэт, мертвый или живой – безразлично, потому что основным для нас будет эмоциональный отзыв, эстетическое переживание.

Читая Гомера, убеждаешься, что многое в его взгляде на мир – не только вечная и непреходящая истина, но и прямой вызов всем последующим векам. Важнейшее, что отличает этот взгляд, – его широта, желание понять разные точки зрения, терпимость, как сказали бы сегодня. Автор героического эпоса греков не питает ненависти к троянцам, бесспорным виновникам несправедливой войны (ведь это их царевич Парис нанес обиду людям и оскорбил божеский закон, похитив Елену, супругу своего гостеприимца, спартанского царя Meнелая); скажем более – он уважает их, он им сочувствует, потому что и у них нет иного выбора, как сражаться, защищая свой город, жен, детей и собственную жизнь, и потому, что они сражаются мужественно, хотя ахейцы и сильнее и многочисленнее. Они обречены; правда, сами они еще не знают этого, но Гомер‑то знает исход войны и, великодушный победитель, сострадает будущим побежденным. И если, по словам самого поэта, «святая Троя» ненавистна богам «за вину Приамида Париса», то Гомер выше и благороднее богов‑олимпийцев.

Широта взгляда вдохновляется добротою, человечностью. Едва ли случайно, что европейскую литературу открывает призыв к доброте и осуждение жестокости. Справедливость, которую обязаны блюсти люди и охранять боги, – во взаимной любви, кротости, приветливости, благодушии; беззаконие – в свирепстве, в бессердечии. Даже Ахиллесу, образцовому своему герою, не прощает Гомер «львиного свирепства», и поныне это не прописное проклятие прописному пороку, а живой опыт, за который люди на протяжении своей истории платили так много и всякий раз сызнова. Человечность Гомера столь велика, что одерживает верх даже над неотъемлемыми признаками жанра: обычно героический эпос – это песнь войне, как испытанию, обнаруживающему лучшие силы души, и Гомер в самом деле прославляет войну, но он уже и проклинает ее бедствия, ее безобразие, бесстыдное надругательство над человеческим достоинством. Первое, видимо, идет от примитивной морали варваров‑дорийцев, второе – от новой морали законности и мира. Ей предстояло подчинить себе вселенную, и по сию пору нельзя еще сказать, чтобы эта задача была решена. Вот где Гомер встречается с Шекспиром, а мы – с тем и другим, вот что нам Гекуба! Мы отлично понимаем ужас старого Приама, заранее оплакивающего свою уродливую и бесславную гибель:

О, юноше славно.

Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, –

Все у него и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!

Если ж седую браду и седую главу человека,

Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, –

Участи более горестной нет человекам несчастным!

И нисколько не меньше, не хуже понятен нам яростный шекспировский протест против судьбы, позволившей этому совершиться:

Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,

О боги, отымите колесо.

Разбейте обод, выломайте спицы

И ось его скатите с облаков

В кромешный ад! [Перевод Б. Пастернака]

Унижение человека несправедливостью, насилием – это позор и мука для каждого из людей; свой наглый вызов злодейство бросает всему миропорядку, и, стало быть, каждому из нас, и, стало быть, каждый в ответе за злодейство. Гомер это предчувствовал, Шекспир ясно понимал.

Но терпимость нигде ни разу не оборачивается терпимостью к злу, робостью перед ним, попыткою его оправдать. Твердость этической позиции, серьезная и строгая однозначность в отношении к жизни, столь характерная для Гомера (и для античной традиции в целом), обладает в наших глазах особою притягательною силой. «Незыблемость скалы ценностей», от Гомера до наших дней – неискоренимость добра и честности перед лицом злобы и предательства, вечность тяги к прекрасному вопреки соблазнам безобразного, «вечность» максим и заповедей, которые иным простакам кажутся родившимися только вчера или даже сегодня, – несет в себе радость и ободрение. И не нужно подозревать, будто такая однозначность оценок – следствие примитивного, первобытного самодовольства, которому непонятно, что такое сомнение; нет, под нею скрыта органическая уверенность в себе здорового интеллекта, здорового чувства, уверенность в своем праве (и в своей обязанности!) решать и судить.

Для здорового чувства и здорового интеллекта жизнь – великий дар и самое драгоценное достояние, несмотря на все ее бедствия, муки и тяжкие превратности, несмотря на то, что Зевс изрекает с высоты небес:

…Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,

Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!

Но бессмертному не понять смертных, и поэт не только благороднее, но и мудрее своих богов. Он приемлет действительность спокойно и здраво, он улавливает в ней ритм чередующихся радостей и горестей и видит в таком чередовании непреложный закон бытия, и решительно говорит бытию «да», а небытию – «нет».

Решительно, но небезоговорочно, потому что и в лицо смерти смотрит с таким же бесстрашием и спокойствием, как в лицо жизни. Неизбежность смерти не может и не должна отравить радость земного существования, а ее угроза – толкнуть на бесчестие. Одно из лучших и самых знаменитых мест в «Илиаде» – слова троянского героя Сарпедона, обращенные к другу перед битвою:

Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани,

Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,

Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,

Я и тебя бы не влек на опасности славного боя.

Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти

Нас окружают, и смертному их не минуть, не избегнуть.

Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!

Мироощущение Гомера – это высшее спокойствие и просветленность духа, который изведал и неистовый восторг, и неистовое отчаяние и поднялся выше обоих – над наивностью оптимизма и озлобленностью пессимизма.

Слова Сарпедона, призывающие друга в бой, читателя призывают задуматься, насколько свободен человек у Гомера – обладает ли он свободою выбора, свободою воли или скован «вышними силами» по рукам и ногам. Вопрос на редкость сложный, и ответы разноречивы, ибо разноречивы представления о богах и Судьбе, совместившиеся в греческом эпосе. Довольно часто люди действительно жалуются, что они не более чем игрушки в руках богов, и во всех своих бедах и ошибках винят злокозненных небожителей, но если это так, почему боги негодуют на неправду, чинимую людьми? Тогда это их, божеская, неправда, и гомеровская мораль лишается основания. Как ни толкуй эти жалобы (а их можно объяснять и психологически, например, попыткою оправдаться, переложить собственную вину на чужие плечи), сгладить противоречие очень трудно. Да это и ни к чему. Тем более что мы встретим достаточно мест, где человек принимает решение сознательно, здраво взвешивая все «за» и «против», без всякой помощи (или коварной подсказки) свыше, и потому обязан нести ответственность за свой поступок. Подобные человеку во всем, боги Гомера и тут выступают в чисто человеческих ролях: они подают советы – совершенно так же, как мудрый старец Нестор, они участвуют в схватках – совершенно как смертные герои, иногда даже с меньшею удачей, чем смертные, не брезгуют вмешательством и в мелочи земной жизни. Они способны помочь человеку или навредить ему, но решить его участь они не могут – ни один из них, даже Зевс.

Участь человека предопределена Судьбою, высшей в мире силою, которой подчиняются и сами боги. Они слуги Судьбы, исполнители ее решений; приблизить или отдалить назначенное Судьбою – вот все, на что они способны. Главное их преимущество перед людьми – знание, мудрость, предвидение будущего (так же как главная причина людской неправедности, греха – это невежество, духовная слепота, глупость), и они охотно пользуются этим преимуществом, чтобы заранее известить смертного, что «предначертано ему роком». А это очень важно, поскольку в рамках предначертанного, в рамках необходимости почти всегда остается место свободе. Судьба предлагает дилемму: поступишь так‑то – уцелеешь, поступишь по‑иному – умрешь (что и значит «судьбе вопреки низойти в обитель Аида»). Выбор есть акт свободной воли, но, коль скоро он сделан, в его последствиях ничего нельзя изменить. Гермес внушал Эгисту, чтобы тот не покушался на жизнь Агамемнона, когда царь возвратится из похода на Трою, и не вступал в брак с его супругой. Эгист остался глух к наставлению бога и, как предупреждал его Гермес, понес наказание от руки сына убитого.

Читая Гомера, убеждаешься, что бывают случаи, когда банальные, захватанные штампы, давно потерявшие смысл и выразительность, вдруг оживают. Он в самом деле «гений поэзии» и в самом деле «художник слова». Он рисует и лепит словом, созданное им зримо и осязаемо. Он обладает неповторимою даже среди собратьев по гениальности остротою глаза, и потому мир его видения – самые обыденные предметы в этом мире – резче, отчетливее, содержательнее, нежели то, что открывается любому иному взору. Это качество хотелось бы, вслед за Марксом, назвать детскостью, потому что лишь в ранние годы, лишь ребенку доступна такая зоркость. Но детскость Гомера – это еще и яркое солнце, которым пронизаны поэмы, и восхищение жизнью, во всяком ее обличии (отсюда общая приподнятость тона, эпическая величавость), и неиссякаемое любопытство к деталям (отсюда бесчисленные, но никогда не утомляющие подробности). Детскость проявляется, наконец, и в том, как относится художник к своему материалу.

Писатель нового времени, как правило, борется с материалом, он организует слово и стоящую за ним действительность – это именно процесс организации, претворение хаоса в космос, беспорядка в порядок. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем заметнее борьба, тем меньше старается художник скрыть ее от чужих глаз, а нередко и демонстративно выставляет сопротивление материала на всеобщий обзор. Античный писатель не знал этого сопротивления, у Гомера субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не‑я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. То же ощущение, пожалуй, запечатлено в современной Гомеру пластике и вазописи, обычно именуемых архаическими. Глядя на «куросов» (изваяния юношей в полный рост), на их сдержанную, скованную мощь и блаженную улыбку, разглядывая вазы и глиняные статуэтки, каждая из которых вправо называться шедевром, думаешь о том, с какою свободой и беззаботностью, с каким мудрым забвением повседневных тягот и тревог, с каким детским доверием к будущему и уверенностью в нем воспринимал мир древний художник. Потому‑то и улыбаются губы, потому так широко открыты глаза – с любопытством ко всему на свете, с достоинством и спокойствием, которые чудесным образом сочетаются с экспрессией, смелою выразительностью движений в вереницах людей и животных.

То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:

В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную

Он облачен; золотою прекрасной с двойными крючками

Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно

Грозного пса и в могучих когтях у него молодую

Лань изваял…

…в изумленье та бляха

Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной

Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,

Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видя

Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.

Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,

Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами

Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.

Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.

Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – но просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.

Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков отстраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.

Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду

В ноги упав, обымает колена и руки целует, –

Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!

Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.

Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,

Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,

Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,

Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Или еще – всякое очень сильное чувство двулико, скорбное просветление скрыто на дне безутешного плача, за бешеным гневом таится сладость:

Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит,

Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда.

Психологизм в сочетании с даром художника – постоянным стремлением не рассказывать, а показывать – сообщает эпосу качества драмы: характеры раскрываются не со стороны, а непосредственно, в речах героев. Речи и реплики занимают приблизительно три пятых текста. В каждой из поэм около семидесяти пяти говорящих персонажей, и все это живые лица, их не спутаешь друг с другом. Древние называли Гомера первым трагическим поэтом, а Эсхил утверждал, что его, Эсхила, трагедии – лишь крохи с пышного стола Гомера. И правда, многие знаменитые, психологически совершенные эпизоды «Илиады» и «Одиссеи» – это сцены, словно бы специально написанные для театра. К их числу принадлежат свидание Гектора с Андромахой в VI песни «Илиады», появление Одиссея перед феакийской царевною Навсикаей и «узнание» его старой нянькою Евриклеей – в VI и XIX песнях «Одиссеи».

Читая Гомера, убеждаешься, что обе поэмы (в особенности «Илиада») – чудо композиции, и дивишься безумной отваге аналитиков, утверждавших, будто эти виртуознейшие конструкции сложились сами собой, стихийно, спонтанно. Трудно сомневаться, что расположение материала было строго и тщательно обдумано, – именно потому так полно исчерпываются все начатые однажды темы, так плотно сконцентрировано действие. Всего одиннадцать стихов потребовалось автору «Илиады», чтобы ввести слушателя (или читателя) в суть дела, в самую гущу событий; в одиннадцати строках экспозиции открываются и главная тема всего произведения – гнев Ахиллеса, и повод к гневу, и обстоятельства, предшествовавшие ссоре вождей, и даже божественная подоплека событий («совершалася Зевсова воля»). Сразу же за тем начинается действие, которое длится до тех пор, пока не иссякает полностью главная тема. Ни убийство Гектора, ни надругательство над его телом, ни пышные похороны Патрокла, ни погребальные игры в честь друга не приносят успокоения Ахиллесу. Только после свидания с Приамом наступает перелом: душа, омраченная яростью и отчаянием, словно просветляется, омытая слезами, которые вместе проливают убийца и отец убитою. И затем такое же просветленное завершение второй темы – темы Гектора, которая неотделима от главной, ею рождена и дополняет ее. Эпилога в «Илиаде» нет, и вплоть до последней, завершающей строки: «Так погребали они конеборного Гектора тело» – длится развязка, всем духом своим напоминающая развязку трагедии. Напоминает о трагедии и темп повествования, неровный, порывистый, изобилующий резкими, неожиданными поворотами – в трагедии их называют перипетиями. Главная перипетия решает судьбу героя и решительно направляет действие к кульминации и развязке. В «Илиаде» роль главной перипетии играет гибель Патрокла, кульминации – умерщвление Гектора.

И эпизоды и образы «Илиады» объединены вокруг главной темы и главного героя, образуя тесно связанную систему. Все события поэмы укладываются в девять дней (впрочем, если считать и «пустые промежутки» между сгустками действия, дней набирается пятьдесят один). «Одиссея» построена несколько иначе, более рыхло. Здесь нет такого сгущения действия, такого тесного переплетения различных его линий (хотя «действенных» дней тоже девять). Более независимы друг от друга и образы: нет таких психологически взаимодополняющих или противопоставленных пар, как Ахиллес – Гектор, или Ахиллес – Диомед, или Ахиллес – Патрокл, связи между персонажами по преимуществу внешние, сюжетные. Но надо помнить, что перед поэтом стояла труднейшая задача – изложить десятилетнюю предысторию возвращения на Итаку, рассказать о десятилетних скитаниях героя. Выходит, что большая рассредоточенность действия была задана самим сюжетом.

Изучая построение поэм, ученые открыли у Гомера особый композиционный стиль, который назвали «геометрическим». Его основа – острое чувство меры и симметрии, а результат – последовательное членение текста на триптихи (тройное деление). Так, первые пять песней «Одиссеи» составляют структуру из двух триптихов. Первый: совет богов и их намерение вернуть Одиссея на родину (I,1 – I,100 ) – Телемах и женихи на Итаке (I,101 – II) – Телемах гостит у Нестора в Пилосе (III). Второй: Телемах гостит у Менелая в Спарте (IV,1 – IV,624 ) – женихи на Итаке (IV,625 – IV,847 ) – совет богов и начало пути Одиссея на родину (V). Второй триптих как бы зеркально отражает первый, получается симметричное расположение элементов по обе стороны от центральной оси. Конечно, это результат не расчета, а врожденного дара: автор, вернее всего, и не подозревал о собственном геометризме. Нам, читателям, геометризм открывается непосредственно. Мы говорим о нем нечетко и расплывчато, называя общею стройностью, изяществом, соразмерностью. Но как бы там ни было, мы наслаждаемся этой непридуманной, ненарочитой соразмерностью, – быть может, в противоположность нарочитой асимметричности, которая становится эстетической нормой в новейшее время.

Со всем тем нельзя настаивать, что композиция поэм – и не только композиция – совершенно свободна от изъянов, с точки зрения современного читателя. Остатки примитивного творческого метода древних певцов обнаруживаются и в утомительных длиннотах, и в сюжетных повторах, резко снижающих занимательность (например, в начале XII песни «Одиссеи» волшебница Цирцея заранее и довольно подробно рассказывает о приключениях, которые будут содержанием этой же самой песни), и в так называемом законе хронологической несовместимости: действия одновременные и параллельные Гомер изобразить не может, а потому рисует их разновременными, следующими одно за другим. По милости этого закона гомеровские битвы выглядят цепочками поединков – каждая пара бойцов терпеливо дожидается своей очереди, да и внутри пары строго соблюдается очередность – разом противники никогда не бьют.

В список изъянов можно было бы внести и пресловутое «эпическое (или даже гомеровское) спокойствие», ибо чистая, беспримесная объективность, полная незаинтересованность – мертвы и к искусству не принадлежат. Но, хотя «гомеровское спокойствие» часто считается необходимым признаком эпического стиля, это выдуманный признак. Гомер отнюдь не устраняется от суждения о происходящем. Расставив декорации и выпустив на сцену актеров, он уже не вмешивается в игру, но и не прячется все время за кулисами, а то и дело выходит к зрителям и говорит с ними, комментируя происходящее; иной раз он обращается к Музе и к действующим лицам. Ученые подсчитали, что подобные «прямые высказывания» составляют около 1/5 всего текста. Самая замечательная их часть – это, бесспорно, авторские (или эпические) сравнения. В обычном сравнении, каким бы образным оно ни было, каждое слово направлено к возможно более полному изображению сравниваемого. Если Одиссей притворно жалуется:

…Но все миновалось;

Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний

Колос легко распознаешь ты, –

здесь все «идет в дело»: я теперь как вымолоченная солома, но как по соломе легко догадаться, что за колос она несла, так и ты, глядя на меня, догадаешься, что за человек я был прежде. Но когда о младших начальниках, строящих войско к бою, говорится:

…Подобно как волки,

Хищные звери, у коих в сердцах беспредельная дерзость,

Кои еленя рогатого, в дебри нагорной повергнув,

Зверски терзают; у всех обагровлены кровию пасти;

После стаею целой к источнику черному рыщут;

Там языками их гибкими мутную воду потока

Локчут, рыгая кровь поглощенную; в персях их бьется

Неукротимое сердце, и всех их раздуты утробы, –

В брань таковы мирмидонян вожди и строители ратей

Реяли окрест Патрокла, –

то собственно сравнению отведены три строки из десяти: вожди мирмидонян, окружавшие Патрокла, были похожи на волков. Остальные семь – особая картина, ничем фактически не связанная с окружающим текстом. Когда‑то считали, что авторские сравнения только украшают эпос, но никакой функциональной нагрузки не несут. Теперь думают по‑другому: авторские сравнения – это выход из условной, поэтической действительности в мир, доподлинно окружавший певца и его слушателей; чувства слушателей, изменяя свое направление, как бы получали отдых, чтобы затем с новым напряжением обратиться к судьбам героев. Если авторские сравнения должны были служить эмоциональным контрастом к основному повествованию, ясно, что темы для сравнений заимствовались преимущественно из мирной жизни. В «Илиаде», более одухотворенной, монументальной и сумрачной, монументальны и сравнения; в «Одиссее» они короче и проще, среди мотивов преобладают бытовые, – вероятно, в противоположность чудесам сказки. Мы видели, как гомеровский эпос соприкасается с драмою. В авторских сравнениях он становится самою настоящею лирикой. Читая Гомера, радуешься встрече с каждым новым сравнением, останавливаешься и медленно произносишь вслух – раз, другой, третий, наслаждаясь его прелестью, свежестью, смелостью и вместе с тем полнейшей естественностью, ненарочитостью.

Словно как на небе около месяца ясного сонмом

Кажутся звезды прекрасные, ежели воздух безветрен;

Все кругом открывается – холмы, высокие горы,

Долы, небесный эфир разверзается весь беспредельный;

Видны все звезды; и пастырь, дивуясь, душой веселится, –

Столько меж черных судов и глубокопучинного Ксанфа

Зрилось огней троянских.

Так помышляет о сладостном вечере пахарь, день целый

Свежее поле с четою волов бороздивший могучим

Плугом, и весело день провожает он взором на запад –

Тащится тяжкой стопою домой он готовить свой ужин.

Так Одиссей веселился, увидя склоненье на запад Дня.

СИМОН МАРКИШ

Поэмы Гомера Илиада и Одиссея

Древнейшими письменными памятниками древнегреческой литературы считаются поэмы «Илиада» и «Одиссея», созданные приблизительно в VIII-VII столетии до н.э. легендарным автором Гомером и записанные по приказу афинского правителя Писистрата в VI ст. до н.э.

Обе поэмы принадлежат к жанру героического эпоса, где рядом с известными историческими фигурами обрисован легендарный и мифологический герой. Почтительное отношение к богам, любовь и уважение к родителям, защита отчизны - вот основные заповеди греков, воспроизведенные в поэмах Гомера.

Поэма «Илиада» является непревзойденной энциклопедией военных действий, социальной жизни Давней Греции, моральных устоев, обычаев, культуры античного мира. Основной движущей силой сюжета «Илиады» есть гнев Ахилла вследствие его ссоры с военачальником греков Агамемноном.

Агамемнон сильно обидел жреца Аполлона Хриса, когда тот пришел в греческий лагерь, чтобы выкупить дочку Хрисеиду из плена. К тому времени уже прошло десять лет со времени осады Трои, напряжение обеих вражеских лагерей достигло апогея. Обиженный отказом и грубостями Агамемнона Хрис обращается за помощью к Аполлону, и тот насылает на греков мор. Чтобы его отвернуть, Ахилл на общих сборах греков предлагает Агамемнону возвратить Хрисеиду отцу. Агамемнон соглашается, но говорит, чтобы Ахилл взамен отдал ему пленницу Брисеиду, которая является трофеем знаменитейшего героя. С грустью в душе Ахилл покоряется военачальнику. Но сердце героя пылает гневом, поэтому он отказывается брать участие в боях.

Сами боги поделились на два противоборствующих лагеря: одни поддерживают Афродиту, которая на стороне троянцев, другие - Афину, которая помогает ахейцам (грекам).

Напрасными были мольбы посланцев Агамемнона возвратить Ахилла на поле боя. В решающий момент, спасая войско греков от разгрома, ближайший друг Ахилла, Патрокл, одевает доспехи Ахилла и отбивает атаку троянцев, но и сам гибнет от руки Гектора, троянского царя. Боль потери друга перевесила обиду и гордость Ахилла. Гнев Ахилла оборачивается против троянцев. Одев наилучшие доспехи, выкованные самым богом Гефестом, Ахилл нагоняет ужас на троянцев и вступает в поединок с Гектором.

Мастерство Гомера заключается не только в изображении батальных сцен битвы между троянцами и греками, описании героических подвигов персонажей, как с одного, так и с другого вражеского лагеря. Лиричностью, нежностью проникнуты строки, которые рассказывают о прощании Гектора с любимой женой Андромахой.

Гектор, все заменяешь ты - отца и мать для меня,

Ты же и за брата мне, и мой муж ты прекрасный.

Посмотри же на меня теперь и останься здесь с нами на башне,

Чтобы не оставить сиротой дитя и жену вдовой.

Царь троянцев жалеет жену, но остается неумолим, так как не может уронить свою честь, осрамить отца:

Гектор готов за свою семью - Андромаху и сына - отдать жизнь:

Лучше пусть я умру, пусть холм земли меня укроет,

Чем услышу твой крик, как будут вести тебя в плен!

Руководствуясь моральными основами античности, где герой, в первую очередь, проявляет мужество, силу, отвагу, защищая свою землю, Гомер изображает Гектора и как нежного мужа и отца, и как сильного человека, которому хочется видеть таким же сильным и мужественным своего сына.

Гениальность Гомера в том, что он вышел за условные пределы изображения лишь героических страниц античной истории, поэт передал и все разнообразие чувств своих героев.

Гомер не становится на сторону какого-либо лагеря или героя. С одинаковым увлечением звучат строки, посвященные мужеству, патриотизму, преданности как греков, так и троянцев.

Завершается «Илиада» смертью Гектора в поединке с Ахиллом. Трогательная и проникновенная сцена выкупа тела Гектора его отцом, старым Приамом. Гнев Ахилла остыл, и он постепенно проникается сочувствием к родительскому горю, обещает двенадцатидневное перемирие для достойного погребения троянского героя.

Как и главные герои «Илиады» - Ахилл и Гектор - так и Одиссей в поэме «Одиссея» лишен сугубо эгоистических черт и мелочности. События поэмы полностью связаны с судьбой многострадального Одиссея, который был активным участником осады Трои. В течении десяти лет после ее падения герой не может добраться на родной остров Итаку из-за гнева Посейдона, бога морей. Семь лет он грустит вдали от Родины на заколдованном острове Огигия у влюбленной в него нимфы Калипсо. Одиссей отказывается от бессмертия, которым его соблазняет Калипсо, ради непреодолимого желания возвратиться на Родину, к жене Пенелопе и сыну Телемаху. А на Итаке героя считают погибшим, и потому к Пенелопе сватаются знатные лица, всячески обижают сына Одиссея - Телемаха.

На Олимпе решается судьба Одиссея: боги разрешили герою возвратиться на Итаку, но к этому Одиссею надо идти длинным путем, преодолевая препятствия.

По дороге домой Одиссею встречаются разные преграды: на острове лотофагов, куда буря прибила корабли, жители угостили ахеев ароматным лотосом, который имел чудодейственную силу. Те, кто его попробовали, забыли свою Родину и не захотели плыть дальше.

На другом острове Одиссей встречается с великаном циклопом Полифемом. Лишь благодаря ухищрениям и храбрости Одиссей спасается вместе с друзьями: он называет себя Никто, а когда одноглазый Полифем засыпает в заваленной камнем пещере, Одиссей выбивает великану заостренной палкой глаз. На призыв о помощи пришли к пещере другие великаны - циклопы. На вопрос, кто обманул Полифема, они услышали ответ: «Никто!», поэтому и покинули границы владений раненого Полифема. Держась за длинную шерсть овец великана, Одиссей с друзьями выбрался из пещеры, когда Полифем освобождал ход от камня.

Грозный бог землетрясений и морских бурь Посейдон поклялся отомстить за своего сына Полифема.

Пронимается сочувствием к Одиссею бог ветров Еол, на острове которого высадилась команда героя. Еол собрал в мешок все буйные и опасные ветры, крепко завязал и приказал Одиссею не выпускать их, пока не доплывет к Родине. Недоверчивые спутники Одиссея развязали мешок, когда утомленный герой спал. Буйные ветры вырвались на волю и отогнали корабль далеко назад от Родины.

На острове колдуньи Цирцеи произошли странные события: красивая, но коварная волшебница превратила спутников Одиссея в зверей, а героя - не смогла, так как ему своевременно помог Гермес. Пришлось Цирцее освободить от звериного подобия всех людей.

Одиссей прибегает к помощи умерших родных и друзей: он спускается в подземное царство Аида - мертвых. Вещун Тересей предупреждает Одиссея о мести бога Посейдона; герой видит тень матери, которая умерла из-за кручины по сыну. Тень Агамемнона, военачальника всех греков во время осады Трои, предупреждает о коварности женщин, так как после победного возвращения домой Агамемнона убила жена Клитемнестра.

Волшебными сладкими песнями заманивают греков на свой остров сирены. Во избежание опасности, Одиссей снова прибегает к ухищрениям:

Товарищам я поочередно тогда залепил уши,

Потом они уже за руки и ноги меня привязали к мачте крепкой, еще и бечевами крепко скрутив.

Фантастически кровожадные уроды Сцилла (Скилла) и Харибда - еще одно испытание Одиссея на пути к Итаке:

Ибо там Харибда Грозно глотала из моря глубокого воду соленую.

А как назад выбрасывала, шумно кругом клокотало,

Будто в котле на большом огне. И брызгами пена

Высоко вверх взлетала, орошая обе скалы.

Одиссею удалось спастись и не погибнуть в пасти чудовищ. И снова испытание судьбы Одиссея: на острове бога солнца Гелиоса паслись коровы, которых спутники Одиссея втайне от героя зарезали и съели. Когда же ахейцы покинули остров, Гелиос наслал на них сильную бурю, погибли все, кроме Одиссея. Спустя некоторое время греки феаки на своем корабле доставляют Одиссея на Итаку. Неузнанный, в образе нищего-старца, Одиссей прибывает домой. Богиня Афина, которая опекает Одиссея, помогает ему во всем. Пенелопа, наученная Афиной во сне, назначает женихам испытания: прострелить 20 колец, не зацепив ни одного. Никто из женихов не может натянуть тетиву из лука Одиссея, который вынесла на соревнование Пенелопа. Когда лук берет нищий-старец, над ним насмехаются все присутствующие женихи. Но, на удивление, нищий спокойно натянул тетиву, а потом пронизал стрелой все 20 колец.

Не давая женихам прийти в себя, Одиссей поражает обидчиков точными выстрелами из лука.

С самого начала знали, что в образе нищего прячется Одиссей, лишь его сын Телемах, верный пес Аргус и няня Евриклея, которая узнала героя по старому шраму на ноге. Когда и Пенелопа убедилась, что перед ней ее муж, богиня Афина возвратила Одиссею его настоящее лицо, а потом омолодила пару, возвратив им молодость и красоту.

Подробности Категория: Мифы, сказки и легенды Опубликовано 19.07.2016 19:09 Просмотров: 2256

В середине XIX в. наука отрицала историчность «Илиады» и «Одиссеи» Гомера.

Но раскопки Генриха Шлимана показали, что это не так. Мир гомеровских поэм отражал реалистичную картину жизни последнего времени периода древнегреческих «тёмных веков». Этот период также называют «Гомеровским» из-за того, что «Илиада» и «Одиссея» Гомера являются основными письменными источниками об этом времени.
Тёмные века – период в истории Древней Греции, охватывающий XI-IX вв. до н. э., который начался после заката микенской цивилизации и закончился с началом расцвета греческих полисов.

Генрих Шлиман (1822-1890) – немецкий предприниматель и археолог-самоучка, один из основателей полевой археологии. Прославился находками в Малой Азии на месте античной (гомеровской) Трои, первооткрыватель микенской культуры.

Гомеровский вопрос

Кто такой Гомер и существовал ли он на самом деле? Был ли Гомер автором «Илиады» и «Одиссеи»? Некоторые исследователи XVIII в. считали, что эти поэмы отделены друг от друга не менее чем столетием и возникли из отдельных, сложенных народом песен. Например, немецкий учёный Ф. А. Вольф пришёл к выводу, что они в виде отдельных песен возникли ещё в дописьменную эпоху и были плодом не индивидуального, а коллективного народного творчества: в течение столетий они жили в устной форме и лишь после возникновения письменности были систематизированы и записаны.
Многие учёные доказывали, что «Илиада» и «Одиссея» в настоящем виде не являются творениями Гомера. А многие даже предполагали, что Гомера вообще не существовало, а произведения созданы в VI в. до н. э., когда были собраны воедино и записаны передаваемые из поколения в поколение песни разных авторов.
Но современный компьютерный анализ текста обеих поэм показал, что у них один автор. Предположительно, этот поэт (или поэты) был одним из аэдов (певец, древнегреческий сказитель народных песен, лёгших в основу древнейшего эпоса), которые передавали из поколения в поколение память о мифическом и героическом прошлом. Существовал определённый набор устоявшихся сюжетов и техника сложения и исполнения песен. Эти песни и стали материалом для автора (или авторов) обеих эпопей. Самым известным аэдом являлся Гомер, таковым он считается и до настоящего времени.
Итак, Гомер.

Гомер (VIII в. до н. э.)

Бюст Гомера (Лувр, Париж)

Легендарный древнегреческий поэт-сказитель.
О жизни и личности Гомера достоверно ничего не известно. Место рождения Гомера также неизвестно. Обычно Гомер изображается слепцом, но и в этом вопросе ясности нет: многие выдающиеся певцы и прорицатели древности были слепыми, поэтому вполне возможно, что Гомер, обладавший поэтическим и прорицательским даром, также, по античной логике, был слепым.
Новаторством в творчестве Гомера была свободная обработка многих эпических традиций и формирование из них единого целого с аккуратно продуманной композицией. Многие современные учёные считают, что это целое могло быть создано лишь в письменном виде.
Если Гомер действительно существовал, то он был, по общему признанию, одним из величайших европейских поэтов.

«Илиада»

В «Илиаде» рассказывается об одном из центральных эпизодов Троянской войны – гневе Ахилла и последствиях этого гнева.
Название «Илиада» – по названию столицы Троянского царства Илиона (другое название Трои). Тро́я (Илио́н) – древнее укреплённое поселение в Малой Азии на полуострове Троада у побережья Эгейского моря, недалеко от входа в пролив Дарданеллы в турецкой провинции Чанаккале. Действие «Илиады» относится к последним месяцам 10-летней осады Трои ахейцами, описывая эпизод из истории, который охватывает незначительный промежуток времени.
Поэма написана гекзаметром (самый употребительный размер античной поэзии):

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал
(«Илиада», I, 1-2; пер. Н. Гнедича)

Вот уже 9 лет греческая армия осаждает Трою. В одном из набегов греки захватили Хрисеиду, дочь жреца бога Аполлона. Агамемнон, главнокомандующий греческого войска, сделал пленницу своей наложницей. Разгневанный Аполлон насылает на греков мор.
Ахилл, храбрейший из греков, предлагает возвратить Хрисеиду отцу. Агамемнон соглашается, но требует взамен Брисеиду, пленницу Ахилла. Оскорбившись, Ахилл хватается за меч, но богиня Афина удерживает его. Она на стороне греков. Ахилл называет Агамемнона бесстыжим своекорыстным трусом и объявляет, что больше не участвует в военных действиях.
Дипломатичный Одиссей отвозит Хрисеиду к отцу, Агамемнон забирает Брисеиду, а Ахилл просит свою мать, морскую богиню Фетиду, умолить царя богов Зевса даровать победу троянцам, чтобы греки почувствовали, насколько все они зависят от его доблести. Зевс соглашается. Он насылает Агамемнону сон, и тот созывает совет вождей. Желая выяснить настроение войска, Агамемнон предлагает вернуться домой. Воины тут же бегут к кораблям, но Одиссей, повинуясь Афине, останавливает их убедительной речью. Всё войско, за исключением Ахилла и его спутников, строится для битвы.
Для отражения натиска греков на поле боя выходит троянская армия во главе с благородным и отважным сыном царя Приама Гектором.
Брат Гектора Парис похитил Елену, жену спартанского царя Менелая, т.е. фактически он и является причиной войны. Теперь он вызывает Менелая на единоборство, чтобы победитель завладел Еленой уже окончательно и война прекратилась. Сразу же перевес оказался на стороне Менелая, тогда в единоборство вмешивается богиня Афродита, покровительница Париса, и спасает своего любимца.
Троянцы, по коварному наущению Афины, нарушают перемирие и тем самым делаются виновной стороной. В момент, когда троянцы теснят греков, Агамемнон направляет к Ахиллу посольство с предложением вернуть Брисеиду и наградить его богатыми дарами, если герой снова пойдет в бой. Ахилл отказывается.
Троянцы нападают на греческий лагерь, Гектор кажется неодолимым. Гера опасается, что троянцы одержат окончательную победу. Она наряжается и украшается, желая отвлечь внимание Зевса от сражения. Греки вновь берут верх. Зевс просыпается, в ярости обнаруживает уловки Геры и вновь оказывает помощь троянцам. Греки в ужасе бегут. Патрокл, ближайший друг Ахилла, надевает его доспехи, но на единоборство выходит Гектор и убивает Патрокла.

Менелай с телом Патрокла
Автор: Marie-Lan Nguyen – собственная работа, из Википедии
Ахилл должен отомстить за смерть друга. Фетида упрашивает Гефеста, бога кузнечного дела, сковать ее сыну новое оружие. Вооружившись новыми доспехами, Ахилл выходит на поле боя и убивает множество троянцев и встречается с Гектором, которого ему приходится долго преследовать. С помощью Афины Ахилл безжалостно расправляется с ним, за ноги привязывает тело Гектора к своей колеснице и, торжествуя, увозит его в лагерь греков.

Франц фон Мач «Ахилл тянет за колесницей тело сражённого Гектора»
Приам, его жена Гекуба и Андромаха, верная супруга Гектора, горестно оплакивают его смерть.
Ахилл хоронит Патрокла как героя. Тело Патрокла возлагают на костер, совершаются заупокойные обряды, кости собирают в золотую урну. День завершается атлетическими играми в честь усопшего.
На следующий день Ахилл объезжает на колеснице, к которой привязано тело Гектора, вокруг погребального холма Патрокла. Аполлон требует прекратить это надругательство, Гера ему возражает. Зевс соглашается разрешить Приаму выкупить тело сына. Ирида, вестница богов, сообщает Приаму о воле Зевса. Гекуба пытается отговорить Приама, но он идёт в шатер Ахилла с богатыми дарами для выкупа. Ахилл почтительно принимает Приама, возвращает ему тело сына. Приам с телом Гектора возвращается в Трою, где Андромаха оплакивает своего супруга, Гекуба – сына, а Елена – своего друга. Троянцы воздают Гектору последние почести, и поэма завершается стихом:

«Так погребали они конеборного Гектора тело ».

Характеристика поэмы

Персонажи «Илиады» обрисованы ярко и живо. Агамемнон величествен, но эгоцентричен. Ахилл страшен во гневе, вспыльчив, честолюбив, но склонен к великодушию и сочувствию. Одиссей изобретателен, обходителен, хорошо владеет собственными чувствами. Великан Аякс отважен и великодушен и т.д.
Среди троянцев запоминающиеся образы преданного, но обреченного Гектора; одряхлевшего, но непобеждённого Приама; благородной Андромахи (прощание Гектора с Андромахой – одна из самых трогательных сцен в мировой поэзии).

А. Лосенко «Прощание Гектора с Андромахой» (1773). Государственная Третьяковская галерея (Москва)
Боги тоже обрисованы очень колоритно, хотя не вызывают симпатии. Они ведут себя, как обычные люди: ссорятся, интригуют, обманывают и даже дерутся. Один лишь Зевс изображён величественным.
Запоминаются и второстепенные персонажи: воины, герои , пленники, слуги, крестьяне.

«Одиссея»

Поэма рассказывает о приключениях мифического героя по имени Одиссей во время его возвращения на родину по окончании Троянской войны, а также о приключениях его жены Пенелопы, ожидавшей Одиссея на Итаке.
Одиссей, царь острова Итака на западе Греции, после долгих и опасных блужданий и приключений вернулся домой к своей жене Пенелопе. В «Одиссее» место действия часто сменяется: Троя, Египет, Северная Африка и Пелопоннес, Итака и дальний запад Средиземного моря.

Действие начинается на 10-м году после взятия Трои. Боги в гневе не позволили Одиссею вернуться домой. Он живёт с морской нимфой Калипсо на фиалковом острове на далеком западе.

Арно́льд Бёклин «Одиссей и Калипсо»
Афина – заступница Одиссея, она добивается у Зевса разрешения выручить Одиссея. Афина в другом облике прибывает на Итаку, где остались жена Одиссея Пенелопа и их сын Телемах. Там 108 женихов принуждают царицу выбрать одного из них в мужья, т.к. считают, что Одиссей умер, но Пенелопа надеется на его возвращение. Афина побуждает Телемаха отправиться в путь и попытаться добыть какие-либо вести об отце. Телемах отплывает на Пилос, западную окраину Пелопоннеса.
Нестор дружески принимает Телемаха и оставляет гостя на ночь в своем дворце. Наутро Телемах выезжает на колеснице в Спарту, в царство Менелая и Елены, которые снова живут в мире и согласии. Они устраивают в честь Телемаха роскошный пир и рассказывают ему о приключениях греческих царей, в том числе о хитрости с деревянным конем – выдумке Одиссея, которая привела к гибели Трою, и о том, как Менелаю удалось изловить в Египте волшебника Протея. Но никаких сведений об Одиссее у них нет.
На Итаке Пенелопа горюет о разлуке с сыном, женихи готовят засаду, чтобы убить Телемаха. Боги на Олимпе собираются на совет. Афина опять заговаривает об избавлении Одиссея, и Зевс посылает Гермеса, вестника богов, чтобы тот передал Калипсо повеление отпустить Одиссея. Калипсо неохотно повинуется. Одиссей отплывает на плоту в направлении Итаки.
Бог морей Посейдон ненавидит Одиссея за то, что он ослепил его сына, киклопа Полифема, и насылает жестокую бурю. Плот Одиссея разбивается вдребезги, но с помощью Афины Одиссей добирается до берега.

В. Серов «Одиссей и Навсикая»
Утром он просыпается от девичьих голосов – это Навсикая, царевна Схерии, со своими служанками. Одиссей молит их о помощи, и Навсикая помогает ему, даёт пищу и одежду, рассказывает ему о себе. Служанкам она признается, что за такого человека она бы охотно вышла замуж. Навсикая указывает Одиссею дорогу в столицу феаков (народ в древнегреческой мифологии, живший на острове Схерия. Считались одним из блаженных народов, близких к богам). Там он начинает свой рассказ с момента отплытия от Трои. Он рассказывает о своих встречах со многими удивительными народами и чудищами : о мстительных киконах; об одноглазых гигантах киклопах; об Эоле, боге ветров, обитающем на плавучем острове; о людоедах лестригонах; о сиренах, зачаровывающих путников своим пением; о всепожирающем морском чудовище Сцилле и о возникающем по соседству грозном водовороте Харибде и т.д. Одиссей рассказывает до глубокой ночи. Щедро одарив своего гостя, они отправляют его домой на быстроходном корабле. Одиссей погружается в глубокий сон, а выйдя из забытья, обнаруживает, что вернулся на Итаку, где не был почти 20 лет.
Здесь Одиссея уже ждет Афина и предупреждает его об опасности (свора женихов, которые намерены его убить), придает Одиссею образ старого нищего, а сама отправляется в путь, чтобы вызвать Телемаха из его поездки по Греции.

Джон Флаксман «Афина в облике Ментора сопровождает Телемаха»
Одиссей приходит к благонравному свинопасу Эвмею, который не узнает своего господина, но обходится с ним любезно. Возвращается Телемах и с помощью Афины узнает отца. Они составляют план, как погубить женихов. Телемах направляется во дворец, а Одиссей идет туда чуть позднее, все еще в измененном обличье. Некоторые из слуг и женихов грубо обращаются с Одиссеем, а с профессиональным нищим Иром ему приходится вступить в поединок. Одиссей беседует с Пенелопой и вводит ее в заблуждение своим вымыслом. Старая няня Эвриклея узнает своего питомца по шраму на ноге, но Одиссей запрещает ей говорить об этом. Пенелопа рассказывает Одиссею, которого она по-прежнему не узнает, о своем удивительном сне и предупреждает, что намерена провести среди женихов состязание, чтобы определить, за кого из них ей выйти замуж.
На следующий день Пенелопа устраивает состязание среди женихов: её мужем станет тот, кто сумеет согнуть тугой лук Одиссея, навязать на него тетиву и пустить стрелу так, чтобы она прошла через 12 колец – отверстий для рукоятки в выставленных в линию топорах. Многие женихи терпят неудачу, Одиссей же это делает. Он сбрасывает с плеч рубище, встает на пороге зала и с помощью Телемаха и двух верных рабов истребляет женихов. Пенелопа с радостью принимает своего давно утраченного мужа.
Наутро Одиссей отправляется навестить своего престарелого отца Лаэрта, но родственники женихов пускаются за ним следом. Афина с разрешения Зевса вмешивается и восстанавливает на Итаке мир и благоденствие.

Характеристика поэмы

Сюжет «Одиссеи» больше похож на сказку , хотя по стилю и обрисовке героев «Одиссея» схожа с «Илиадой».
Главный герой Одиссей – настоящий герой. Но главные свои подвиги он совершает среди волшебников, чудищ и врагов у себя на родине, а не на поле битвы. Поэтому ему пригодились его главные качества: изворотливость и хитрость.
Жена Одиссея Пенелопа также выдерживает героическую борьбу. Она умна и изобретательна, как и ее муж. Телемах взрослеет на глазах под руководством Афины.
Второстепенные персонажи разнообразны: честные слуги (Эвмей и Эвриклея); высокомерные вожаки женихов; нежная Калипсо; коварная и прекрасная Кирка; простодушные и дикие киклопы; цари, царицы и их дочери, моряки, рабы, души умерших, волшебники, чудища. Боги «Одиссеи» более величественны и благородны, особенно Афина.
В финале «Одиссеи» торжествует справедливость: добрые вознаграждены, плохие уничтожены.

Время и место создания «Илиады» и «Одиссеи»

Всё это указывает на родовой характер гомеровского общества, которое находится на грани разложения и перехода к рабовладельческому строю. В поэмах «Илиада» и «Одиссея» уже налицо имущественное и социальное неравенство, разделение на «лучших» и «худых»; уже существует рабство, которое, правда, сохраняет патриархальный характер: рабы – в основном пастухи и домашние слуги, среди которых есть привилегированные: такова Евриклея, няня Одиссея; таков пастух Евмей, который действует вполне самостоятельно, скорее, как друг Одиссея, чем как раб его.

Торговля в обществе «Илиады» и «Одиссеи» уже существует, хотя она еще мало занимает мысли автора.

Следовательно, создатель поэм (олицетворенный в личности легендарного Гомера) – представитель греческого общества VIII–VII вв. до н. э., находящегося на грани перехода от родоплеменного быта к государственному.

Материальная культура, описанная в «Илиаде» и «Одиссее», убеждает нас в том же: автор хорошо знаком с употреблением железа, хотя, стремясь к архаизации (особенно в «Илиаде»), указывает на бронзовое вооружение воинов.

Поэмы «Илиада» и «Одиссея» написаны в основном на ионийском диалекте, с примесью эолийских форм. Это означает, что местом создания их была Иония – острова Эгейского моря или Малая Азия. Отсутствие же в поэмах упоминаний о городах Малой Азии свидетельствует об архаизаторских стремлениях Гомера, воспевающего древнюю Трою.

Композиция «Илиады» и «Одиссеи»

Гомер сочувствует в поэме «Илиаде» воинам обеих враждующих сторон, но агрессивность и грабительские стремления греков вызывают у него осуждение. Во II книге «Илиады» поэт вкладывает в уста воина Терсита речи, клеймящие алчность военачальников. Хотя описание внешности Терсита указывает на стремление Гомера выразить свое осуждение его речам, однако речи эти весьма убедительны и по существу в поэме не опровергнуты, значит, мы можем предполагать, что они созвучны мыслям поэта. Это тем более вероятно, что упреки, брошенные Терситом Агамемнону , почти аналогичны тяжким обвинениям, которые предъявляет ему же Ахилл (ст. 121 сл.), а тот факт, что Гомер сочувствует словам Ахилла, сомнения не вызывает.

Осуждение в «Илиаде» войны, как мы видели, звучит не только в устах Терсита. Сам доблестный Ахилл, собираясь вернуться в войско, чтобы отомстить за Патрокла, говорит:

«О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею
Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит!»
(Ил., кн. XVIII , ст. 107–108).

Очевидно, что если бы прославление войны и мести было целью Гомера, то действие «Илиады» завершилось бы убиением Гектора, как это было в одной из «киклических» поэм. Но для Гомера важно не торжество победы Ахилла, а моральное разрешение его гнева.

Жизнь в представлении поэм «Илиада» и «Одиссея» настолько привлекательна, что Ахилл, встреченный Одиссеем в царстве мертвых, говорит, что он предпочел бы тяжелую жизнь поденщика царствованию над душами умерших в преисподней.

В то же время, когда нужно действовать во имя славы родины или ради близких людей, герои Гомера презирают смерть. Сознавая свою неправоту в том, что он уклонился от участия в боях, Ахилл говорит:

«Праздный, сижу пред судами, земли бесполезное бремя»
(Ил., кн. XVIII, ст. 104).

Гуманизм Гомера, сострадание человеческому горю, восхищение внутренними достоинствами человека, мужеством, верностью патриотическому долгу и взаимной привязанностью людей достигает ярчайшего выражения в сцене прощания Гектора с Андромахой (Ил., кн. VI , ст. 390–496).

Художественные особенности «Илиады» и «Одиссеи»

Образы гомеровских героев до некоторой степени статичны, т. е. характеры их освещены несколько односторонне и остаются неизменными от начала и до конца действия поэм «Илиада» и «Одиссея», хотя каждый персонаж имеет свое лицо, отличное от других: в Одиссее подчеркивается изворотливость ума, в Агамемноне – надменность и властолюбие, в Парисе – изнеженность, в Елене – красота, в Пенелопе – мудрость и постоянство жены, в Гекторе – мужество защитника своего города и настроение обреченности, так как должен погибнуть и он, и его отец, и его сын, и сама Троя.

Односторонность в изображении героев обусловлена тем, что большинство из них предстает перед нами только в одной обстановке – в бою, где не могут проявиться все черты их характеров. Некоторое исключение составляет Ахилл, так как он показан в отношениях с другом, и в битве с врагом, и в ссоре с Агамемноном, и в разговоре со старцем Приамом, и в других ситуациях.

Что касается развития характера, то оно еще недоступно «Илиаде» и «Одиссее» и вообще литературе доклассического периода Древней Греции. Попытки такого изображения мы находим лишь в конце V в. до н. э. в трагедиях Еврипида .

Что же касается изображения психологии героев «Илиады» и «Одиссеи», их внутренних импульсов, то о них мы узнаем из их поведения и из их слов; кроме того, для изображения движений души Гомер использует весьма своеобразный прием: вмешательство богов. Например, в I книге «Илиады», когда Ахилл, будучи не в силах стерпеть оскорбление, вынимает меч, чтобы напасть на Агамемнона, кто-то сзади вдруг хватает его за волосы. Оглянувшись, он видит Афину, покровительницу треков, которая не допускает убийства.

Подробность, детальность описаний, характерные для «Илиады» и «Одиссеи», особенно проявляются в таком часто употребляемом поэтическом приеме, как сравнение: гомеровские сравнения иногда настолько развернуты, что превращаются как бы в самостоятельные рассказы, оторванные от основного повествования. Материалом для сравнения в поэмах служат чаще всего природные явления: животный и растительный мир, ветер, дождь, снег и т. п.:

«Он устремился как лев горожитель, алкающий долго
Мяса и крови, который, душою отважной стремимый,
Хочет на гибель овец, в их загон огражденный ворваться;
И, хотя перед оградою пастырей сельских находит,
С бодрыми псами и копьями стадо свое стерегущих,
Он, не изведавши прежде, не мыслит бежать из ограды;
Прянув во двор, похищает овцу, либо сам под ударом
Падает первый, копьем прободенный из длани могучей.
Так устремляла душа Сарпедона, подобного богу»
(Ил., кн. XII , ст. 299–307).

Иногда эпические сравнения поэм «Илиады» и «Одиссеи» призваны создать эффект ретардации , т. е. замедления хода повествования путем художественного отступления и отвлечения внимания слушателей от основной темы.

«Илиаду» и «Одиссею» роднят с фольклором и гиперболы: в XII книге «Илиады» Гектор, атакуя ворота, швыряет в них такой камень, который и два сильнейших мужа с трудом приподняли бы рычагами. Голос Ахилла, бегущего вызволить тело Патрокла, звучит, как медная труба, и т. п.

О песенно-народном происхождении поэм Гомера свидетельствуют также так называемые эпические повторы: отдельные стихи повторяются полностью или с небольшими отклонениями, и таких стихов в «Илиаде» и «Одиссее» насчитывается 9253; таким образом, они составляют третью часть всего эпоса. Повторы широко применяются в устном народном творчестве потому, что они облегчают певцу импровизацию. В то же время повторы – моменты отдыха и ослабления внимания для слушателей. Повторы облегчают и восприятие слышимого. Например, стих из «Одиссеи»:

«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»
(пер. В. А. Жуковского).

переключал внимание аудитории рапсода на события следующего дня, означая, что наступило утро.

Часто повторяемая в «Илиаде» картина падения воина на поле битвы нередко выливается в формулу с трудом валимого дровосеками дерева:

«Пал он, как падает дуб или тополь серебрянолистный»
(пер. Н. Гнедича).

Иногда словесная формула призвана вызывать представление о громе, который возникает при падении облаченного в металлические доспехи тела:

«С шумом на землю он пал, и взгремели на мертвом доспехи»
(пер. Н. Гнедича).

Когда боги в поэмах Гомера спорят между собой, бывает, что один говорит другому:

«Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!»
(пер. Н. Гнедича).

Повествование ведется в эпически бесстрастном тоне: в нем нет признаков личного интереса Гомера; благодаря этому создается впечатление объективности изложения событий.

Обилие в «Илиаде» и «Одиссее» бытовых деталей создает впечатление реалистичности описываемых картин, но это так называемый стихийный, примитивный реализм.

Приведенные выше цитаты из поэм «Илиада» и «Одиссея» могут дать представление о звучании гекзаметра – поэтического размера, придающего несколько приподнятый торжественный стиль эпическому повествованию.

Переводы «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык

В России интерес к Гомеру начал понемногу проявляться одновременно с усвоением византийской культуры и особенно возрос в XVIII в., в эпоху русского классицизма.

Первые переводы «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык появились во времена Екатерины II : это были либо прозаические переводы, либо стихотворные, но не гекзаметрические. В 1811 г. были опубликованы первые шесть книг «Илиады» в переводе Е. Кострова александрийским стихом, который считался обязательной формой эпоса в поэтике французского классицизма, господствовавшего в то время в русской литературе.

Полный перевод «Илиады» на русский язык размером подлинника был сделан Н. И. Гнедичем (1829), «Одиссеи» – В. А. Жуковским (1849).

Гнедичу удалось передать и героический характер повествования Гомера, и некоторый его юмор, но его перевод изобилует славянизмами, так что уже к концу XIX в. он стал казаться слишком архаичным. Поэтому опыты перевода «Илиады» возобновились; в 1896 г. вышел новый перевод этой поэмы, сделанный Н. И. Минским на основе более современного русского языка, а в 1949 г.– перевод В. В. Вересаева, еще более упрощенным языком.

ЖЕНСКИЙ ОБРАЗ В «ОДИССЕИ» ГОМЕРА

ВВЕДЕНИЕ. 2

1. ГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС В «ОДИССЕИ». 4

1.1. Значение поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея». 4

1.2. Особенности сюжетной линии «Одиссеи». 9

2. ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ В «ОДИССЕИ». 18

2.1. Образ Пенелопы. 18

2.2. Прекрасная нимфа Калипсо и коварная волшебница Кирка. 22

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 29

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.. 31

ВВЕДЕНИЕ

«Поэма» в переводе с греческого языка значит творение. Поэмами называются поэтические рассказы о замечательных событиях из жизни выдающихся личностей. Эпическая поэзия получила свое название от греческого слова «эпос», что значит рассказ, так как всякое эпическое произведение есть рассказ о каком-либо событии или происшествии, совершившемся не в душе поэта, а в окружающем его мире.

Древнейшими из сохранившихся памятников греческой литературы являются две большие поэмы «Илиада» и «Одиссея», автором которых античность считала Гомера. О времени возникновения «Илиады» и «Одиссеи» и условиях, в которых они были созданы, не сохранилось прямых исторических свидетельств, и совокупность проблем, связанных с этими поэмами, составляет сложный и далеко еще не разрешенный «гомеровский вопрос».

В рамках нашей курсовой работы мы рассмотрим «Одиссею».

Темой «Одиссеи» являются странствия и приключения «хитроумного» Одиссея, царя Итаки, возвращающегося из троянского похода; в это время к его верной жене Пенелопе сватаются многочисленные женихи, и сын Одиссея Телемах отправляется на поиски отца.

Основной сюжет «Одиссеи» относится к широко распространенному в мировом фольклоре типу сказаний о «возвращении мужа»: муж после долгих и чудесных странствий возвращается домой к моменту, когда его жена уже готова выйти замуж за другого, и – мирным или насильственным путем – расстраивает новую свадьбу. С этим сюжетом в «Одиссее» объединена часть другого сюжета, не менее широко распространенного у разных народов, – о «сыне, отправляющемся на поиски отца»; сын, родившийся в отсутствие отца, отправляется искать его, отец и сын встречаются и, не зная друг друга, вступают в бой, заканчивающийся в одних вариантах трагически – гибелью отца или сына, в других – примирением сражающихся. В греческих сказаниях об Одиссее сюжет этот представлен полностью, но «гомеровская» поэма дает лишь часть сюжета, не доводя его до боя отца с сыном.

«Одиссея» в известной мере является продолжением «Илиады», действие поэмы отнесено уже к 10-му году после падения Трои, но в рассказах действующих лиц упоминаются те эпизоды, время которых приурочивалось к периоду между действием «Илиады» и действием «Одиссеи». Все важнейшие герои греческого стана «Илиады», живые и мертвые, выведены и в «Одиссее». Как и «Илиада», «Одиссея» была разбита античными учеными на 24 книги.

По композиции «Одиссея» сложнее «Илиады». Сюжет «Илиады» подан в линейной последовательности, в «Одиссее» эта последовательность сдвинута: повествование начинается со средины действия, а о предшествующих событиях слушатель узнает лишь позже, из рассказа самого Одиссея о его странствиях. Центральная роль главного героя выдвинута в «Одиссее» резче, чем в «Илиаде», где одним из организующих моментов поэмы являлось отсутствие Ахилла, его безучастное отношение к ходу военных действий.

В «Одиссее» отсутствием героя определяется только первая линия рассказа (кн. 1 – 4), показ обстановки на Итаке и путешествие Телемаха, а с 5-й книги внимание концентрируется почти исключительно вокруг Одиссея: мотив неузнаваемости возвращающегося мужа использован, как мы видели, в той же функции, что и отсутствие героя в «Илиаде», а между тем слушатель не теряет Одиссея из виду, – и это также свидетельствует о совершенствовании искусства эпического повествования.

ГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС В «ОДИССЕИ»

Значение поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея».

Поэмы Гомера были настоящей сокровищницей мудрости греческого народа – «книгою откровения». Они не остались принадлежностью только ионийского племени, среди которого создались, а стали общим достоянием всего греческого народа и прожили с ним всю его историю. Предание говорит, что Пикург ввел исполнение песен Гомера в Спарте, Солон – в Афинах.

Впоследствии во всех греческих государствах они стали основой школьного образования. Ученики разучивали наизусть отдельные части поэм, и было немало людей, которые знали наизусть обе поэмы
целиком. Для государства считалось за честь называться родиной Гомера. Гомер был любимым поэтом даже в самых отдаленных уголках греческого мира.

Две поэмы легендарного древнегреческого поэта Гомера «Илиада» и «Одиссея», жившего в VIII в. до н.э., вызывали восхищение поэтов, ученых, великих политиков и полководцев.

При жизни автора две поэмы о богах и героях Ахилле, Гекторе и Одиссее существовали в устном исполнении. Гомер не записал свои стихи и не только потому, что был незрячим. Поэмы должны были звучать и предназначались для слуха, а не для глаз. Гомер обращался к слушателям. Он знал текст поэм наизусть и, видимо, был гениальным его исполнителем. Его стихам требовалась музыка, пространство и аудитория. Не безмолвный читатель, а завороженные слушатели нужны были Гомеру. Предполагают, что, представляя в «Одиссее» аэда Демодока, он изобразил себя:

«Тою порой с знаменитым певцом Понтоной возвратился;

Муза его при рождении злом и добром одарила:

Очи затмила его, даровала за то сладкопенье.

Стул среброкованный подал певцу Понтоной, и на нем он

Сел пред гостями, спиной прислоняся к колонне высокой.

Лиру слепца на гвозде над его головою повесив,

К ней прикоснуться рукою ему – чтоб ее мог найти он –

Дал Понтоной, и корзину с едою принес, и придвинул

Стол и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает.

Подняли руки они к предложенной им пище; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою

Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых,

Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой…

Песни Гомера стали книгами, вероятно, только через несколько столетий, после смерти автора, хотя есть доказательства, что письменность была известна в Греции и во времена Гомера. Стихи поэта сохранялись и передавались устными носителями традиции и были оформлены в рукописные тексты в шестом веке до нашей эры во время правления в Афинах демократа и политика Писистрата.

В III и II веках до н.э. ученые Александрии провели тщательное изучение текстов поэм и для удобства чтения и комментирования разделили каждую поэму на 24 книги (песни), соответственно количеству букв в греческом алфавите, которыми эти книги и были обозначены. Вот с этих времен мы можем говорить о двух грандиозных поэтических книгах Гомера, объемом в 27803 стихотворные строчки (в «Илиаде» ­ 15693, в «Одиссее» – 12110).

«Илиада» ­ это поэма о войне, вернее 50 днях десятого года войны ахейцев и троянцев.

«Одиссея» ­ это поэма о 40 последних днях путешествия царя Итаки, героя троянской войны, который десять лет возвращается на родной остров к жене и сыну. Действие в поэмах происходит на земле и на Олимпе, в стане людей и между богами. Никогда потом боги, герои и люди не будут стоять так близко друг к другу: одни ­ богоравны, другие – человекоподобны. Фантазия и реальность, яркие детали быта и величественный грандиозный вымысел, переданные певучими ритмами без рифменного гекзаметра, поражают воображение читателей разных времен и народов. В поэмах рассказано о том, что близко всем: о войне и мире, жизни и смерти, любви и гневе, дружбе и вражде.

При всем монументализме и божественности персонажи поэм очень человечны. В определенной мере о них можно сказать, что они вечны и всегда современны или осовременены читателями. В Ахиллесе, Гекторе, Одиссее поэт представляет яркие индивидуальности, человеческие темпераменты и разные отношения к жизни. Ахиллес – это герой экшн, готовый к мгновенному действию. Не случайно его постоянный эпитет «быстроногий». И в любви, и в ненависти он экстраверт. Вспыльчив и отходчив. Трагичен. Знает о своей судьбе и живет одним днем. Он самый эмоциональный в поэме. Сначала Гомер рассказывает о его гневе, потом (после гибели Патрокла) о его горе и жажде мести. Любое промедление для него невыносимо. Он не остановим и, даже убив Гектора, продолжает мучить мертвое тело. Но вот перед ним является Фетида с просьбой и приказом от Зевса вернуть тело сына царю Трои. Ахиллес дает обещание. Явное сострадание и уважение к старику Приаму – отцу убитого соперника – проявляются в сцене встречи. Теперь гнев потух. Достойный соперник повержен. Надо оплакать мертвых и достойно готовиться к собственной гибели.

Одинокому и трагическому воину Ахиллесу в мире гомеровского эпоса противостоят Гектор и Одиссей. Гектор – предводитель троянцев, их защитник. Он тоже великий воин, но воин по необходимости, а не по страсти. Гектор дан в окружении близких и любящих его людей: воинов­ троянцев, отца, матери, жены, сына. Он прекрасный сын и самоотверженный брат. Сцена прощания Гектора с женой Андромахой – одна из самых лиричных в героической поэме. Гомер любит обоих героев, но многим читателям кажется, что ему ближе именно Гектор. Последняя строка «Илиады»: «Так погребали они конеборного Гектора тело», ­ звучит как строка реквиема по всем погибшим. Гектор любит жену и сына, но выше этой любви для него честь и долг. Его младший брат Парис совсем иной. Для него любовь, страсть к Елене выше всего на свете. И в этом он тоже не имеет себе равных. Другое его качество – красота, и в этом он богоравен и соизмерим с Еленой спартанской.

Сила Одиссея не в красоте, воинственности или следовании долгу и чести. Главное, в чем он превосходит других, – это ум, выдержка, хитрость. Он побеждает не силой и страстью, а расчетливостью, умением выжидать и прогнозировать ситуацию. Поэтому он у Гомера назван многоумным, хитроумным, многоопытным. Он никогда не поддается первому порыву чувств, и в этом он полная противоположность Ахиллесу. Своей верностью Пенелопе и далекой родине Итаке он похож скорее на Гектора, но внимательный читатель поэм увидит и черты, сближающие его с Ахиллесом. При всем различии сюжетов в кульминации «Илиады» и «Одиссеи» рассказано о мести: Ахиллес мстит за Патрокла, Одиссей мстит женихам. Ради свершения мести Одиссей отодвигает встречу с Пенелопой и открывается только Телемаху, так как нуждается в помощи сына.

Не менее выразительны и женские образы поэм. Елена Спартанская предстает перед нами в кульминационный момент своей биографии: из­-за нее лучшие мужи ведут кровопролитную войну. Но она лишена честолюбия. В ней нет желания торжествовать и упиваться властью, которую дает красота. Трагична судьба домовитой Андромахи, которая предчувствует гибель мужа.

Совершенно иная Пенелопа. Она под стать Одиссею: где нельзя взять силой, она берет хитростью. Она терпелива, предприимчива и верна одной цели – дождаться мужа, который обещал вернуться и сохранить для него Итаку. Своей подозрительностью и осторожностью она превзошла даже Одиссея, и тот упрекает ее за то, что она сразу не бросается ему на шею, называет ее «непонятной», «неуступчивой», «неласковой» с «железным сердцем».

Как мудрая дева в сказке, Пенелопа устраивает свой тест на проверку странника (ведь прошло двадцать лет и Одиссей так изменился) и только убедившись, что это, действительно, ее муж, а не самозванец, плачет навзрыд, «милую голову нежно целуя» и говорит:

«О не сердись на меня Одиссей!.. не делай упреков

Мне, что не тотчас, при виде твоем, я к тебе приласкалась;

Милое сердце мое, Одиссей, повергала в великий

Трепет боязнь, чтоб меня не прельстил здесь какой иноземец».

Книги Гомера имеют не только художественный смысл, но являются важнейшим историческим и этнографическим источником, рассказывающим о жизни древних греков. Споры о возможном историзме содержания поэм, видимо, никогда не умолкнут. В пользу жизнеподобия свидетельствуют топография и археологические раскопки. В недавно прошедшем американском фильме «Троя» представлена немифологическая версия героических событий: без спора богов, без их соучастия и вмешательства в жизнь и смерть героев, без ярких гомеровских деталей и сцен, с воинственным надрывом разрушительного пафоса и любовными страстями героев боевиков и триллеров. Видимо, это близкое современному человеку прочтение гомеровского сюжета и образов. Пацифизма Гомера мы не замечаем. В эпоху терроризма мщение Ахилла – идеал человеческого поведения. Как и всякая великая книга, «Илиада» – это зеркало, в котором каждая эпоха видит себя.

Нашу жизнь пронизывают деструктивные, разрушительные идеи. Герои поэм Гомера тоже жестоки, и только боги способны обуздать их. Ахилл, разгневанный на Агамемнона, бросается на него с мечом, но Афина, «только ему явленная, прочим незримая», хватает его за русые кудри и приказывает смириться. Убив Патрокла, Гектор собирается голову «с белой выи срубить и на кол водрузить в поруганье». Тогда Гера посылает Ириду, чтобы она предупредила об этом Ахилла, и тот могучим криком, усиленным Афиной Палладой, отгоняет троянцев от тела друга. Даже боги потрясены издевательствами Ахилла над телом Гектора и предполагают послать Гермеса похитить тело, но потом решают воздействовать на Ахилла через его мать – богиню Фетиду.

После истребления женихов Одиссей расспрашивает няню о неверных рабынях, велит собрать их, приказывает им, плачущим, выносить трупы, отмыть от крови столы и стулья в зале, где шла битва, а потом сын Телемах жестоко казнит их, «петлями шеи стянув». Как это все похоже на современные зачистки! Воинственность Одиссея и Телемаха, которые теперь ввязываются в битву с родственниками, мстящими за убитых, удается остановить только Афине и гневному Зевсу, метнувшему в землю громовую стрелу. Так в пространстве гомеровских поэм воцаряется мир.