Таежный тупик. Книга: Таежный тупик - Василий Песков Василий песков таежный тупик скачать fb2
ТАЕЖНЫЙ ТУПИК: ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ
(КП ОТ 01 ЮЛЯ 1994 Г.)
Во вчерашнем номере «Комсомолки» было подробно рассказано о посещении Тупика после нескольких месяцев полного отсутствия вестей оттуда. Рассказали мы, как жили, чем жили Агафья Лыкова и застрявший тут после зимнего промысла пушнины Ерофей Седов. Ничего драматического в таёжном уединении, слава богу, не произошло. Агафья, правда, сильно болела. Лечила свои простуды в «купели, сооруженной Ерофеем из бочки. Навестил весною «усадьбу» медведь. У охотничьей собаки Ерофея появился приплод. Кончились свечи у живших «на два дома» таежников, жилища освещались лучиной. Вовремя был обработан и вовремя зазеленел огород. Вот и все события монотонной жизни. Главным было ожидание, ожидание вертолета. И волнующей была встреча.
В хакасской тайге этим летом стоит небывалая для здешних мест жара. С Агафьей расстались мы на таежных горячих ключах, куда вертолетом ее доставили на леченье. Мы обещали показать снимки первых минут пребывания знатной таежницы «на водах». Вот эти снимки. На верхнем - момент шествия к вертолету возле горы, где приютилась «усадьба» Агафьи. Как видите, это в полном смысле хожденье по водам.
А снимок справа сделан в момент, когда Агафья у горячих ключей идет к становищу, где ей предстоит прожить «дикарем» недели две три. Слегка оглушенная вертолетом и сутолокой любопытных, именинница (этим летом Агафье исполняется пятьдесят лет) спешит уединиться и осмотреться, прийти в себя.
Горячие ключи на реке Абакан - это место, где из земли изливаются теплые (полагают, целебные) воды. Официальной лечебницы тут нет. Дикарями прилетают сюда, наняв в складчину вертолет, страдальцы из разных мест - лечить ревматизмы, радикулиты, простуды. Живут кто как - в палатках, в дощатых кабинах с нарами. Еду привозят с собой. Живут табором, со всеми привычками и издержками нынешнего бытия. Агафья уже была тут два раза и очень хотела после зимних болезней снова сюда попасть. И вот встреча таежной знаменитости с людьми «из мира». Любопытство взаимное. И мне с фотокамерой тоже было интересно запечатлеть контрасты очень жаркого летнего дня. Агафья ни за что не хотела сбросить свою видавшую виды хламиду, а все остальные подставляли голое тело солнцу.
В. ПЕСКОВ
Снимок справа внизу - необычный. Агафья позволила себя снять с человеком, пришедшим с Алтая пешком - поселиться возле нее. Зовут его Алексей Уткин. Возрастом на пятнадцать лет моложе Агафьи. Бывал в Тупике, когда был жив отец Агафьи Карп Осипович. Неожиданный этот союз {увы, не первый) неизвестно чем может кончиться, но Агафья, уставшая от одиночества и по прежнему не желающая присоединиться к родне, пришельцу рада - «будем жить, как брат и сестра» - и даже почти разрешила сфотографировать себя с подселенцем.
Что случилось со знаменитой отшельницей?
ВЧЕРА утром, зайдя в магазин, я был атакован вопросами и соболезнованиями: только что передали по радио - умерла Агафья Лыкова. В трамвае обсуждали эту же весть. В редакции подтвердили: «Звонил корреспондент из Кемерова, сообщил, что какой то из охотников нашел ее мертвой». Мы приготовились к панихиде: разложили на столе фотографии таежного бытия, мне предстояло сказать посмертное слово в газете. Но неожиданно новый звонок из Кемерова: «Агафья, кажется, жива. Подробности знает администрация Таштагола».
Я немедленно позвонил главе администрации, давнему моему знакомому Владимиру Николаевичу Макуте. Как оказалось, печальная весть заставила его воспользоваться первой же возможной оказией и слетать в Тупик.
«Я только что вернулся. Агафья жива. В «усадьбе» нашел я двух женщин и девочку (дочь одной из зимовщиц). Самой Агафьи в избушке не было. Оказалось, она ушла (одна!) к старой избушке (десять километров в горах) за сеном для коз. Спрашиваю: «А что же вы?» - «Мы - малосильные...» Таковы ее соседи по жизни.
На вертолете до верхней избушки мы долетели за пять минут. И увидели таежницу у вязанки сена. Стали приземляться - Агафья упала на эту вязанку, боясь, что сено унесет ветер. Ну, мы немедленно ее - в вертолет. Напихали, сколько могли, сена. И через пять минут были уже в «усадьбе».
Слух о смерти возник по схеме «испорченного телефона»: какой то охотник сказал другому, что видел Агафью мертвой, а тот передал родственникам Агафьи Лыковой. Весть дошла до Амана Тулеева в Кемерове, и он позвонил в Таштагол: «При первой же возможности побывайте на Еринате». Вот и вся история.
На здоровье Агафья, как всегда, жаловалась, но нелегкий поход за сеном говорит сам за себя. Двое ее «квартирантов» (мать с дочерью) попросили их взять в вертолет. Признались: таежная жизнь не по силам обеим. Зимовать с Агафьей осталась женщина ее возраста, пришедшая сюда «в поисках Бога». Оставили им продуктов. Вам Агафья передавала привет.
Вот так окончилась мгновенно разнесенная электронными средствами таежная весть. Мы облегченно вздохнули и сказали то, что принято говорить в этих случаях: долго будет жить Агафья.
В. ПЕСКОВ.
Убежище Лыковых в Саянах - каньон верховий реки Абакан, по соседству с Тувою. Место труднодоступное, дикое - крутые горы, покрытые лесом, и между ними серебристая лента реки с бегущими к ней пенистыми притоками. Нелюдимость сих мест вовсе не означает пустыню. Этот таежный край сибирской тайги богат зверем, и тут хорошо все растет, благодатные кедрачи не тронуты человеком. Семья Лыковых без ошибки выбрала это место для скрытной жизни.
Два года не был я у Агафьи. Препятствие главное - вертолет. Мало эти машины летают - дороги, не по карману ни лесникам, ни гидрологам, ни геологам, ни охотникам. Два года ждал случая. Когда он чуть замаячил, я прилетел в Таштагол - шахтерский городок в Кузбассе, тут готовился маршрут для полета, и местная власть нашла пару часов для меня. Но когда приготовились вылетать, испортилась вдруг погода. После гибели генерала Лебедя в этих краях «на воду дуют» - погода над горами должна быть надежно хорошей.
И вот после томительного ожидания летим. Вот снижаемся, уже видим сверху избушки. Но приземлиться на прежнем месте нельзя - река Еринат изменила русло, теперь с правого берега надо переходить реку вброд. Течение быстрое, глубина - выше колен, вода ледяная, но делать нечего, подтянув лямки поклажи и опираясь на длинные палки, бредем к стоящим на другом берегу Агафье и Ерофею. Они машут руками и что то кричат, но советы их река глушит. Метров тридцать потока одолеваем с потерями - фотографа из Таштагола вода опрокинула вместе с камерами, оператор с телевидения тоже упал, поскользнувшись, но видеокамеру удержал над водой. Остальные, я в том числе, благополучно вылезаем на берег с тревожными мыслями о простуде - колени от холода как будто тисками сжало. Выливаем из ботинок воду, выкручиваем штаны. Забота главная - мало времени. Из двух отведенных часов пятнадцать минут ушло на переправу.
Как всегда, сначала - гостинцы (непременные свечи, лимоны, батарейки для фонаря) и вопрос о здоровье. Агафья ни на что не пожаловалась. Да и с виду как будто окрепла, выглядит загорелой. «Ну что, скоро юбилей отмечать будем?» Слово юбилей новое, Агафья не сразу понимает, о чем идет речь. А речь о том, что через год таежнице исполнится шестьдесят. «Ты тут молись, чтобы речка потекла бы по прежнему руслу, а мы явимся тебя поздравлять». Смущенно смеется: «Что Бог дасть...»
Разговор о новостях в поселеньице идет на ходу: Агафья показывает избу, хозяйство, козла, собаку. Из дверей пулей улетает в тайгу озадаченный обильем людей диковатый, со сверкающими глазами кот. Я, не теряя времени, снимаю, и первый раз «фотомодель» нисколько не возражает - то ли привыкла к «снимальщикам», то ли дошло до нее: не напишут в газете - скоро и позабудут, а для нее сочувствие и внимание стали необходимостью.
Главное минувших двух лет - уход из «Тупика» Надежды. У Агафьи за двадцать два года нашей с ней дружбы побывало больше десятка разных людей. Неустроенность нынешней жизни побуждала искать убежище от невзгод тут, в тайге. Я всех отговаривал: «Ни в коем случае! Вы той жизни не выдержите». Кое кто все таки сюда добирался и, конечно, через неделю другую рвался «домой». «В уме не утвержденные», - говорила Агафья, расставаясь с очередной богоискательницей. А москвичка Надежда Небукина, во многих сибирских местах побывавшая, тут задержалась на целых пять лет. Привыкла к тайге - охотилась, собирала кедровые шишки, ловила рыбу, доила коз, трудилась на огороде, приспособилась к скудности быта. Но в последнюю встречу Надежда и Агафья по очереди мне жаловались друг на друга. По своему каждая была права, и я понял: разрыв близок. Случилось это летом в прошлом году.
Надежда, вернувшись в Москву, быстро утешилась - рядом мать, дочь, внучка, городские удобства. А для Агафьи уход Надежды был крайне болезненным. «Проснулась утром, а в избе у нее на столе бумажка. Каялась. Просила простить. А я была в горе. Я же её крестила. Матушкой она меня называла». Я робко пытаюсь объяснить обстоятельства: «Городской человек... Больная мать, дочь, внучка...» Все это Агафья пропускает мимо ушей, обнаруживая властный, непреклонный нрав Лыковых. «Нет, не можно так делать...»
Не сразу расспрашиваю о Ерофее. Его присутствие рядом, конечно, смягчает одиночество таежной затворницы. Но у Ерофея свои заботы. Судьба распорядилась так, что ему некуда было податься в раздрызганной нынешней жизни - потерял работу, семью, жилище, лишился ноги. Мыслил тут, в удаленности от людей, разводить пчел и как то кормиться. Но не всё рассчитал - пчелы, доставленные сюда, погибли, холодновата для них здешняя горная высота. Пустой улей возле избы Ерофея стоит памятником несбывшимся мечтаниям.
Ерофей изменился - выглядит «на трех ногах» одичавшим. Высказал мне обиду, что в прошлом рассказе о здешней жизни я сравнил его бороду с бородой Карла Маркса. «Какой еще Маркс - я крещеный!»
Крестила Ерофея Агафья, но родство в вере, чувствую, не очень способствует климату отношений. Живут двумя «хуторами». Ерофей - в срубчике у реки, Агафья - вверху на бугре. Каждый печет свой хлеб, варит свою кашу. Кое чем делятся. Заготовка дров - нелегкая доля медведеподобного сибиряка в общих с Агафьей житейских заботах. «Пиши аккуратно, пусть не подумают, что мы с Агафьей тут обвенчались. У каждого - свой крест».
Жизнь сложна. Сына от первого брака Ерофей почти что не знал, души не чаял в дочках, рожденных второю женой. Что вышло? Дочки как будто и не знают о существовании отца, а сын Николай оказался человеком добрым, умным, понимающим, в каком положении оказался отец, помогает ему чем может. Это очень непросто при крайней сложности доставить сюда какой либо груз. Но Николай ухитряется. Установил в тайге тут рацию и раз в неделю выходит с отцом из Таштагола на связь. Ерофей с Агафьей узнали по этой связи, что мы прилетим. Я определил это по невиданным ранее половичкам в хижине у Агафьи, по обновкам, надетым к случаю. Любознательность Агафьи, конечно, коснулась радиотехники: «У нас тут недавно антенна упала, но к связи наладили...»
Ах, как мало двух часов для свиданья! Надо же посмотреть живое хозяйство Агафьи. На огороде выросло все этим летом неплохо, а в тайге - хороший урожай кедровых орехов. «Жду тушкена (название ветра). Набьет шишек - пойду собирать. С Надей то это у нас хорошо получалось... А о том, что я рыбу ловлю, не пиши - тут теперь заповедник», - вдруг спохватилась Агафья. Я, не уполномоченный это делать, все же сказал, что рыбу она может ловить, как ловила всегда, заповедник от этого не пострадает и никто за это упрекнуть её не посмеет. Агафья поглядела на меня с благодарностью: «Мяса нет, да и обет я дала не есть мяса, а рыбки то хоть маленько поймать бы надо...»
У Агафьи, сужу по письмам в газету, много милосердных друзей. Двадцать два года прошло с лета публикации первых очерков о Лыковых, но до сих пор приходят Агафье посылки (с которыми я не знаю, что делать) и письма с вопросами: как живет, как здоровье, что нового? Без «мирской» помощи Агафья выжить бы не могла, и люди много сделали для таежницы. Есть имена, которые я хотел бы назвать, и в первую очередь имя моего друга и земляка воронежца Николая Николаевича Савушкина. Он работал в Хакасии главой управленья лесами. Почти всё, что построено для Агафьи, - дело его забот. Мне отрадно было узнать, что Агафья всё это помнит, печалится о том, что Николай Николаевич по болезни уже не может к ней прилетать.
С детской гордостью Агафья рассказала мне, что печется о ней побывавший тут Аман Тулеев. И столь же заботливым, как Николай Николаевич Савушкин, стал для нее глава таштагольской власти Владимир Николаевич Макута. «Хороший человек, заботливый, не заносчивый. Лишнего я не прошу, но если что надо - говорю об этом ему без стеснений».
С Владимиром Николаевичем мы перезванивались - от него получал я вести из «Тупика». На этот раз вместе сюда прилетели, вместе форсировали речку, и гостинцы наши были сложены в одну кучу.
Родственники из Килинска прислали подарки, дожидавшиеся вертолета полгода: сухой творог и трехлитровую банку меда. Лет пятнадцать назад такую же банку с медом от меня Агафья не приняла: «В стеклянной посуде то не можно». На этот раз подарок в такой же посуде был принят без всяких сомнений...
За рекой послышался рев запущенных двигателей вертолета - по регламенту времени надо без промедления улетать. Агафья по дорожке с пригорка спустилась с нами к реке. Сокрушенно качала головой, глядя, как мы, вооруженные кольями, противимся напору воды.
Тайгу еще не тронула желтизна. Из хижины у воды вился синий дымок - Ерофей готовил что то к обеду с сыном. Оба они вышли на берег помахать нам руками (сын оставался тут на неделю, чтобы потом спуститься вниз по реке на привезенной ранее лодке). А Агафья что то кричала в напутствие нам, но шум воды и моторов голос ее заглушали.
Подъем. На секунду другую мелькнули хижины на пригорке, картофельные борозды и фигурка Агафьи внизу на белесых речных камнях... Агафья в 1945 году родилась как раз в этом месте. Горы с тех пор не переменились. И река течет, как текла шестьдесят лет назад. Природа здешняя величава и равнодушна к жизни людей, к их страстям и заботам. Развернувшись и набирая высоту, мы на мгновение снова видим «жилое место». Но вот уже ни избушки, ни одиноко стоящего у реки человека не видно. Летим над тайгою, где ни дымка, ни следа людского нет.
«Медведи одолевают», - не раз сокрушалась Агафья. Медведи в этих краях многочисленны. Однажды, пролетая в «Тупик» во время медвежьих свадеб, мы насчитали в горных лугах двенадцать зверей. Поселенье Агафьи с запахом дыма, собачьим лаем и козьим запахом будоражит любопытство медведей. Агафья часто их видит то у реки, то в конце огорода у края тайги. Был случай, медведь попытался разрыть могилу отца в двадцати шагах от избушки. Боязнь медведей заставляет Агафью держать наготове ружье, и повсюду в «усадьбе» развешаны «пужала» - красные тряпки, худые кастрюли, бидончики, громыхающие, если дернуть с порога веревку. Пока что техника эта медведей если и не пугает, то озадачивает - в «усадьбу» они не вторгаются.
На снимке - изба Агафьи, «храмина», сказал бы покойный Карп Осипович. Вся семья Лыковых ютилась в хижине, стоявшей на этом месте. Остатки изначальной избушки служат сейчас приютом для коз. Я попросил однажды Агафью нарисовать на бумаге части ее хозяйства. Неожиданно она успешно справилась с неведомой раньше задачей. В первую очередь нарисовала избу, печку в ней, потом все по порядку. Сказала, возвращая мне карандаш: «Баловство, а какая то благость в ём есть».
У Лыковых не было никаких домашних животных. Диких они приручать не пытались. При встрече с геологами сразу попросили привезти им кошек - приструнить бурундуков, разорявших посевы ржи и конопли. Позже появилась у них собачка, потом привез я им коз. Сейчас есть еще куры. Агафья вполне освоила животноводство.
Род Лыковых на Агафье прервется. Она была свидетелем смерти матери, потом сестры и двух братьев. Могилы всех - в разных местах. Агафья изредка их навещает. Лишь крест над могилой отца постоянно у нее на глазах, напоминает: была когда то семья, в которой Агафья росла младшим ребенком.
В деревне Килинск навестил я родичей Лыковых - староверов того же толка (секты). Килинские бородачи жили и живут справно - в каждом дворе одна две коровы, лошадь, свиньи, утки и куры. Нынешний раздрай бытия этих людей не коснулся, живут, как жили - сплоченно, в вере и трудолюбии. Лишь старики огорчаются: молодежь не хочет быть бородатой.
Василий ПЕСКОВ.
ТАЕЖНЫЙ ТУПИК: ГАФЬЕ ЛЫКОВОЙ 60 ЛЕТ!
Улетали из Абакана при жаре в 36 градусов. Иллюминатор у вертолета был всё время открыт. Я глядел вниз и ловил себя на том, что многое в горном пейзаже сейчас узнаю: вот вершина с шапочкой снега, зеленоватая излучина Абакана, таежная гарь, голубая вода озерка, в которое собираются талые воды, островки на реке...
А вот и то, чего ранее не было. Вертолет ведут братья Аткнины: первый пилот - Петр, второй - Николай. Оба - хакасцы, дети чабана из аала Чарков. Оба - пилоты с маленьких, не летающих теперь самолетов. Когда авиационное предприятие в Абакане распалось, они, заняв денег, отважились купить вертолет и вот уже несколько лет являются единственными в этом краю перевозчиками. Петр показывает мне рукой посмотреть вниз - снижаемся на речную каменную дресьву. Из тайги рядом тянется кверху синий дымок. Это кордон нового в этих краях заповедника «Лыковская заимка». Приятно видеть добротные срубы избы, бани, сарая. На костре перед домом булькает в закопченном ведерке уха. Нас ждали. Но мешкать нельзя. Быстро сгружаем продукты, доски для лесников и, получив в подарок ведерко только что пойманных хариусов, поднимаемся - с заповедной границы до жилища Агафьи лёта - десять минут.
Как и в прошлом году, река преграждает нам путь к жилищу. Надо опять переходить её вброд. Но в этот раз не спешим. Агафья, помахав нам рукой, убегает и возвращается с шестью парами резиновых сапог...
В каждый прилёт сюда испытываю чувство, что в жилой этой точке ничто не меняется. Радостно лает, предчувствуя получить кусочек колбаски, собака. Вопросительно смотрят на прилетевших людей три козленка, шныряет туда сюда одичавшая кошка.
И сама Агафья разговор начинает так, будто только вчера расстались. Главная тема - здоровье. Оно неважное у страдалицы. С подробностями, характерными для всех жалобщиков, рассказывает, что где болит. На этот раз обращает вниманье на руки. От постоянной работы ладони в трещинах, - «Мажу сметаной, но пальцы почти не гнутся». От увлеченья таблетками Агафья отказалась - показывает нам пучки трав, называет какой то «копеечник» и «манжетку», якобы лечащие все болезни.
С раздачей гостинцев, подарков и поздравлением с юбилеем (Агафье в этом году шестьдесят) разговор изменяется. Среди всего привезенного таёжницу, как ребенка, порадовал добротный зонтик. И (невиданно!) попросила Агафья с этой необычной для тайги вещью её сфотографировать в компании с одним из трех наблюдавших за хозяйкой козлят.
Боясь, что дождь вот вот может накрыть тайгу, я настоял фотографией в первую очередь и заняться. Обычного возражения не последовало. Агафья пожелала принарядиться, и на полчаса «усадьба» её превратилась в ателье, где хозяйка выступала «фотомоделью». Попросила в конце суеты снять её поливающей грядки моркови - очень уж нравится огороднице подаренная кем то сияющая белой жестью лейка.
Потом присели, и разговор перешел на больную для Агафьи тему - исход в позапрошлое лето прожившей пять лет тут «послушницы» - москвички Надежды. Уход, походивший на бегство, глубоко ранил Агафью. Мне переслала она письмо, полученное из Москвы, где былая сожительница её, не стесняясь выбором слов, крестила Агафью множеством разных упреков. На этой «ноте» Агафья начертала столь же сердитую резолюцию и наказала людям, переславшим ко мне письмо: «Надежде привета не передавать!» Обида её с течением времени обросла рядом немыслимых обвинений: «Кошек она извела, и козы попорчены... Я в избу её не заглядываю». Действительно, в избе Надежды, вполне утешившейся в Москве, всё осталось, как было: засохшие цветы в кружке, занавески над полками, половички.
Мы, как могли, постарались таежную затворницу успокоить: «Что было, того не вернешь». Но к печали душевной примешивались и житейские трудности. Вдвоем легче было управляться на огороде, ухаживать за козами, курами, ловить рыбу. Теперь на всё это сил уже не хватает, и, Агафья хорошо понимает, будут они убывать...
Еще забота - медведица. Уже несколько лет она навещает местечко, где стоят у Агафьи рыболовные снасти. Однажды отведав рыбы, медведица злится, что теперь её не находит, - ворочает снасти, в прошлую осень порвала сеть. Причина, правда, была не в рыбе. В сеть попал «водяной воробей» - птичка оляпка, и зверь, почуяв её, решил завладеть крошечной этой добычей.
Тут же, вблизи за речкой, медведица задавила какого то крупного зверя: «Две недели вились над тайгой и опускались вниз вороны - видно, делили еду с медведицей». Всё это заставляло Агафью на рыбном месте жечь ночью костры и время от времени стрелять в темноту из ружья.
Домашняя живность тут прежняя - куры, козы, кошки. Бывающего тут инспектора по охране природы Николая Николаевича Кузнецова Агафья попросила привезти кобелька - «такого, чтоб мало ел и не боялся медведей». Кобелька Николай Николаевич привез и сказал, что кличут его Протоном. Агафья изумилась: «Но „Протон“ - это ж ракета!» - «Ну и что ж, хорошая кличка и для собаки». Из кобелька вырос лохматый пес, не страдающий аппетитом, но смертельно боящийся медведей. Почует издали - и сразу к хозяйке под ноги. Но какие преданные глаза у Протоши! И как он хочет колбаски, связывая существование вкусной этой еды с прилетом сюда гостей...
В избе у Агафьи сохранился перенятый у Надежды подарок. «Ковер...» - обратила хозяйка мое внимание на кошму, расстеленную посреди хижины. И гостеприимно положила на ковер две привезенные кем то деревенские тканые дорожки. По ним с удовольствием стали бегать три пестрых котенка. У двери сидела флегматичная их родительница. «Ленивая... - ворчливо сказала о кошке Агафья. - Мыши бегают, а она и усом не поведет, и котят не учит ловить».
По прежнему живущего тут Ерофея я навестил в избушке его, стоящей внизу у реки. Обросший, как каторжанин, но еще крепкий мужик свой хлеб тут отрабатывает заготовкою дров. С Агафьей, дал понять, проживают недружно. «Хоть завтра улетел бы отсюда, но куда?» Надежды на перемены в жизни он связывает с покупкой где нибудь деревенского дома: «Копим с сыном деньжата. Я в кубышку кладу свою пенсию, а он кое что отсыпает от заработка».
К вечеру пошел дождь. Прилетевшие со мной спутники разбрелись по избушкам «дегустировать пиво», а мы с Агафьей зажгли в плошке свечку, чтобы спокойной беседой отметить шестидесятилетие жизни в тайге, на том самом месте, где в 1945 году она родилась.
РАЗГОВОР У СВЕЧИ
Свеча горит медленно. И всё же за тихой беседой сожгли мы две, просидев друг против друга далеко за полночь. Зная манеру собеседницы говорить о чем нибудь долго, пространно, я попросил ее сказать коротко о самых памятных днях жизни в тайге. А утром мы принялись за рисунки. Агафья работала с увлеченьем.
У всех есть какое нибудь воспоминанье из самого раннего детства...
Я помню: возле избы собирала граблями сухие веточки и пучками бросала в костер. Одна ветка с огнем упала на ногу. Помню, кто то качал меня на руках, а я ревела. Мама сказала, что было мне тогда три годика.
Помнишь и какое нибудь позднее происшествие?
С братом Совином пошли орешить. Надо было сказать дома, что заночуем в тайге. А мы сказали: вечером непременно вернемся. Но припозднились и заблудились в тайге. Как нашли избу, не ведаю. А была я босая, ноги избила и думала, что погибнем. Но Совин вывел к избушке. В окошко увидела: мама стоит на коленях и молится, и тятя был вне себя, думали, что мы с Совином погибли - тут же прорва медведей. Мне было в то лето двенадцать годов.
А бывали случаи - столкнулись с медведем?
Всегда их боялись. Один отведал висевшей на стенке сушеной рыбы и опять появился. Наталья при месяце мыла ноги в ручье, обернулась, а он - у двери, прямо за спиной у неё. Сестра пронзительно завизжала, и зверь убежал. Но испуганная обезножела и больше недели не поднималась с постели. И еще был случай, мне рассказывали: медведь раскопал могилу и сожрал тятиного брата Евдокима.
Вспомни, какой день у семьи был радостным.
Это когда тятя прибежал с реки и стал рассказывать, как палкой убил марала. Марал застрял в снегу возле скалы, и тятя на него набросился. Бил, бил, а потом заколол... Ну все мы были рады, считали, что бог марала послал: и еда, и из кожи - обувка.
А день печальный...
Это когда умерла мама. Было это 5 февраля. На шестидесятом году умерла. Считай, от голода прибралась. Был неурожай всего - бог знает что ели. Мама от забот всяких и от голода слегла и подняться уже не смогла. Последние слова её были: «Живите дружно... Ройте ловчие ямы - без мяса не выжить. И обувку из шкур сошьете». Я читала молитвы у ее домовины и год потом, как вспомню, - плачу.
Кого в семье, помимо матери, ты любила?
Митя был всеми любимый. Тятя говорил: «Золотой человек - добрый, спокойный...» Мне Митя всё, что заметит в лесу интересное, обязательно показывал. Вместе видели, как прочно сидит на гнезде мамочка рябчиков. Протянешь руку над ней - сидит. Улетит, если тронешь...
Хранится ли у тебя сейчас что нибудь на память о близких людях?
На память о маме и тяте храню этот вот ковшик. А о сестре как память берегу старый холст. Она в больших стараниях его ткала после маминой смерти. А о Мите вот в этой книжке, погляди ка, хранится у меня крылышко рябчика. Это он мне его подарил - отмечать места в книге, где её надо открыть.
Вокруг вас в тайге много было всяких зверей и птиц. Кого из них ты больше всего любила?
Маралов. (Смеется.) Когда попадались в ловчую яму...
А не припомнишь ли день каких нибудь не опасных, но больших забот для семьи?
Однажды мы потеряли счет дням и всполошились: когда праздники, когда будни? Стали всё вспоминать. У меня память была хорошая, и я поставила всё на место.
А какое у нас число сегодня?
Какое событие взволновало семью вашу до встречи с геологами?
Один раз тятя и Дмитрий ловили рыбу, и их увидели люди с лодки. Откуда они взялись, мы не знали, и все испугались: что теперь будет? А в другой раз низко, так, что сажа из трубы сыпалась, пролетал над заимкой двухэтажный (двукрылый) самолет. Мы испугались, попрятались в кедраче, но всё прошло без последствий. К нам никто не явился.
Ну а когда люди появились в 1979 году...
Тятя то первый увидал и заговорил, кто мы, откуда. А мы с Натальей так испугались, что заголосили. Но всё обернулось радостью. Уже вечером сидели с геологами у костра - они нас расспрашивали, и мы их.
С того дня живешь уже 26 й год. Многих людей из мира узнала. Как ты считаешь, хорошо, что люди вас «нашли», или лучше бы жить, как жили?
Мы сразу решили: людей послал нам Бог. Какая была наша жизнь - обносились, все лопотинки в заплатах. Страшно вспомнить, ели траву, кору. Поумирали бы все, и никто не узнал бы, что жили. А люди много добра нам сделали. И никто ничем не обидел, только помогали. А когда ты написал в газете - нас с тятенькой завалили всякими дареньями: посудой, одеждой, обувкой, разной справою для хозяйства.
Что для вас поначалу было самым ценным в этих подарках?
Соль! Попробовали солёную еду и уже ничего непосоленного хлебать не могли.
Вы часто стали бывать у геологов. Что вас там особенно поразило, удивило?
Ну разве можно обо всем рассказать. Мы с Митей, помню, стояли, разинув рот, у лесопилки. Бревно само лезет под зубья. И сразу получаются доски - гладкие, ровные. Мы то всё топором вытёсывали...
А самолеты, вертолеты, телевизор, лодка с мотором...
Дык тоже всё было как в сказке... Но телевизор то - дело греховное. А вертолет... Сейчас вижу: славно люди измыслили. Что без него в тайге делать? Кто бы ко мне добрался сюда?
А не страшно летать?
Страшно. Но уж привыкла. И все ведь летают. Тебе не страшно?
Видишь, как много люди всего придумали, пока Лыковы жили в тайге. А ты сама у людей за последние годы чему нибудь научилась?
Ну чему?.. Читать и писать мама учила. Разные дела иголкой, ножом, топором знаю с детства. Всё своими руками - даже печь вот сложила. Но об одном деле все таки надо сказать. Научилась печь настоящий хлеб. Гляди вот - не стыдно и тебя угостить.
Я посмотрел: весь чердак завален разного рода дареньями. А что из всего оказалось для тебя самым нужным?
Самым нужным... Резиновые сапоги, посуда, топоры, свечи, фонарики, батарейки. И часы! Так хорошо чикают и даже разбудить могут.
А еда... Ты помнишь, как мы учились с тобою козу доить?
Как не помнить! (Смеется.) Я ведь первый раз видела тогда коз. Хорошо, что ты их привез. Молоко поставило меня на ноги. Больше всего молока тогда не хватало. Ну и куры нужными оказались, и кошки...
Какая работа для тебя сейчас самая трудная?
На полив воду из реки в гору таскать.
А самая приятная?
О ком читала в последний раз?
Об Иоанне Златоусте.
А как ты смотришь на жизнь Ерофея?
С сочувствием, хотя иногда мы и поругиваемся. Тяжкая у него судьба. Всё потерял: семью, работу, избу, ногу... Тяжело ему и тут, на Еринате. Дрова готовить и с двумя ногами - дело нелегкое. А он - с одной...
Кедр, какой тут рядом стоит и под которым ты родилась... Сколько, думаешь, ему лет?
Да раза в три он старше меня.
Значит, когда родилась, это было уже огромное дерево. Но ведь когда нибудь оно упадет. Всякая жизнь, как эта вот свечка, сгорает и потухает. Ты иногда думаешь об этом?
Как не думать. Думаю часто. Даже зверю жизнь мила, дорога...
Смерти боишься?
Не знаю, как и сказать. Думаю, смерть страшна всем. Но человека спасают мысли о другой жизни, когда все умершие воскреснут.
Но если человека сожрал медведь, какое же воскрешенье?
О! С Божией помощью всё опять соединится...
С болезнями тебе одной будет тут жить всё труднее. Может, все таки к родственникам в Килинск?..
Нет, Василий. Ехать туда - это ехать за смертью. Никому я там не нужна. И мне тоже всё там чужое. Лучшего места, чем тут, для меня нет. Всё дорого: и эта гора - вижу её каждый день из окошка, и шумная днем и ночью река, и запахи, таких нигде больше нет. Выйду глянуть, как солнце садится, - сердце от радости замирает. Это мой рай на земле.
В конце «философской» части этой беседы мы помолчали. Агафья взяла будильник: «Чикает... Скоро она полетит...» Ракета «Протон» с Байконура пролетела точно минута в минуту. За облаками в вышине слышен был негромкий хлопок. Это взорвалась отделившаяся вторая ступень ракеты.
Василий ПЕСКОВ.
В позапрошлом году Еринат переходили мы вброд. Это было непросто даже для людей опытных. В этом году река вскрылась поздно, половодье на ней было бурным - Еринат вернулся в прежнее русло, вода неслась с бешеной скоростью, катила камни, подмывала деревья по берегам. О переправе вброд нечего было и думать. Вертолет сел на каменный островок, и мы, почти не замочив ног, перебежали к ожидавшим на берегу нас трем людям: Агафье, Ерофею и незнакомому парню, как оказалось, три дня назад пришедшему сюда, одолев по тайге сто пятьдесят километров.
В то утро на Байконуре ракету «Протон» с важным космическим грузом провожали Путин и Назарбаев. Через восемь с половиной минут после старта ракета прошла над хозяйством Агафьи, сбросив отработавшую своё вторую ступень. Летчики и специалисты природнадзора полетели по точкам собирать образцы растений и грунта, на которых могли остаться следы ракетного ядовитого топлива. (Попутно скажем: этот многолетний контроль пока никаких результатов не дал - с высоты в тридцать километров, как и просчитывали специалисты, частицы топлива второй ступени в атмосфере, видимо, «растворяются».)
Мы прилетели утром, а вечером должны были вернуться в Саяногорск и спешили живущих на Еринате обо всем, что было тут с прошлого лета, как следует расспросить.
Как всегда, какое то время заняла переноска в гору гостинцев и упаковок с продуктами, которые из Абакана сопровождал Анатолий Мордакин. Запас этот сделали загодя на пенсионные деньги Агафьи работники лесного хозяйства Вера Алексеевна Зайцева и Николай Николаевич Савушкин. Николай Николаевич ранее непременно сам прилетал, по хозяйски определяя нужды Агафьи. Но болезнь теперь мешает ему летать, и он лишь письмо с приветами приложил с грузу.
После разгрузки и первых приветствий начались расспросы о новостях и о всём, чем жили таёжники.
Жизнь текла тут медленней, чем течет Еринат. Все новости связаны с тем, что приносит к приюту людей тайга. Событием главным был приход в апреле (сразу после берлоги) медведя. Голод привел его ночью прямо во двор к избушкам. «Все грядки, проклятый, поистоптал», - сокрушалась Агафья, показывая, как близко от избы ходил зверь. Интересовали голодного медведя козы. Больше всего наследил он около их загона, но вломиться в закрытую дверь не решился. Напуганная Агафья после той ночи везде поразвесила красные тряпки «пужала» и наготове держит ружьё, чтобы вовремя «дать выстрел».
Зимой забредала сюда любопытная, ни на что не покушавшаяся рысь. Видели тут однажды и росомаху, живущую выше леса близко к гольцам. Прямо к оконному стеклу избушки, где живет Ерофей, прибегал соболь, а однажды к тому же месту близко подошла маралуха. Бывалый охотник схватил ружьё, но стрелять, однако, не стал - «во первых, тут теперь заповедник, во вторых, в день Пасхи не хотелось проливать кровь». В пик половодья по Еринату несло и какого то зверя - не то лося, не то марала, «а может, корягу - в сумерках не разглядели».
В капкан, поставленный на шкодливую норку, попал панически оравший кот, и в такой же капкан угодил пёс Протон. Кот оклемался, а Протон неожиданно околел. Агафья уверена: от какой то болезни, а Ерофей мрачно бросил: «Кормить надо было как следует - на картошке да на перловке кто угодно ноги протянет». Но Агафья держалась своих наблюдений: болел. И, боясь заразы, собаку сожгла. Теперь в хозяйстве её пять коз, одиннадцать кур и избыточно много - семь полудиких кошек.
Время показало - самой нужной «скотиной» оказались тут козы. К молоку Агафья привыкла, но готовить сено на пять голов и негде, и сил уже нет. «Раньше, бывало, и днём, и ночью готова была работать, теперь же ночь не посплю - днём ни к чему не пригодна».
По прежнему Агафья упрекает жившую тут пять лет «прихожанку» Надежду. Считает, что удалившись «в свою Москву», она её предала. Одной Агафье живётся трудно: огород, заботы о сене для коз, дрова, ловля рыбы... В шестьдесят с лишним лет эти дела изнуряют. С Ерофеем союза нет. Живут не то что недружно - почти враждебно. Агафья временами ему пеняет: «Пошто со мной не говоришь?» Ерофей же, считая ненужным затевать ссору, махнёт рукой и запрётся в своей избе. По прежнему забота его - заготовка дров. Но каково это делать зимой человеку с одной ногой, таскающему поленья к жилью в мешке. «Я тут временный!» Снабжает Ерофея харчами сын, а пенсию отец откладывает, чтобы купить где нибудь в деревеньке избу. Агафья же таёжное своё пристанище покидать не желает. Да и куда податься? Молодому поколенью родни она почти что чужая, и самой житьё «в миру» в тягость. «Тут и умру», - как то сказала мне в ночном разговоре.
Вот почему она обрадовалась появлению тут человека, пешком одолевшего сто пятьдесят километров таёжных дебрей.
Родион Побойкин, - представился он. И я с большим любопытством выслушал рассказ 28 летнего человека о таёжной его одиссее.
К староверчеству Родион отношения не имеет. Работал в городе пекарем, потом строителем. Увлёкся походами по тайге. И вот решил «проверить себя в путешествии одиночном». Вышел 31 мая с рюкзаком весом в тридцать пять килограммов. Соль, спички, нож, компас, карта. Еда: рис, вяленое мясо, крупа, хлеб, масло, мёд были в его поклаже.
Очень ведь рисковали...
Да, не один раз пожалел, что затеял этот поход. На десятый день буквально выл в одном особо непроходимом месте: «Ну зачем я иду! Разве это мне обязательно нужно?!» Но взял себя в руки и вот дошел.
Опасности были?
А как же. С медведем столкнулся. Вот так же был от меня, как вы сидите. Минуты четыре топтался, принюхивался, снизу наискосок поглядывал на меня. Я испугался, конечно, но, слава Богу, не побежал, и медведь скрылся. Другая опасность - река. О том, что жильё уже близко, я догадался по старым ловчим ямам и по следам топора на деревьях, сделанным Лыковыми. И вышел к реке. Увидел и ужаснулся теченью. Но нечего делать, решился Еринат переплыть. Одолел, но едва не разбился о скалы. Вечером у костра обсушился, а утром был уже тут.
Путешественник выглядел исхудавшим, измученным. Все со мной прилетевшие зашептались: «Какой то непутёвый авантюрист, что тут ему нужно?» Но Агафья была приветливой и, видимо, уже прикинула, что странник её не объест, а работа ему найдётся.
После беседы о новостях обошли мы с Агафьей её «усадьбу». На всём лежала печать неухоженности - огород был вскопан только на четверть, в кучи свалено всё, что привозили сюда в подарок. Не было креста на могиле Карпа Осиповича. «Сгнил. А новый поставить часа не нахожу», - объясняла Агафья, грустно потупившись. Козы, до которых медведь не добрался, с надеждой, что их покормят, упирались рогами в оконце.
Занимал Агафью привезённый мною бинокль. С любопытством разглядывали мы склоны гор за рекой. На тёмном фоне кедров и елей свежей зеленью выделялись косички берёз. В одном месте крутого склона серой полосой тянулся вниз след старого камнепада, а выше и влево где то скрывалась избушка, в которой Лыковы тайно жили тридцать два года.
Что там сейчас?
Не ведаю. Последний раз была там два года назад. Огород зарос берёзами толщиной уже в руку. В избу, по следам было видно, забегал соболь. Разные другие звери безбоязненно ходят рядом с избой. Кабаргу сама видела. Всё тайга постепенно съедает...
На том месте, где обретается сейчас Агафья, почти ничего от прежней жизни семьи не осталось. Я видел лишь берестяные туески, старинный ковшик - подарок Агафье матерью, да какую то вышивку сестры Натальи. Всё остальное - пришло «из мира»: резиновые сапоги, свечи, вёдра, кастрюли, одёжда, бочки, часы, мотки проволоки, инструменты... Особняком раньше стояла избушка почти сказочной малости, только без курьих ножек. Под её крышей в 45 м году Агафья родилась. Потом изба более тридцати лет пустовала. Какой то охотник позже, разобрав её и опилив сгнившие по углам брёвна, сделал себе зимовьё, крошечное и продуваемое ветрами. Всё же Карп Осипович с дочерью решились сюда перебраться - очень уж нравилось Лыковым это местечко на солнечном склоне горы.
«Они же замёрзнут в этом жилище!» - позвонил мне Николай Николаевич Савушкин из Абакана. Когда я тут появился, уже стучали вовсю топоры, и к холодам ребята - лесные пожарные - соорудили избу крепкую и просторную. «Храмина! - гладил брёвна старик.
Жить бы да жить!» Но недолго пришлось ему радоваться. Вскорости заболел и умер, оставив Агафье в наследство всё, что удалось переправить сюда из убежища на горе. Я успел тогда снять на плёнку всё, чем пользовались Лыковы в таёжном своём хозяйстве. И теперь вот, порывшись в фотоархиве, обнаружил я снимки вещей, какие редко теперь увидишь: сапоги бродни, старые лыжи, подбитые камусом, всякого рода посуда из бересты, примитивная прялка времён царя Петра Первого, светец для лучины, мотыги, источенные ножи, нательный крест с резными письменами по кедровой древесине...
Последним «памятником старины» в нынешней «усадьбе» была уже описанная избушка. Но в этот раз реликвию, приспособленную для житья коз, я не увидел. Коз Агафья переселила в свежий небольшой сруб, а избёнка пошла на дрова...
С Агафьей мы вспомнили кое что из прежней их жизни. И в блокнот мне, как обычно, сделала с десяток своих рисунков.
Таково течение жизни у Ерината. Ерофей раз в неделю по маленькой рации связывается с сыном и ждёт часа, когда сможет покинуть это ставшее немилым ему местечко. А Агафья рада тому, что кто то к ней сюда прилетает, кто то прошёл по тайге. Что будет дальше? Об этом она, разумеется, думает. Но ответа на этот вопрос не знает - «Что Бог даст...» В суматохе прощанья у вертолёта мы лишь посулили её не забыть и чем можем помочь.
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Песков Василий Михайлович
Слова «Таежный тупик» не нуждаются в пояснении. Редкий из читающих газеты людей не знает, что речь идет о судьбе Лыковых. Впервые о таежной «находке» геологов «Комсомольская правда» рассказала в 1982 году. Интерес к маленькой документальной повести был огромным. Еще бы, речь шла о семье, более тридцати лет прожившей в изоляции от людей. И не где-то на юге, а в Сибири, в тайге. Все было интересно – обстоятельства, приведшие к исключительной «робинзонаде», трудолюбие, сплоченность людей в борьбе за существование, находчивость и умелость и, конечно, религиозная вера, ставшая причиной жизненного тупика, но и служившая опорой людям в необычайных, исключительных обстоятельствах.
Непросто было в 82-м году собрать информацию обо всем, что случилось. Что-то недоговаривалось, о чем-то Лыковы просто предпочитали молчать, еще не вполне доверяя людям из «мира», кое-что в сбивчивом непоследовательном рассказе было просто трудно понять. И как проверить услышанное? Пришлось подробно расспрашивать геологов, уже хорошо знавших Лыковых, сопоставлять, сравнивать.
Еще труднее было повествование публиковать. 1982 год. Гласности не было. Как рассказать в молодежной газете об отшельниках-староверах, не впадая в «антирелигиозные разоблачения»? Единственно верным было, показав драму людей, восхититься их жизнестойкостью, вызвать чувство сострадания и милосердия. Так история Лыковых и изложена.
Читательский интерес к публикациям совпадал и с моим интересом проследить за судьбой двух оставшихся от семьи, Агафьи и Карпа Осиповича. Судьба их, пусть краешком, вошла в соприкосновение с тем, что они называют «мирской жизнью». Каким будет этот процесс, к чему приведет? Семь лет подряд то зимою, то летом, то осенью – я старался бывать у Лыковых. И всегда в житье и судьбе их обнаруживалось что-нибудь новое, любопытное. Кое в чем Лыковым надо было и помогать. Я это делал с радостью, опираясь на участие своих друзей в Таштыпе и Абакане. Отчет о каждой поездке публиковался в «Комсомольской правде». То, что здесь вы прочтете, – газетные очерки, собранные в книжку и снабженные фотоснимками, число которых в газете было, естественно, ограниченным.
Еще хотел бы сказать спасибо людям, чья помощь Лыковым была у меня на глазах, кто помогал и мне добираться к избушке на Абакане. Имена их в повести вы найдете.
От семьи Лыковых осталась теперь только младшая дочь Агафья. Иногда она радует письмецом – листками с «печатными» старославянскими буквами. У нас уговор: случилось что-нибудь важное в жизни – обязательно написать. В прошлом году Агафья сообщила о странном волке, «приискавшем» место для жизни возле избы. И последняя новость: соседи-геологи свои работы сворачивают… Впрочем, обо всем этом вам предстоит прочитать.
В. ПЕСКОВ
Рассказ Николая Устиновича
В феврале мне позвонил, возвращаясь с юга в Сибирь, красноярский краевед Николай Устинович Журавлев. Он спросил: не заинтересует ли газету одна исключительная человеческая история?.. Через час я уже был в центре Москвы, в гостинице, и внимательно слушал сибирского гостя.
Суть истории была в том, что в горной Хакасии, в глухом малодоступном районе Западного Саяна, обнаружены люди, более сорока лет совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли двое детей, с рождения не видавшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о человеческом мире только по их рассказам.
Я сразу спросил: знает ли это Николай Устинович по разговорам или видел «отшельников» сам? Краевед сказал, что сначала прочел о случайной «находке» геологов в одной служебной бумаге, а летом сумел добраться в далекий таежный угол. «Был у них в хижине. Говорил, как вот сейчас с вами. Ощущение? Допетровские времена вперемежку с каменным веком! Огонь добывают кресалом… Лучина… Летом босые, зимой обувка – из бересты. Жили без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили. Но младших в семье понимаешь с трудом… Контакт имеют сейчас с геологической группой и, кажется, рады хотя бы коротким встречам с людьми. Но по-прежнему держатся настороженно, в быту и укладе жизни мало что изменили. Причина отшельничества – религиозное сектантство, корнями уходящее в допетровские времена. При слове „Никон“ плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят как о личном враге. События жизни недавней были им неизвестны. Электричество, радио, спутники – за гранью их понимания».
Обнаружили «робинзонов» летом 1978 года. Воздушной геологической съемкой в самом верховье реки Абакан были открыты железорудные залежи. Для их разведки готовились высадить группу геологов и с воздуха подбирали место посадки. Работа была кропотливой. Летчики много раз пролетали над глубоким каньоном, прикидывая, какая из галечных кос годится для приземления.
В один из заходов на склоне горы пилоты увидели что-то явно походившее на огород. Решили сначала, что показалось. Какой огород, если район известен как нежилой?! «Белое пятно» в полном смысле – до ближайшего населенного пункта вниз по реке 250 километров… И все-таки огород! Поперек склона темнели линейки борозд – скорее всего картошка. Да и прогалина в темном массиве лиственниц и кедровника не могла сама по себе появиться. Вырубка. И давнишняя.
Снизившись, сколько было возможно, над вершинами гор, летчики разглядели у огорода что-то похожее на жилье. Еще один круг заложили – жилье! Вон и тропка к ручью. И сушатся плахи расколотых бревен. Людей, однако, не было видно. Загадка! На карте пилотов в таких безлюдных местах любая жилая точка, даже пустующее летом зимовье охотника, обязательно помечается. А тут огород!
Поставили летчики крестик на карте и, продолжая поиск площадки для приземления, нашли ее наконец у реки, в пятнадцати километрах от загадочного местечка. Когда сообщали геологам о результатах разведки, особо обратили внимание на загадочную находку.
Геологов, приступивших к работе у Волковской рудной залежи, было четверо. Трое мужчин и одна женщина – Галина Письменская, руководившая группой. Оставшись с тайгою наедине, они уже ни на минуту не упускали из виду, что где-то рядом таинственный «огород». В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И, чтобы не теряться в догадках, геологи решили без промедления прояснить обстановку. И тут уместней всего привести запись рассказа самой Галины Письменской.
...«Выбрав погожий день, мы положили в рюкзак гостинцы возможным друзьям, однако на всякий случай я проверила пистолет, висевший у меня на боку.
Обозначенное летчиками место лежало на километровой примерно отметке вверх по склону горы. Поднимаясь, мы вышли вдруг на тропу. Вид ее, даже глазу неопытному, мог бы сказать: тропою пользуются уже много лет и чьи-то ноги ступали по ней совсем недавно. В одном месте стоял у тропы прислоненный к дереву посошок. Потом мы увидели два лабаза. В этих стоявших на высоких столбах постройках обнаружили берестяные короба с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка почему-то нас успокоила, и мы уже уверенно пошли по тропе. Следы присутствия тут людей попадались теперь все время – брошенный покоробленный туесок, бревно, мостком лежащее над ручьем, следы костра…
И вот жилище возле ручья. Почерневшая от времени и дождей хижина со всех сторон была обставлена каким-то таежным хламом, корьем, жердями, тесинами. Если бы не окошко размером с карман моего рюкзака, трудно бы было поверить, что тут обитают люди. Но они, несомненно, тут обитали – рядом с хижиной зеленел ухоженный огород с картошкой, луком и репой. У края лежала мотыга с прилипшей свежей землей.
Наш приход был, как видно, замечен. Скрипнула низкая дверь. И на свет божий, как в сказке, появилась фигура древнего старика. Босой. На теле латаная-перелатаная рубаха из мешковины. Из нее ж – портки, и тоже в заплатах, нечесаная борода. Всклокоченные волосы на голове. Испуганный, очень внимательный взгляд. И нерешительность. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Мы тоже молчали. Так продолжалось с минуту. Надо было что-нибудь говорить. Я сказала:
– Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в гости…
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, потрогал рукой ремешок на стене, и наконец мы услышали тихий нерешительный голос:
– Ну проходите, коли пришли…
Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках. Опять возникло тягостное молчание, которое вдруг прорвалось всхлипыванием, причитаниями. И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна билась в истерике и молилась: «Это нам за грехи, за грехи…» Другая, держась за столб, подпиравший провисшую матицу, медленно оседала на пол. Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу. Старик вышел за нами следом. И, тоже немало смущенный, сказал, что это две его дочери.
Давая новым своим знакомым прийти в себя, мы разложили в сторонке костер и достали кое-что из еды.
Через полчаса примерно из-под навеса избенки к костру приблизились три фигуры – дед и две его дочери. Следов истерики уже не было – испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощения консервами, чаем и хлебом подошедшие решительно отказались: «Нам это не можно!» На каменный очаг возле хижины они поставили чугунок с вымытой в ручье картошкой, накрыли посуду каменной плиткой и стали ждать. На вопрос: «Ели они когда-нибудь хлеб?» – старик сказал: «Я-то едал. А они нет. Даже не видели».
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину. Мешковатым был и покрой всей одежды: дырки для головы, поясная веревочка. И все – сплошные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущения. Речь дочерей мы с трудом понимали. В ней было много старинных слов, значенье которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была очень своеобразной – глуховатый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное воркование.
В вечеру знакомство продвинулось достаточно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей – Наталья и Агафья. Фамилия – Лыковы.
Младшая, Агафья, во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать. Спросив разрешение у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же, как говорила, прочла молитву. Потом, желая показать, что Наталья тоже может прочесть, положила книгу ей на колени. И все значительно после этого помолчали. Чувствовалось: умение читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости.
«А ты умеешь читать?» – спросила меня Агафья. Все трое с любопытством ждали, что я отвечу. Я сказала, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало старика и сестер, считавших, как видно, умение читать и писать исключительным даром. Но умение есть умение, и меня принимали теперь как равную.
Дед посчитал, однако, нужным тут же спросить, девка ли я. «По голосу и в остальном – вроде девка, а вот одежа…» Это позабавило и меня, и троих моих спутников, объяснивших Карпу Осиповичу, что я умею не только писать, читать, но и являюсь в группе начальником. «Неисповедимы твои дела, господи!» – сказал старик, перекрестившись. И дочери тоже начали молиться.
Молитвою собеседники наши прерывали долго тянувшийся разговор. Вопросов с обеих сторон было много. И пришло время задать главный для нас вопрос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они с женой от людей по божьему повелению. «Нам не можно жить с миром…»
Принесенные нами подарки – клок полотна, нитки, иголки, крючки рыболовные – тут были приняты с благодарностью. Материю сестры, переглядываясь, гладили руками, рассматривали на свет.
На этом первая встреча окончилась. Расставание было почти уже дружеским. И мы почувствовали: в лесной избушке нас будут теперь уже ждать».
Можно понять любопытство четырех молодых людей, нежданно-негаданно повстречавших осколок почти «ископаемой» жизни. В каждый погожий свободный день они спешили к таежному тайнику. «Казалось, мы все уже знаем о судьбе таежных затворников, вызывавших одновременно любопытство, удивление и жалость, как вдруг обнаружилось: мы знакомы еще не со всеми в семье».
В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их расспросы отвечали уклончиво: «Скоро придет». Старик пришел, но не один. Он появился на тропке в сопровождении двух мужчин. В руках посошки. Одежда все та же – латаная мешковина. Босые. Бородатые. Немолодые уже, хотя о возрасте трудно было судить. Смотрели оба с любопытством и настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о визитах людей к тайнику. Они были уже подготовлены к встрече. И все же один не сдержался при виде той, что больше всего возбуждала у них любопытство. Шедший первым обернулся к другому с возгласом: «Дмитрий, девка! Девка стоит!» Старик спутников урезонил. И представил как своих сыновей.
– Это старший, Сави́н. А это – Дмитрий, родился тут…
При этом представлении братья стояли, потупившись, опираясь на посошки. Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно. В шести километрах, вблизи реки, стояла их хижина с огородом и погребом. Это был мужской «филиал» поселения. Обе таежные хижины соединяла тропа, по которой туда и сюда ходили почти ежедневно.
Стали ходить по тропе и геологи. Галина Письменская: «Дружелюбие было искренним, обоюдным. И все же мы не питали надежды, что «отшельники» согласятся посетить наш базовый лагерь, расположенный в пятнадцати километрах вниз по реке. Уж больно часто мы слышали фразу: «Нам это не можно». И каково же было удивление наше, когда у палаток появился однажды целый отряд. Во главе сам старик, и за ним «детвора» – Дмитрий, Наталья, Агафья, Савин. Старик в высокой шапке из камуса кабарги, сыновья – в клобуках, сшитых из мешковины. Одеты все пятеро в мешковину. Босые. В руках посошки. За плечами на лямках – мешки с картошкой и кедровыми орехами, принесенными нам в гостинцы…
Разговор был общим и оживленным. А ели опять врозь – «нам вашу еду не можно!». Сели поодаль под кедром, развязали мешки, жуют картофельный «хлеб», по виду более черный, чем земля у Абакана, запивают водою из туесков. Потом погрызли орехов – и за молитву.
В отведенной для них палатке гости долго пробовали, мяли ладонями раскладушки. Дмитрий, не раздеваясь, лег на постель. Савин не решился. Сел рядом с кроватью и так, сидя, спал. Я позже узнала: он и в хижине приспособился сидя спать – «едак богу угодней».
Практичный глава семейства долго мял в руках край палатки, пробовал растягивать полотно и цокал языком: «Ох, крепка, хороша! На портки бы – износа не будет…»
В сентябре, когда на гольцах лежал уже снег, пришла пора геологам улетать. Сходили они к таежным избушкам проститься. «А что, если с нами? – полушутливо сказала „девка-начальник“. – Поселитесь где захотите, избу поможем поставить, огород заведете…» – «Нет, нам не можно!» – замахали руками все пятеро. «Нам не можно!» – твердо сказал старик.
Вертолет, улетая, сделал два круга над горой с «огородом». У вороха выкопанной картошки, подняв голову кверху, стояли пятеро босоногих людей. Они не махали руками, не шевелились. Только кто-то один из пяти упал на колени – молился.
В «миру» рассказ геологов о находке в тайге, понятное дело, вызвал множество толков, пересудов, предположений. Что за люди? Старожилы реки Абакан уверенно говорили: это кержаки-староверы, такое бывало и раньше. Но появился слух, что в тайгу в 20-х годах удалился поручик-белогвардеец, убивший будто бы старшего брата и скрывшийся вместе с его женой. Говорили и о 30-х годах: «Было тут всякое…»
Николай Устинович Журавлев, отчасти по службе, отчасти по краеведческой страсти ко всему необычному, решил добраться в таежный угол. И это ему удалось. С проводником-охотником и сержантом милиции из райцентра Таштый он добрался к таежному «огороду» и застал там картину, уже описанную. Пятеро людей по-прежнему жили в двух хижинах, убежденные, что так и следует жить «истинным христианам».
Пришедших встретили настороженно. Все же удалось выяснить: это семья староверов, в тайгу семья удалилась в 30-х годах.
Старику Лыкову Карпу Осиповичу было 83 года, старшему сыну Савину – 56, Наталье – 46, Дмитрию – 40, младшей, Агафье, шел 39-й.
Житье и быт убоги до крайности. Молитвы, чтение богослужебных книг и подлинная борьба за существование в условиях почти первобытных.
Вопросов пришедшим не задавали. Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней «слушали, как марсиане».
Николай Устинович был у Лыковых менее суток. Узнал: геологи, теперь уже из расширенной партии, бывают «на огороде» сравнительно часто, одни из понятного любопытства, другие – помочь «старикам» строить новую избу, копать картошку. Лыковы тоже изредка ходят в поселок. Идут, как и прежде, босые, но в одежде появилось кое-что из дареного. Деду пришлась по душе войлочная шляпа с небольшими полями, дочери носят темного цвета платки. Савин и Дмитрий сменили портки домотканые на сшитые из палаточной ткани…
* * *
Рассказ Николая Устиновича был интересным, но вызвал много вопросов, на которые полных ответов у рассказчика не было. Не вполне ясен был путь семьи Лыковых в крайнюю точку удаления от людей. Интересно было на примере конкретных жизней увидеть следы раскола, о котором так много было в свое время написано. Но более важным для меня, чем вопросы религии, был вопрос: а как жили?
Как могли люди выжить не в тропиках возле бананов, а в сибирской тайге со снегами по пояс и с морозом за тридцать? Еда, одежда, бытовой инвентарь, огонь, свет в жилище, поддержание огорода, борьба с болезнями, счет времени – как все это осуществлялось и добывалось, каких усилий и умения требовало? Не тянуло ли к людям? И каким представляется окружающий мир младшим Лыковым, для которых родильным домом была тайга? В каких отношениях они были с отцом и матерью, между собой? Что знали они о тайге и ee обитателях. Как представляют себе «мирскую» жизнь, они ведь знали: где-то есть эта жизнь. Они могли знать о ней хотя бы по пролетающим самолетам.
Немаловажная вещь: существуют вопросы пола, инстинкт продолжения жизни. Как мать с отцом, знавшие, что такое любовь, могли лишить детей своих этой радости, дарованной жизнью всему сущему в ней? Наконец, встреча с людьми. Для младших в семье она, несомненно, была потрясением. Что принесла она Лыковым – радость или, может быть, сожаление, что тайна их жизни открыта? Было много других волнующе непонятных черт затерянной жизни.
Сидя в московской гостинице, мыс Николаем Устиновичем выписали на листок целый столбец вопросов. И решили: как только наступит лето и затерянный край станет доступным для экспедиции, мы посетим Лыковых.
Сейчас, когда я сижу над бумагами в подмосковном жилье с электричеством, телефоном, с телевизором, на экране которого плавают в невесомости и, улыбаясь, посылают на Землю приветы четверо мужчин и одна женщина, все, что я видел в июле, представляется нереальным. Так вспоминаешь обычно явственный длинный сон. Но все это было! Вот четыре блокнота с дождевыми потеками, кедровой хвоей и размятыми меж страниц комарами. Вот карта с маршрутом. Вот, наконец, разрезанная, разложенная по конвертам пленка с ее цветной, недоступной для памяти убедительностью, воскрешающая все подробности путешествия.
* * *
Окиньте на карте взглядом середину Сибири – пространство, лежащее у реки Енисей. Этот край, именуемый Красноярским, имеет много природных зон. На юге, где в Енисей вливается Абакан, не хуже, чем в астраханских степях, вызревают арбузы, дыни, томаты. «Сибирская Италия», – говорят иногда об этих местах. На севере, где Енисей превращается уже в море, олени добывают под снегом скудную пищу и люди живут исключительно тем, что может дать разведение оленей. Тысячи километров с юга на север – степь, лесостепь, широченный пояс тайги, лесотундра, полярная зона. Мы много пишем об освоении этого края. И он освоен уже изрядно. Но мудрено ли, что есть тут еще и «медвежьи углы», «белые пятна», места неизбежные и нехоженые!
Место нашего интереса лежит на юге Сибири – в Хакасии, где горный Алтай встречает хребты Саяна. Отыщите начальный хвостик реки Абакан, поставьте на правом его берегу отметку на память – это и есть место, куда мы стремились и откуда с трудом потом выбирались.
В свои молодые годы Земле угодно было так смешать, перепутать тут горные кряжи, что место сделалось исключительно недоступным. «Тут нет никакой проезжей дороги и даже сносной тропы. Едва приметный, скрытый тайгою след пригоден для сообщения людей сильных, выносливых и то с некоторым риском». (Из отчета геологической экспедиции.) «Для проникновения сюда надо преодолеть несколько барьеров, каждый из которых по мере продвижения вглубь становится выше и круче», – читаем в другом отчете.
В Сибири реки всегда служили самым надежным путем для людей. Но Абакан, рождаемый в этих краях, так норовист и так опасен, что лишь два-три сорвиголовы – старожилы-охотники на лодках, длинных, как щуки, подымаются вверх по реке близко к истоку. И река совершенно безлюдна. Первый из населенных пунктов – село-городок Абаза – лежит от поставленной нами точки в двухстах пятидесяти километрах.
Забегу вперед, расскажу. Возвращаясь с таежного «огорода», мы попали в полосу непогоды и надолго засели в поселке геологов в ожидании вертолета. Все, чем можно было заняться в дождь при безделье, было испытано. Четыре раза парились в бане, несколько раз ходили в тайгу к бурильным станам, собирали чернику, снимали бурундуков, ловили хариусов, стреляли из пистолета в консервную банку, рассказали все байки. И когда стало уже невмочь, заикнулись о лодке, на приколе стоявшей в заводи Абакана. «Лодка?.. – сказал геолог, начальник разведки. – А если кончится путешествие траурной рамкой и подписью „группа товарищей“? Вам-то что, а меня к прокурору потянут». Мы с Николаем Устиновичем смущенно ретировались. Но на десятый, кажется, очень дождливый день слово «лодка» потихонечку всплыло. «Ладно, – сказал начальник, – рискнем! Но я поплыву вместе с вами».
И мы поплыли. Шесть человек и 300 килограммов груза: фотографический сундучок, бочка с бензином, мотор запасной, шесты, топор, спасательные пояса, плащи, ведро соленого хариуса, хлеб, сахар, чай – все вместила видавшая виды абазинская лодка. На корме у мотора сел Васька Денисов, бурильщик, ловкий, бывалый парень, yо пока еще лишь кандидат в то считанное число молодцов, уверенно проходящих весь Абакан.
У страха глаза большие, и, возможно, опасность была не так велика, как кажется новичкам. Но, ей-ей, небо не раз виделось нам с овчинку в прямом и образном смысле. В тесном таежном каньоне Абакан несется, дробясь на протоки, создавая завалы из смытых деревьев, вскипая на каменных шиверах. Наша лодка для этой реки была деревянной игрушкой, которую можно швырнуть на скалы, опрокинуть на быстрине, затянуть под завалы из бревен. Вода в реке не текла – летела! Временами падение потока было настолько крутым, что казалось: лодка несется вниз по пенному эскалатору. В такие минуты мы все молчали, вспоминая родных и близких.
Но хвала кормчему – ничего не случилось! Васька нигде не дал маху, знал, в какой из проток и в какую секунду свернуть, где скорость держать на пределе, где сбавить, где вовсе идти на шестах; знал поименно скрытые под водой валуны, на которых летели щепы от многих лодок… Как транспортный путь верховье реки Абакан опасно и ненадежно. Но кто однажды этой дорогой в верховьях прошел, тот будет иметь особую точку отсчета в понимании дикой, нетронутой красоты, которой люди коснулись пока лишь глазом.
Природа нам улыбнулась. Половину пути мы плыли при солнце. Обступавшие реку горы источали запах июльской хвои, скалистый, сиреневый берег пестрел цветами, небо было пронзительно синим. Повороты реки то прятали, то открывали глазам череду таинственных сопок, и в любую минуту река могла подарить нам таежную тайну – на каменистую косу мог выйти медведь, марал, лось, мог пролететь над водой глухарь… Все переменчиво в жизни. Больше недели мы кляли погоду, не пускавшую к нам вертолет. Теперь же мы благодарны были ненастью, толкнувшему нас в объятия Абакана.
Два дня с ночевкой в таежном зимовье заняло путешествие. Но оно показалось нам более долгим. Двести пятьдесят километров – и ни единого человеческого жилья! Когда мы с воды увидели первый дым над трубой, то все заорали как по команде: «Абаза!!!» Первый поселок на Абакане в эту минуту нам показался центром Вселенной.
Таким было наше возвращение из тайги после свидания с Лыковыми. Небольшую повесть о встрече с людьми необычайной судьбы я начал с конца, чтобы можно было почувствовать и представить, как далеко от людей они удалились и почему лишь случайно их обнаружили.
* * *
В Абазе мы заночевали и как-то совершенно по-новому воспринимали теперь этот пограничный с тайгою село-городок. Он действительно был столицей этого края. У пристани на приколе стояло несколько сотен лодок, подобных той, на которой мы прибыли из тайги. На них возят тут сено, дрова, грибы, ягоды, кедровые орехи, уплывают охотиться и рыбачить. На берегу у пристани плотники строили новые лодки. Старушки выходили сюда посидеть на скамейках, тут вечером прогуливались парочки, сновали у лодок мальчишки, парни опробовали и чинили моторы или вот так же, как мы, вернувшись с реки, рассказывали, кто что видел, в какую переделку попал.
Прямо к пристани выходили палисадники и огороды уютных добротных сибирских построек. Зрели яблоки возле домов. Огороды источали запах нагретого солнцем укропа, подсолнухов. Шел от домов смоляной аромат аккуратно уложенных дров. Была суббота, и подле каждого дома курилась банька. На широких опрятных улицах городка траву и асфальт мирно делили телята и «Жигули». Афиши извещали о предстоящем приезде известного киноартиста. А на щите объявлений мы без всякого удивления прочитали листок: «Меняю жилье в Ленинграде на жилье в Абазе». Тут живут горняки, лесорубы, геологи и охотники. Все они преданно любят уютную, живописную Абазу. Таков село-городок у края тайги.
Мы тут искали кого-нибудь из тех смельчаков, кто ходил к верховью реки: расспросить о природе тех мест, обо всем, что не успели или упустили узнать у Лыковых и геологов. Застали дома мы охотника Юрия Моганакова. И просидели с ним целый вечер. «Тайга там не бедная! Много всего растет, много чего бегает, – сказал охотник, – Но все же это тайга. В горах снег выпадает уже в сентябре и лежит до самого мая. Может выпасть и лечь на несколько дней в июне. Зимой снег – по пояс, а морозы – под пятьдесят. Сибирь!»
О Лыковых Юрий слышал. А в прошлом году любопытства ради поднялся до их «норы». На вопрос, что он думает об их таежном житье-бытье, охотник сказал, что любит тайгу, всегда отправляется в нее с радостью, «но еще с большей радостью возвращаюсь сюда, в Абазу». «Замуровать свою жизнь в тайге без людей, без соли, без хлеба – это большая промашка. Сам старик Лыков, я думаю, понял эту промашку».
Еще мы спросили, как смогли Лыковы так далеко подняться по Абакану, если сегодня, имея на лодке два очень сильных мотора, лишь единицы отважатся состязаться с рекой? «Они лодку вели бечевою и на шестах. Раньше все так ходили, правда, недалеко. Но Карп Лыков, я понял, особой закваски кержак. Прошел! Недель восемь, наверное, ушло на то, что сегодня я пробегаю в два дня».
… А вертолет до «таежной норы» шел всего два часа. В десять утра поднялись, а в двенадцать уже искали глазами место посадки.
Песков Василий Михайлович
Василий Михайлович Песков
Василий Песков – журналист и писатель, специальный корреспондент «Комсомольской правды» – хорошо известен читателям как автор книг о природе, о нашем Отечестве, о ярких и интересных людях. Произведения Василия Пескова удостоены многих наград, в том числе Ленинской премии. Василий Песков много путешествует по стране, побывал во многих уголках мира.
Документальная повесть «Таежный тупик» – результат многолетних наблюдений за «робинзонадой» семьи староверов в горной Хакасии. В книге рассказывается об известной семье Лыковых, более тридцати лет прожившей в изоляции от людей. Впервые о таежной находке геологов мы узнали из газетной публикации в 1982 году. С тех пор автор первого очерка Василий Михайлович Песков в течение семи лет посещал Лыковых. Рассказ о каждой поездке публиковался в «Комсомольской правде». Эти рассказы и составили книжку.
Текст книги дополнен более поздними репортажами автора в газете "Комсомольская правда" и материалами сайта www.kp.ru (вплоть до 2006 г.)
Оригинальный файл (с полным комплектом фото) расположен по адресу:
http://publ.lib.ru/ARCHIVES/P/PESKOV_Vasiliy_Mihaylovich/Taejnyy_tupik.(1990)..zip
Слова «Таежный тупик» не нуждаются в пояснении. Редкий из читающих газеты людей не знает, что речь идет о судьбе Лыковых. Впервые о таежной «находке» геологов «Комсомольская правда» рассказала в 1982 году. Интерес к маленькой документальной повести был огромным. Еще бы, речь шла о семье, более тридцати лет прожившей в изоляции от людей. И не где-то на юге, а в Сибири, в тайге. Все было интересно – обстоятельства, приведшие к исключительной «робинзонаде», трудолюбие, сплоченность людей в борьбе за существование, находчивость и умелость и, конечно, религиозная вера, ставшая причиной жизненного тупика, но и служившая опорой людям в необычайных, исключительных обстоятельствах.
Непросто было в 82-м году собрать информацию обо всем, что случилось. Что-то недоговаривалось, о чем-то Лыковы просто предпочитали молчать, еще не вполне доверяя людям из «мира», кое-что в сбивчивом непоследовательном рассказе было просто трудно понять. И как проверить услышанное? Пришлось подробно расспрашивать геологов, уже хорошо знавших Лыковых, сопоставлять, сравнивать.
Еще труднее было повествование публиковать. 1982 год. Гласности не было. Как рассказать в молодежной газете об отшельниках-староверах, не впадая в «антирелигиозные разоблачения»? Единственно верным было, показав драму людей, восхититься их жизнестойкостью, вызвать чувство сострадания и милосердия. Так история Лыковых и изложена.
Читательский интерес к публикациям совпадал и с моим интересом проследить за судьбой двух оставшихся от семьи, Агафьи и Карпа Осиповича. Судьба их, пусть краешком, вошла в соприкосновение с тем, что они называют «мирской жизнью». Каким будет этот процесс, к чему приведет? Семь лет подряд то зимою, то летом, то осенью – я старался бывать у Лыковых. И всегда в житье и судьбе их обнаруживалось что-нибудь новое, любопытное. Кое в чем Лыковым надо было и помогать. Я это делал с радостью, опираясь на участие своих друзей в Таштыпе и Абакане. Отчет о каждой поездке публиковался в «Комсомольской правде». То, что здесь вы прочтете, – газетные очерки, собранные в книжку и снабженные фотоснимками, число которых в газете было, естественно, ограниченным.
Еще хотел бы сказать спасибо людям, чья помощь Лыковым была у меня на глазах, кто помогал и мне добираться к избушке на Абакане. Имена их в повести вы найдете.
От семьи Лыковых осталась теперь только младшая дочь Агафья. Иногда она радует письмецом – листками с «печатными» старославянскими буквами. У нас уговор: случилось что-нибудь важное в жизни – обязательно написать. В прошлом году Агафья сообщила о странном волке, «приискавшем» место для жизни возле избы. И последняя новость: соседи-геологи свои работы сворачивают… Впрочем, обо всем этом вам предстоит прочитать.
В. ПЕСКОВ
Рассказ Николая Устиновича
В феврале мне позвонил, возвращаясь с юга в Сибирь, красноярский краевед Николай Устинович Журавлев. Он спросил: не заинтересует ли газету одна исключительная человеческая история?.. Через час я уже был в центре Москвы, в гостинице, и внимательно слушал сибирского гостя.
Суть истории была в том, что в горной Хакасии, в глухом малодоступном районе Западного Саяна, обнаружены люди, более сорока лет совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли двое детей, с рождения не видавшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о человеческом мире только по их рассказам.
Я сразу спросил: знает ли это Николай Устинович по разговорам или видел «отшельников» сам? Краевед сказал, что сначала прочел о случайной «находке» геологов в одной служебной бумаге, а летом сумел добраться в далекий таежный угол. «Был у них в хижине. Говорил, как вот сейчас с вами. Ощущение? Допетровские времена вперемежку с каменным веком! Огонь добывают кресалом… Лучина… Летом босые, зимой обувка – из бересты. Жили без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили. Но младших в семье понимаешь с трудом… Контакт имеют сейчас с геологической группой и, кажется, рады хотя бы коротким встречам с людьми. Но по-прежнему держатся настороженно, в быту и укладе жизни мало что изменили. Причина отшельничества – религиозное сектантство, корнями уходящее в допетровские времена. При слове „Никон“ плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят как о личном враге. События жизни недавней были им неизвестны. Электричество, радио, спутники – за гранью их понимания».
Обнаружили «робинзонов» летом 1978 года. Воздушной геологической съемкой в самом верховье реки Абакан были открыты железорудные залежи. Для их разведки готовились высадить группу геологов и с воздуха подбирали место посадки. Работа была кропотливой. Летчики много раз пролетали над глубоким каньоном, прикидывая, какая из галечных кос годится для приземления.
В один из заходов на склоне горы пилоты увидели что-то явно походившее на огород. Решили сначала, что показалось. Какой огород, если район известен как нежилой?! «Белое пятно» в полном смысле – до ближайшего населенного пункта вниз по реке 250 километров… И все-таки огород! Поперек склона темнели линейки борозд – скорее всего картошка. Да и прогалина в темном массиве лиственниц и кедровника не могла сама по себе появиться. Вырубка. И давнишняя.
Снизившись, сколько было возможно, над вершинами гор, летчики разглядели у огорода что-то похожее на жилье. Еще один круг заложили – жилье! Вон и тропка к ручью. И сушатся плахи расколотых бревен. Людей, однако, не было видно. Загадка! На карте пилотов в таких безлюдных местах любая жилая точка, даже пустующее летом зимовье охотника, обязательно помечается. А тут огород!
Поставили летчики крестик на карте и, продолжая поиск площадки для приземления, нашли ее наконец у реки, в пятнадцати километрах от загадочного местечка. Когда сообщали геологам о результатах разведки, особо обратили внимание на загадочную находку.
Геологов, приступивших к работе у Волковской рудной залежи, было четверо. Трое мужчин и одна женщина – Галина Письменская, руководившая группой. Оставшись с тайгою наедине, они уже ни на минуту не упускали из виду, что где-то рядом таинственный «огород». В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И, чтобы не теряться в догадках, геологи решили без промедления прояснить обстановку. И тут уместней всего привести запись рассказа самой Галины Письменской.
«Выбрав погожий день, мы положили в рюкзак гостинцы возможным друзьям, однако на всякий случай я проверила пистолет, висевший у меня на боку.
Обозначенное летчиками место лежало на километровой примерно отметке вверх по склону горы. Поднимаясь, мы вышли вдруг на тропу. Вид ее, даже глазу неопытному, мог бы сказать: тропою пользуются уже много лет и чьи-то ноги ступали по ней совсем недавно. В одном месте стоял у тропы прислоненный к дереву посошок. Потом мы увидели два лабаза. В этих стоявших на высоких столбах постройках обнаружили берестяные короба с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка почему-то нас успокоила, и мы уже уверенно пошли по тропе. Следы присутствия тут людей попадались теперь все время – брошенный покоробленный туесок, бревно, мостком лежащее над ручьем, следы костра…
И вот жилище возле ручья. Почерневшая от времени и дождей хижина со всех сторон была обставлена каким-то таежным хламом, корьем, жердями, тесинами. Если бы не окошко размером с карман моего рюкзака, трудно бы было поверить, что тут обитают люди. Но они, несомненно, тут обитали – рядом с хижиной зеленел ухоженный огород с картошкой, луком и репой. У края лежала мотыга с прилипшей свежей землей.
Песков Василий Михайлович
Слова «Таежный тупик» не нуждаются в пояснении. Редкий из читающих газеты людей не знает, что речь идет о судьбе Лыковых. Впервые о таежной «находке» геологов «Комсомольская правда» рассказала в 1982 году. Интерес к маленькой документальной повести был огромным. Еще бы, речь шла о семье, более тридцати лет прожившей в изоляции от людей. И не где-то на юге, а в Сибири, в тайге. Все было интересно – обстоятельства, приведшие к исключительной «робинзонаде», трудолюбие, сплоченность людей в борьбе за существование, находчивость и умелость и, конечно, религиозная вера, ставшая причиной жизненного тупика, но и служившая опорой людям в необычайных, исключительных обстоятельствах.
Непросто было в 82-м году собрать информацию обо всем, что случилось. Что-то недоговаривалось, о чем-то Лыковы просто предпочитали молчать, еще не вполне доверяя людям из «мира», кое-что в сбивчивом непоследовательном рассказе было просто трудно понять. И как проверить услышанное? Пришлось подробно расспрашивать геологов, уже хорошо знавших Лыковых, сопоставлять, сравнивать.
Еще труднее было повествование публиковать. 1982 год. Гласности не было. Как рассказать в молодежной газете об отшельниках-староверах, не впадая в «антирелигиозные разоблачения»? Единственно верным было, показав драму людей, восхититься их жизнестойкостью, вызвать чувство сострадания и милосердия. Так история Лыковых и изложена.
Читательский интерес к публикациям совпадал и с моим интересом проследить за судьбой двух оставшихся от семьи, Агафьи и Карпа Осиповича. Судьба их, пусть краешком, вошла в соприкосновение с тем, что они называют «мирской жизнью». Каким будет этот процесс, к чему приведет? Семь лет подряд то зимою, то летом, то осенью – я старался бывать у Лыковых. И всегда в житье и судьбе их обнаруживалось что-нибудь новое, любопытное. Кое в чем Лыковым надо было и помогать. Я это делал с радостью, опираясь на участие своих друзей в Таштыпе и Абакане. Отчет о каждой поездке публиковался в «Комсомольской правде». То, что здесь вы прочтете, – газетные очерки, собранные в книжку и снабженные фотоснимками, число которых в газете было, естественно, ограниченным.
Еще хотел бы сказать спасибо людям, чья помощь Лыковым была у меня на глазах, кто помогал и мне добираться к избушке на Абакане. Имена их в повести вы найдете.
От семьи Лыковых осталась теперь только младшая дочь Агафья. Иногда она радует письмецом – листками с «печатными» старославянскими буквами. У нас уговор: случилось что-нибудь важное в жизни – обязательно написать. В прошлом году Агафья сообщила о странном волке, «приискавшем» место для жизни возле избы. И последняя новость: соседи-геологи свои работы сворачивают… Впрочем, обо всем этом вам предстоит прочитать.
В. ПЕСКОВ
Рассказ Николая Устиновича
В феврале мне позвонил, возвращаясь с юга в Сибирь, красноярский краевед Николай Устинович Журавлев. Он спросил: не заинтересует ли газету одна исключительная человеческая история?.. Через час я уже был в центре Москвы, в гостинице, и внимательно слушал сибирского гостя.
Суть истории была в том, что в горной Хакасии, в глухом малодоступном районе Западного Саяна, обнаружены люди, более сорока лет совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли двое детей, с рождения не видавшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о человеческом мире только по их рассказам.
Я сразу спросил: знает ли это Николай Устинович по разговорам или видел «отшельников» сам? Краевед сказал, что сначала прочел о случайной «находке» геологов в одной служебной бумаге, а летом сумел добраться в далекий таежный угол. «Был у них в хижине. Говорил, как вот сейчас с вами. Ощущение? Допетровские времена вперемежку с каменным веком! Огонь добывают кресалом… Лучина… Летом босые, зимой обувка – из бересты. Жили без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили. Но младших в семье понимаешь с трудом… Контакт имеют сейчас с геологической группой и, кажется, рады хотя бы коротким встречам с людьми. Но по-прежнему держатся настороженно, в быту и укладе жизни мало что изменили. Причина отшельничества – религиозное сектантство, корнями уходящее в допетровские времена. При слове „Никон“ плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят как о личном враге. События жизни недавней были им неизвестны. Электричество, радио, спутники – за гранью их понимания».
Обнаружили «робинзонов» летом 1978 года. Воздушной геологической съемкой в самом верховье реки Абакан были открыты железорудные залежи. Для их разведки готовились высадить группу геологов и с воздуха подбирали место посадки. Работа была кропотливой. Летчики много раз пролетали над глубоким каньоном, прикидывая, какая из галечных кос годится для приземления.
В один из заходов на склоне горы пилоты увидели что-то явно походившее на огород. Решили сначала, что показалось. Какой огород, если район известен как нежилой?! «Белое пятно» в полном смысле – до ближайшего населенного пункта вниз по реке 250 километров… И все-таки огород! Поперек склона темнели линейки борозд – скорее всего картошка. Да и прогалина в темном массиве лиственниц и кедровника не могла сама по себе появиться. Вырубка. И давнишняя.
Снизившись, сколько было возможно, над вершинами гор, летчики разглядели у огорода что-то похожее на жилье. Еще один круг заложили – жилье! Вон и тропка к ручью. И сушатся плахи расколотых бревен. Людей, однако, не было видно. Загадка! На карте пилотов в таких безлюдных местах любая жилая точка, даже пустующее летом зимовье охотника, обязательно помечается. А тут огород!
Поставили летчики крестик на карте и, продолжая поиск площадки для приземления, нашли ее наконец у реки, в пятнадцати километрах от загадочного местечка. Когда сообщали геологам о результатах разведки, особо обратили внимание на загадочную находку.
Геологов, приступивших к работе у Волковской рудной залежи, было четверо. Трое мужчин и одна женщина – Галина Письменская, руководившая группой. Оставшись с тайгою наедине, они уже ни на минуту не упускали из виду, что где-то рядом таинственный «огород». В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И, чтобы не теряться в догадках, геологи решили без промедления прояснить обстановку. И тут уместней всего привести запись рассказа самой Галины Письменской.
«Выбрав погожий день, мы положили в рюкзак гостинцы возможным друзьям, однако на всякий случай я проверила пистолет, висевший у меня на боку.
Обозначенное летчиками место лежало на километровой примерно отметке вверх по склону горы. Поднимаясь, мы вышли вдруг на тропу. Вид ее, даже глазу неопытному, мог бы сказать: тропою пользуются уже много лет и чьи-то ноги ступали по ней совсем недавно. В одном месте стоял у тропы прислоненный к дереву посошок. Потом мы увидели два лабаза. В этих стоявших на высоких столбах постройках обнаружили берестяные короба с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка почему-то нас успокоила, и мы уже уверенно пошли по тропе. Следы присутствия тут людей попадались теперь все время – брошенный покоробленный туесок, бревно, мостком лежащее над ручьем, следы костра…
И вот жилище возле ручья. Почерневшая от времени и дождей хижина со всех сторон была обставлена каким-то таежным хламом, корьем, жердями, тесинами. Если бы не окошко размером с карман моего рюкзака, трудно бы было поверить, что тут обитают люди. Но они, несомненно, тут обитали – рядом с хижиной зеленел ухоженный огород с картошкой, луком и репой. У края лежала мотыга с прилипшей свежей землей.
Наш приход был, как видно, замечен. Скрипнула низкая дверь. И на свет божий, как в сказке, появилась фигура древнего старика. Босой. На теле латаная-перелатаная рубаха из мешковины. Из нее ж – портки, и тоже в заплатах, нечесаная борода. Всклокоченные волосы на голове. Испуганный, очень внимательный взгляд. И нерешительность. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Мы тоже молчали. Так продолжалось с минуту. Надо было что-нибудь говорить. Я сказала:
– Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в гости…
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, потрогал рукой ремешок на стене, и наконец мы услышали тихий нерешительный голос:
– Ну проходите, коли пришли…
Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках. Опять возникло тягостное молчание, которое вдруг прорвалось всхлипыванием, причитаниями. И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна билась в истерике и молилась: «Это нам за грехи, за грехи…» Другая, держась за столб, подпиравший провисшую матицу, медленно оседала на пол. Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу. Старик вышел за нами следом. И, тоже немало смущенный, сказал, что это две его дочери.
Давая новым своим знакомым прийти в себя, мы разложили в сторонке костер и достали кое-что из еды.
Через полчаса примерно из-под навеса избенки к костру приблизились три фигуры – дед и две его дочери. Следов истерики уже не было – испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощения консервами, чаем и хлебом подошедшие решительно отказались: «Нам это не можно!» На каменный очаг возле хижины они поставили чугунок с вымытой в ручье картошкой, накрыли посуду каменной плиткой и стали ждать. На вопрос: «Ели они когда-нибудь хлеб?» – старик сказал: «Я-то едал. А они нет. Даже не видели».
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину. Мешковатым был и покрой всей одежды: дырки для головы, поясная веревочка. И все – сплошные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущения. Речь дочерей мы с трудом понимали. В ней было много старинных слов, значенье которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была очень своеобразной – глуховатый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное воркование.
В вечеру знакомство продвинулось достаточно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей – Наталья и Агафья. Фамилия – Лыковы.
Младшая, Агафья, во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать. Спросив разрешение у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же, как говорила, прочла молитву. Потом, желая показать, что Наталья тоже может прочесть, положила книгу ей на колени. И все значительно после этого помолчали. Чувствовалось: умение читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости.
«А ты умеешь читать?» – спросила меня Агафья. Все трое с любопытством ждали, что я отвечу. Я сказала, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало старика и сестер, считавших, как видно, умение читать и писать исключительным даром. Но умение есть умение, и меня принимали теперь как равную.
Дед посчитал, однако, нужным тут же спросить, девка ли я. «По голосу и в остальном – вроде девка, а вот одежа…» Это позабавило и меня, и троих моих спутников, объяснивших Карпу Осиповичу, что я умею не только писать, читать, но и являюсь в группе начальником. «Неисповедимы твои дела, господи!» – сказал старик, перекрестившись. И дочери тоже начали молиться.
Молитвою собеседники наши прерывали долго тянувшийся разговор. Вопросов с обеих сторон было много. И пришло время задать главный для нас вопрос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они с женой от людей по божьему повелению. «Нам не можно жить с миром…»
Принесенные нами подарки – клок полотна, нитки, иголки, крючки рыболовные – тут были приняты с благодарностью. Материю сестры, переглядываясь, гладили руками, рассматривали на свет.
На этом первая встреча окончилась. Расставание было почти уже дружеским. И мы почувствовали: в лесной избушке нас будут теперь уже ждать».
Песков Василий Михайлович
Слова «Таежный тупик» не нуждаются в пояснении. Редкий из читающих газеты людей не знает, что речь идет о судьбе Лыковых. Впервые о таежной «находке» геологов «Комсомольская правда» рассказала в 1982 году. Интерес к маленькой документальной повести был огромным. Еще бы, речь шла о семье, более тридцати лет прожившей в изоляции от людей. И не где-то на юге, а в Сибири, в тайге. Все было интересно – обстоятельства, приведшие к исключительной «робинзонаде», трудолюбие, сплоченность людей в борьбе за существование, находчивость и умелость и, конечно, религиозная вера, ставшая причиной жизненного тупика, но и служившая опорой людям в необычайных, исключительных обстоятельствах.
Непросто было в 82-м году собрать информацию обо всем, что случилось. Что-то недоговаривалось, о чем-то Лыковы просто предпочитали молчать, еще не вполне доверяя людям из «мира», кое-что в сбивчивом непоследовательном рассказе было просто трудно понять. И как проверить услышанное? Пришлось подробно расспрашивать геологов, уже хорошо знавших Лыковых, сопоставлять, сравнивать.
Еще труднее было повествование публиковать. 1982 год. Гласности не было. Как рассказать в молодежной газете об отшельниках-староверах, не впадая в «антирелигиозные разоблачения»? Единственно верным было, показав драму людей, восхититься их жизнестойкостью, вызвать чувство сострадания и милосердия. Так история Лыковых и изложена.
Читательский интерес к публикациям совпадал и с моим интересом проследить за судьбой двух оставшихся от семьи, Агафьи и Карпа Осиповича. Судьба их, пусть краешком, вошла в соприкосновение с тем, что они называют «мирской жизнью». Каким будет этот процесс, к чему приведет? Семь лет подряд то зимою, то летом, то осенью – я старался бывать у Лыковых. И всегда в житье и судьбе их обнаруживалось что-нибудь новое, любопытное. Кое в чем Лыковым надо было и помогать. Я это делал с радостью, опираясь на участие своих друзей в Таштыпе и Абакане. Отчет о каждой поездке публиковался в «Комсомольской правде». То, что здесь вы прочтете, – газетные очерки, собранные в книжку и снабженные фотоснимками, число которых в газете было, естественно, ограниченным.
Еще хотел бы сказать спасибо людям, чья помощь Лыковым была у меня на глазах, кто помогал и мне добираться к избушке на Абакане. Имена их в повести вы найдете.
От семьи Лыковых осталась теперь только младшая дочь Агафья. Иногда она радует письмецом – листками с «печатными» старославянскими буквами. У нас уговор: случилось что-нибудь важное в жизни – обязательно написать. В прошлом году Агафья сообщила о странном волке, «приискавшем» место для жизни возле избы. И последняя новость: соседи-геологи свои работы сворачивают… Впрочем, обо всем этом вам предстоит прочитать.
В. ПЕСКОВ
Рассказ Николая Устиновича
В феврале мне позвонил, возвращаясь с юга в Сибирь, красноярский краевед Николай Устинович Журавлев. Он спросил: не заинтересует ли газету одна исключительная человеческая история?.. Через час я уже был в центре Москвы, в гостинице, и внимательно слушал сибирского гостя.
Суть истории была в том, что в горной Хакасии, в глухом малодоступном районе Западного Саяна, обнаружены люди, более сорока лет совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли двое детей, с рождения не видавшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о человеческом мире только по их рассказам.
Я сразу спросил: знает ли это Николай Устинович по разговорам или видел «отшельников» сам? Краевед сказал, что сначала прочел о случайной «находке» геологов в одной служебной бумаге, а летом сумел добраться в далекий таежный угол. «Был у них в хижине. Говорил, как вот сейчас с вами. Ощущение? Допетровские времена вперемежку с каменным веком! Огонь добывают кресалом… Лучина… Летом босые, зимой обувка – из бересты. Жили без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили. Но младших в семье понимаешь с трудом… Контакт имеют сейчас с геологической группой и, кажется, рады хотя бы коротким встречам с людьми. Но по-прежнему держатся настороженно, в быту и укладе жизни мало что изменили. Причина отшельничества – религиозное сектантство, корнями уходящее в допетровские времена. При слове „Никон“ плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят как о личном враге. События жизни недавней были им неизвестны. Электричество, радио, спутники – за гранью их понимания».
Обнаружили «робинзонов» летом 1978 года. Воздушной геологической съемкой в самом верховье реки Абакан были открыты железорудные залежи. Для их разведки готовились высадить группу геологов и с воздуха подбирали место посадки. Работа была кропотливой. Летчики много раз пролетали над глубоким каньоном, прикидывая, какая из галечных кос годится для приземления.
В один из заходов на склоне горы пилоты увидели что-то явно походившее на огород. Решили сначала, что показалось. Какой огород, если район известен как нежилой?! «Белое пятно» в полном смысле – до ближайшего населенного пункта вниз по реке 250 километров… И все-таки огород! Поперек склона темнели линейки борозд – скорее всего картошка. Да и прогалина в темном массиве лиственниц и кедровника не могла сама по себе появиться. Вырубка. И давнишняя.
Снизившись, сколько было возможно, над вершинами гор, летчики разглядели у огорода что-то похожее на жилье. Еще один круг заложили – жилье! Вон и тропка к ручью. И сушатся плахи расколотых бревен. Людей, однако, не было видно. Загадка! На карте пилотов в таких безлюдных местах любая жилая точка, даже пустующее летом зимовье охотника, обязательно помечается. А тут огород!
Поставили летчики крестик на карте и, продолжая поиск площадки для приземления, нашли ее наконец у реки, в пятнадцати километрах от загадочного местечка. Когда сообщали геологам о результатах разведки, особо обратили внимание на загадочную находку.
Геологов, приступивших к работе у Волковской рудной залежи, было четверо. Трое мужчин и одна женщина – Галина Письменская, руководившая группой. Оставшись с тайгою наедине, они уже ни на минуту не упускали из виду, что где-то рядом таинственный «огород». В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И, чтобы не теряться в догадках, геологи решили без промедления прояснить обстановку. И тут уместней всего привести запись рассказа самой Галины Письменской.
«Выбрав погожий день, мы положили в рюкзак гостинцы возможным друзьям, однако на всякий случай я проверила пистолет, висевший у меня на боку.
Обозначенное летчиками место лежало на километровой примерно отметке вверх по склону горы. Поднимаясь, мы вышли вдруг на тропу. Вид ее, даже глазу неопытному, мог бы сказать: тропою пользуются уже много лет и чьи-то ноги ступали по ней совсем недавно. В одном месте стоял у тропы прислоненный к дереву посошок. Потом мы увидели два лабаза. В этих стоявших на высоких столбах постройках обнаружили берестяные короба с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка почему-то нас успокоила, и мы уже уверенно пошли по тропе. Следы присутствия тут людей попадались теперь все время – брошенный покоробленный туесок, бревно, мостком лежащее над ручьем, следы костра…
