Ф маринетти. Маринетти, поэт, который хотел освободить мир

Осенью 1908 года в Милане случилась судьбоносная автомобильная авария. Пытаясь объехать двух занявших проезжую часть велосипедистов и не справившись с управлением своего Bugatti, поэт и миллионер Филиппо Томмазо Маринетти оказался в грязной сточной канаве.
Через пару часов, в автомастерской, наблюдая, как автомеханик приводит в чувства его «железную акулу», Маринетти испытал нечто вроде просветления. Вернувшись на свою лакшери-виллу, он тут же набросал текст, который стал первым программным документом общественно-артистического движения под названием «футуризм».
Маринетти отослал первый «Манифест футуризма» в Париж, своему приятелю из влиятельной французской газеты Le Figaro. 20 февраля 1909 года манифест был опубликован в Le Figaro на первой полосе. В том же году Маринетти исполнилось 33 года.
Кроме Парижа, он нигде больше и не мог рассчитывать на адекватное восприятие своих революционных футуристических деклараций. Ведь в Италии, где великое прошлое возведено в ранг общенационального культа, где половина населения буквально кормится культурным наследием, где целые города превращены в музеи, где в угоду туристам взлелеяны вымирающие обычаи вроде карнавалов и прогулок на гондолах, - в такой стране могли и на части разорвать того, кто дерзнул бы выкрикнуть:
«Мы учреждаем сегодня футуризм, потому что хотим освободить нашу землю от зловонной гангрены профессоров, археологов, краснобаев и антикваров. Слишком долго Италия была страной старьёвщиков. Мы намереваемся освободить её от бесчисленных музеев, которые, словно множество кладбищ, покрывают её».
Вирус футуризма сделал крюк и вернулся в Италию в некоторой степени окультуренным. Определённый амортизирующий эффект это возымело, но всё равно манифест, по выражению самого Маринетти, «бешеной пулей просвистел над всей литературой».
«Пусть же они придут, весёлые поджигатели с испачканными сажей пальцами! Вот они! Вот они!.. Давайте же, поджигайте библиотечные полки! Поверните каналы, чтобы они затопили музеи!.. Какой восторг видеть, как плывут, покачиваясь, знаменитые старые полотна, потерявшие цвет и расползшиеся!.. Берите кирки, топоры и молотки и крушите, крушите без жалости седые почтенные города!»
Любая драка, любая война, по Маринетти, есть признак здоровья. «Мы будем восхвалять войну - единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть», - писал он в «Манифесте».
С войны началось его восхождение. С агрессии и неприятия публикой. И это было закономерно для поэта, который считал, что «искусство, по существу, не может быть ничем иным, кроме как насилием, жестокостью и несправедливостью».
В 1911 году с началом итало-турецкой войны Маринетти едет на фронт, в Ливию. Работает там корреспондентом французской газеты (впоследствии его военные репортажи будут собраны и опубликованы в книжке под названием «Битва при Триполи»).
Футуристы прославляют отечественный милитаризм и яростно выступают за войну с Австрией с целью достижения Италией полного господства в бассейне Адриатического моря. Футуристические журналы приобретают всё более отчётливый политический окрас.
После войны политический футуризм оформляется в полноценную организацию - «Политическую партию футуристов» (с Маринетти во главе). А вскоре Маринетти вступает в фашистскую партию. Он переехал из Милана в Рим, чтобы быть поближе к эпицентру событий, а в 1922 году, после прихода Муссолини к власти, посвятил ему статью «Итальянская империя - в кулаке лучшего, наиспособнейшего из итальянцев!». А в 1929 году принял предложение Муссолини войти в состав Академии наук, хотя всем сердцем презирал академиков.

37. 1936. Филиппо Томмазо Маринетти и офицеры во время сражения в Пасс Уариэу (21 января)

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:

100% +

Филиппо Томмазо Маринетти
Как соблазняют женщин. Кухня футуриста

Информация от издательства

Маринетти Ф.Т.

Как соблазняют женщин; Кухня футуриста / Филиппо Томмазо Маринетти; пер. с ит., предисл. И. Ярославцевой. – Москва: Текст, 2017.

ISBN 978-5-7516-1449-2

Впервые на русском два парадоксальных и дерзких эссе о том, как соблазнить женщину, используя весь арсенал настоящего мужчины-футуриста, и о том, как быть футуристом за столом, угощаясь, например, механизированной куриной тушкой, утыканной помпонами алюминиевого цвета, или колбасой под соусом из кофе и одеколона… Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) – основатель, вождь и идейный вдохновитель футуризма, один из крупнейших итальянских поэтов, фигура эксцентричная и оригинальная. Дважды побывал в России, о чем оставил колоритные, умопомрачительно смешные зарисовки, в частности в эссе «Как соблазняют женщин».

© «Текст», издание на русском языке, 2017

И. Ярославцева. Назад в будущее, или Возвращение футуризма

На одной из первых футуристических выставок посреди оскорблений и насмешек даже наиболее доброжелательный посетитель изрекал, глядя на авангардистские полотна: «Ладно, а теперь пора заканчивать это», – так пишет Джордано Бруно Гуерри, итальянский биограф Маринетти. Поверхностная и недоброжелательная критика сопровождала практически все футуристические выступления и инициативы. Многие из замыслов так и остались невоплощенными, большинство из основополагающих принципов так и не преодолели стадии разработки или остались опасной и провокационной «пощечиной общественному вкусу». Тем не менее течение футуризма успело продемонстрировать не только свои ограничения, но и свою силу. Для такого революционера, как Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) – основателя, вождя и идейного вдохновителя футуризма, главное состояло даже не в том, чтобы завершить дело всей своей жизни, а в том, чтобы его начать. Разрушить до основания здание старой культуры, прежде чем построить на его развалинах новое. Футуристический проект Маринетти даже сегодня поражает своей универсальностью, захватывая не только весь западный мир, но простираясь далеко за его пределы (в целях пропаганды футуризма Маринетти посещал разные страны, в том числе он дважды побывал в России – в 1910 и 1914 гг., о чем оставил колоритные, умопомрачительно смешные зарисовки, в частности в книге «Как соблазняют женщин»). Что касается его родины Италии, то футуристический взрыв, тщательно подготовлявшийся Маринетти, грозил растревожить страну, погруженную в привычную рутину, которая охватила в особенности сферу культуры. Маринетти стремился стряхнуть с современников сонное оцепенение с помощью звонких оплеух и взрывов динамита, реанимировать старый деградирующий мир, заставив его принять крещение в купели модернизма. Перефразируя ставший знаменитым клич «Апокалипсис сегодня!», можно сказать, что Маринетти призывал к немедленному «Ренессансу сегодня».

Заразительной силой своей убежденности Маринетти буквально заставил Италию вступить в современность. Он заставил современников поверить в то, что им по силам формулировать новые идеи, создавать новое авангардистское искусство, вдохновенное и самобытное, а не только копирующее великие шедевры эпохи Возрождения четыреста лет спустя после ее завершения. Современная жизнь – индустриальная, урбанизированная – была почти незнакома итальянцам, Италия все еще оставалась отсталой страной по сравнению с развитыми европейскими государствами, три четверти ее экономики, ее традиции и менталитет по-прежнему определялись сельским трудом. Маринетти же упорно создавал образ новой Италии как страны, находящейся в авангарде художественного развития.

С момента публикации одного из первых манифестов футуризма (один из излюбленных жанров Маринетти) в 1910 г. (совместно с У. Боччони, Дж. Северини, К. Карра, Л. Руссоло, Дж. Балла) он вел непримиримую борьбу с обскурантизмом, внедряя новые формы коммуникации, соединяя жизнь с искусством, а искусство с жизнью, никогда не ослабляя силы своего юношеского порыва даже перед лицом разочарований, поражений и исторических трагедий. Он представлял собой неисчерпаемый, одухотворенный интеллектуальный источник, служивший обновлению жизни. Маринетти бесконечно расширял как сферу собственной деятельности, так и возможности футуризма в целом, бросая вызов не только буржуазной косности, апатичности и провинциализму, но и итальянской нации как таковой, мирно почившей на лаврах давно минувшей славы. Он был одновременно поэтом и пророком современности. Поэтом – поскольку в пыльных складках повседневности он умел рассмотреть красоту случайного жеста, расслышать выразительность слова, понять бесконечные возможности воображения и научного поиска. Пророком – потому что понимал, что посредством череды множественных трансформаций могут наконец родиться новые, неведомые формы жизни, призванные изменить отношения между людьми и сам образ их мышления.

Маринетти можно также назвать изобретателем того, что мы привыкли называть авангардом. Этот термин был позаимствован им из военного языка. Этот факт как нельзя лучше отражает специфику футуристического движения, носившего не только прогностический, но и воинственный характер. Маринетти придавал огромное значение организации футуристического движения, которое благодаря густой и высоко мотивированной сети волонтеров, сторонников и деятелей искусства сумело проникнуть и пустить корни даже в самых глухих провинциальных уголках Италии, пробудить дремлющую энергию и жизненные силы даже там, где старые традиции и менталитет казались неистребимыми. В своих нападках на традиционную итальянскую культуру Маринетти одним из первых показал, что в наступившем XX веке выиграет не тот, кто цепляется за прошлое, а тот, кто способен предвидеть будущее. Он был настоящим пламенным провозвестником будущего, непримиримым оппозиционером и искусным мастером футуристических представлений. Его деятельность можно смело назвать работой гения, если считать гениальностью преодоление культуры своего времени ради радикального ее обновления.

Вместе со своими последователями Маринетти превратил искусство в продукт коллективного творчества, а не деятельности изолированного «я», он провозгласил эстетический канон, выражавшийся исключительно путем категорического императива: спонтанно проникать в глубину жизни посредством инстинктивных импульсов и творить искусство. Генетический код всех авангардных течений XX века содержит унаследованное от футуризма стремление к универсальности. Дадизм, сюрреализм и другие направления в искусстве и культуре XX столетия восприняли многие из футуристических заповедей, и прежде всего – возможность сдать в архив прошлое и сформулировать основные принципы искусства будущего («Музеи и кладбища! Их не отличить друг от друга – мрачные скопища никому не известных и неразличимых трупов»).

Оглядываясь сегодня на опыт минувшего XX столетия, можно попытаться порассуждать о том, что дал ему героический энтузиазм Маринетти. С него в действительности берет начало длинный ряд наших современников, всех тех, кто оставил след в истории новейшего времени и чье влияние мы ощущаем до сего дня. Двадцатый век оказался веком трагедий, холокостов, войн и атомных бомб и одновременно – веком грандиозных шоу, праздников и развлечений, экстравагантности и эйфории. Призыв Маринетти, нисколько не утративший своей актуальности, заключается в том, чтобы не воспринимать ничего слишком всерьез, бесстрашно вскрывать причины многочисленных ошибок, уметь вовремя посмеяться над собственным лицемерием (Маринетти выдвигал идею «великого футуристического смеха», который «омолодит лицо мира», с энтузиазмом подхваченную русскими авангардистами, например Велимиром Хлебниковым в стихотворении «О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи!»), преодолевать рационалистический механицизм и, вооружившись веселой мудростью, завещанной потомкам немецким философом Фридрихом Ницше, и героическим энтузиазмом, преодолеть ограничения, накладываемые пространством и временем, отжившими убеждениями и общепринятыми условностями, чтобы предпринять новый бросок на территорию бессознательного и неизвестного. Любой порыв к свободе берет свое начало в движении авангардизма, воплощающем дух нашего времени, пробуждающем воображение, подобно всколыхнувшему всю Европу молодежному движению 1968 г. При этом не так важно, что многие из последующих движений питались идеями, отличными от тех, что проповедовал Маринетти. Важно другое, а именно насколько эмоциональный заряд и непредубежденное стремление к обновлению мира и человека, вдохновлявшие футуризм, могут транслироваться – с таким же накалом и такой же силой противостояния прошлому – новым поколениям, стремящимся изменить мир.

Такова в самых общих чертах футуристическая парадигма, отстаиваемая Маринетти в качестве нормальной повседневной практики. Сегодня можно говорить о длительном и многостороннем влиянии пророческих находок, изобретений и манифестов Маринетти, которые использовали и провозглашали его последователи на протяжении долгих, очень долгих лет. Эта парадигма определила его посмертную актуальность, находящую свое выражение в воле к открытию неведомого, в постоянном конфликте с эпохой, в борьбе с предрассудками и фантазмами обыденного сознания, питающими конформизм, какого бы оттенка он ни был.

Наконец, сам способ современной коммуникации, основанный на безудержном копировании и мгновенном распространении информации посредством смс, электронной почты и социальных сетей, очень напоминает вихреобразный, турбулентный процесс, предсказанный футуризмом. Маринетти предсказал наступление и последующее доминирование эпохи массмедиа, главной чертой которой станет не столько высокое качество культурных продуктов, сколько их немыслимо широкое распространение в информационном пространстве, во всех социальных и культурных стратах. Таким образом, искусству поневоле пришлось стать массовым, действительно демократическим, готовым вступить в универсальный диалог со всеми. Эстетика, созданная Маринетти, продолжает вдохновлять все новые и новые поколения также благодаря вниманию, которое он уделял тому, что теперь зовется массовой аудиторией. Наша культура, наше видение мира уже давно ассимилировали интуиции футуризма. Футуризм впервые придал культурный статус интересу к науке, технологии, культуре мегаполисов («…на наших глазах рождается новый кентавр – человек на мотоцикле, – а первые ангелы взмывают в небо на крыльях аэропланов»), преодолев запоздалые сожаления и ностальгию по прошлому («Пора избавить Италию от всей этой заразы – историков, археологов, искусствоведов и антикваров!»), став, в свою очередь, неотъемлемой частью нашего культурного наследия.

Футуризм непреклонен в отстаивании свободы. Он отстаивает неотъемлемое право человека на творчество, эксперимент, опыт проживания всех возможностей, данных ему самим фактом человеческого существования. Он стремится освободить искусство от сковывающих его предустановленных ограничений: литературу – от грамматики и скудного словаря логики («заговорим свободными словами», ибо «старый синтаксис, отказанный нам еще Гомером, беспомощен и нелеп»), живопись – от субъекта (предпочитая краски, которые «кричат», и художника, который без всяких аллегорий летает, создавая свою несусветную «аэроживопись»), книгу – от бумаги, театр – от сюжета (противопоставив классическому театру нечто «сумасброднофизическое»), музыку – от нот. Характерной чертой футуризма можно, не боясь тавтологии, назвать его принципиальную направленность в будущее и его преимущественное влияние не столько на настоящее, сколько на будущее, в которое он простирается, внедряясь в коллективную память, менталитет, интеллектуальные завоевания, ставшие возможными также благодаря первоначальному футуристическому идейному сдвигу, всепоглощающему, сейсмическому.

Человек, запустивший цепную реакцию взрывоопасных футуристических идей и проектов, на первый взгляд кажется обычным буржуа, не лишенным снобизма, выходцем из благополучной семьи. Маринетти пришлось ждать известности тридцать три года, проведенных между увлечением и зачарованностью Египтом (он родился 22 декабря 1876 г. в Александрии Египетской) и ученичеством в парижских литературных кругах, миланских салонах и анархистских остериях. После многих неудачных попыток издаваться в Италии ему удалось в 1909 г. опубликовать свой «Манифест» на страницах парижской «Фигаро» – не в последнюю очередь потому, что Маринетти был тогда влюблен в дочь акционера этой газеты. Удачной находкой Маринетти стал созданный им себе имидж экстравагантного персонажа с галстуком-бабочкой, в котелке, с лихо закрученными усами, с замашками эксцентричного денди, комедианта, шута. Один из великих современников Маринетти Габриеле д’Аннунцио называл его «взрывной бездарью», поскольку тот и правда опасно балансировал на тончайшей грани между гениальностью и шутовством. Чудовищной иронией судьбы представляется тот достойный сожаления, хотя и неоспоримый факт, что провозвестник освобождения человека от уз прошлого и изживших себя традиций стал впоследствии фашистом и сподвижником Муссолини. Фашизм Маринетти был густо замешан на чувстве патриотизма, для которого слово «Родина» должно превалировать над словом «свобода». Это кричащее, взрывное противоречие пронизывает все творчество итальянского футуриста. Принимая во внимание все кричащие противоречия личности и творчества Маринетти, невозможно в то же время изучать футуризм, получивший столь широкое распространение и яркое воплощение в России в начале XX века, игнорируя личность его создателя или, лучше сказать, изобретателя. Вот как отзывался о нем поэт Эзра Паунд: «Маринетти и футуризм дали сильнейший импульс развитию всей европейской литературы. Движение, которое мы основали вместе с Джойсом и Элиотом в Лондоне, не могло бы существовать без футуризма».

Ирина Ярославцева

КАК СОБЛАЗНЯЮТ ЖЕНЩИН

1. Женщина и разнообразие

Книга об искусстве соблазнения женщин – сегодня?.. Да, именно сегодня, посреди всемирной футуристической катастрофы, в разгар очистительной войны, освобождающей, обновляющей и преумножающей, я чувствую необходимость рассказать вам о том, как соблазняют женщин.

Война придает женщине особый колорит и раскрывает ее истинную ценность. Появись эта книга до или после войны, она была бы анахронизмом.

Я с удовольствием вам это продемонстрирую.

Женщины поспешно прыгают в окопы, готовые защищаться от моих неминуемых атак. Они убеждены, что в этой книге не может быть ничего, кроме оскорблений, осуждения и яростной критики нежного пола. Мое исследование основано на длительном и кропотливом изучении вопроса, и я даже испытываю что-то вроде эротического возбуждения, сжимая в пальцах перо, призванное явить миру эту книгу. То есть на самом-то деле моя рука не сжимает никакого пера, однако я начал диктовать эту книгу моему дорогому и славному другу Бруно Корра1
Бруно Корра – псевдоним Бруно Джинанни Коррадини (1892–1976), итальянского писателя и сценариста. (Здесь и далее примеч. перев. )

Который, будучи, несмотря на свою молодость, экспертом в данной опасной области, улыбается. Я диктую уверенным, твердым голосом, меряя комнату энергичными шагами, а между тем дым от бесчисленных сигарет закручивается спиралями воспоминаний в такт позвякиванию моих артиллерийских шпор. В этой гостинице, в ожидании отправки на фронт, в поезде, среди солдатских шинелей, пропитавшихся едким запахом окопов, в сутолоке, толкотне и неразберихе я продолжаю диктовать эту книгу, грубо и второпях сжимая прекраснейшее, упругое тело женщины, в котором слились сотни женщин – память о них каждый уносит с собой на войну. Каждый… само собой, итальянец, исполненный мужества, свободный от любых немецких предрассудков, враг библиотек, кровно связанный с неисчерпаемым источником чувственности под названием Средиземное море. Наверняка этой безрассудной книге суждено быть разорванной в клочья руками каких-нибудь уродин, однако ее, несомненно, бережно раскроют нежные ручки красивых женщин.

Более или менее красивых. Я имею в виду загадочный животный магнетизм, а не совершенную красоту, лишающую женщину всякого очарования. Стремление к красоте значит гораздо больше, чем любое физическое совершенство. В моем пространном эротическом исследовании я всегда отдавал предпочтение искушенной плоти, постоянно движимой неусыпным и скрытым желанием наслаждения. Женщины, проповедующие так называемую естественную красоту, бесконечно смешны, скучны и не знают толка в наслаждениях. Это особое свойство – искушенность плоти – нельзя приобрести, и нельзя обучиться ему. Это нечто вроде бессознательного инстинкта, которым обладают все звери. Особая томность во взгляде, волнующие обертоны голоса, бархатистая плавность движений, манера усаживаться в кресло или устраиваться среди подушек, а также постоянное стремление исправить свой главный и самый опасный физический недостаток. У каждой женщины имеется хотя бы один. Я слышу, как юная двадцатилетняя женщина с густыми волосами и маленькой округлой грудью с негодованием заявляет, что у нее «нет недостатков». Ваш недостаток, отвечаю я ей, – само ваше совершенство; вы должны постараться заставить мужчину забыть о том совершенно антисексуальном и антиэротическом восхищении, которое вызывает совершенство ваших форм, чтобы вскоре не наскучить ему. В двадцать, в тридцать и в сорок лет мужчина, созерцающий совершенную женскую красоту, не может не испытывать музейной скуки. Вот плод личных наблюдений: не существует общих законов в этом отношении. Каждая женщина – особый случай или, лучше сказать, существует множество особых и разнообразнейших случаев, точно так же, как жизнь предлагает нам множество историй любви. Женщину творит любимый мужчина и обстановка любовного свидания. Нет ничего более изменчивого и менее предсказуемого. Скажем, женщина отдается возлюбленному в Милане, робко, сдержанно, стыдливо и неуверенно; а в Риме она отдалась бы тому же самому мужчине открыто, грубо и щедро, всеми своими чувствами и плотью, пылко. Я не хочу тем самым превозносить эротические качества Рима, а только говорю о городе в целом. Впрочем, это убедительное свидетельство может быть опровергнуто сотней противоположных примеров.

Одной парижанкой с Фобур-Сент-Оноре2
Фобур-Сент-Оноре – улица в VIII округе Парижа, известная главным образом тем, что на ней располагаются государственные учреждения, антикварные магазины, художественные галереи. Это улица, на которой находятся Елисейский дворец, резиденция президента Франции (дом 55), министерство внутренних дел и много модных магазинов высшего уровня.

Хотя и не страдавшей маниакальной брезгливостью, но согласившейся бы, скорее, покончить с собой, чем лечь в несвежую постель, я овладевал более чем в пятидесяти грязных и зловонных постелях, более чем в полусотне самых вонючих гостиниц Латинского квартала3
Латинский квартал – традиционный студенческий квартал в V и VI округах Парижа на левом берегу Сены, вокруг Сорбонны.

Это вовсе не панегирик моим чарам соблазнителя. Я просто констатирую, что эта женщина могла жить двумя совершенно разными жизнями, а может быть, ей удавалось в любовном соитии полностью отвлекаться от окружающей обстановки. Отнюдь не все мужчины умеют поддержать в женщине эту способность . В действительности мужчин можно разделить всего на два вида: это те, кто инстинктивно чувствуют женщину, магнетически воздействуют на нее, с легкостью овладевают и понимают ее, а также те, кто ее недостаточно чувствуют, неспособны воздействовать на женщину и почти никогда ее не понимают. Более половины итальянцев обладают даром соблазнять женщин и понимают прекрасный пол. В Испании и Франции эта способность гораздо менее развита. Что касается России и Англии, то там она почти не встречается. Энергия соблазнения неизмеримо возрастает на солнце, а туман и алкоголь издавна были ее заклятыми врагами. Мужчина, разжигающий в себе любовный пыл посредством алкоголя, этого искусственного солнца, согревающего серые камни северных городов, создает себе ложное представление о женской чувственности. Уверенность в том, что женщина способна хранить верность, могла созреть только в холодной и бесцветной атмосфере. Эта уверенность тает в жарких лучах сицилийского солнца. Поскольку на Востоке женская неверность считается роковой неизбежностью, то там всемогущий мужчина учредил институт евнухов. На севере женщина эмансипировалась, прежде всего, потому, что мужчина был твердо убежден в ее постоянстве и духовной крепости, а кроме того, потому, что он мало ценил ее тело и игнорировал ее характер, инстинктивную, природную, атмосферную, барометрическую сущность женщины. В одном из самых интеллектуальных московских салонов мне довелось неожиданно познакомиться с двумя восхитительными женщинами, появившимися в сопровождении своих бестелесных, бледных и субтильных мужей, чьи глаза трусливо бегали за стеклами лорнетов, руки были бессильны, а голоса напоминали испуганное грохотом бомбежки козлиное блеяние. Оказалось, что это были два поэта-декадента. Меня сразу же представили красивейшей из двух элегантных полуобнаженных жен, не понимавших ни единого слова ни по-французски, ни по-итальянски. В то время как хозяин дома переводил мне рассеянную болтовню красавицы, пустившейся в рассуждения о литературных достоинствах одного из русских поэтов и о чудесах Италии, ее искушеннейшее тело вступило в оживленный разговор с моим телом. Это был выразительный и искренний диалог. Ее муж, с рыжеватой бородкой и лорнетом, тоскливо и надоедливо затянул блеющим голоском свои стихи, напоминавшие докучливые причитания нищего или, скорее, стенания старого педераста, покинутого другом на пороге дома свиданий. Наконец назойливое насекомое умолкло. Атмосфера, влажная и жаркая, как в тропическом лесу, накалилась. Нежнейшая женская плоть слегка колыхалась на упругих пружинах, едва прикрытая податливой тканью и овеваемая неторопливыми взмахами веера. Духи и драгоценности с рю де ля Пэ4
Рю де ля Пэ – модная торговая улица в центре Парижа, она тянется от Вандомской площади до Оперы Гарнье.

Усиливали густые ароматы и оттеняли нараставшее звучание женских голосов. Раскаты моего грозного голоса заставляли вспомнить о бомбардировке Адрианополя5
Бомбардировка Адрианополя – осада оттоманского города Адрианополя (Одрина) во время Первой Балканской войны войсками Балканского союза с 21 октября (3 ноября) 1912 г. по 13 (26) марта 1913 г.

А жесты и шаги напоминали победную поступь конкистадора. Это был грандиозный физиологический успех, полнейшее слияние с обеими красавицами. Я уселся между женами двух поэтов, трепетавшими, как листочки при дуновении ветра. Учитывая незнание мною русского языка, кресла, картины, женщины, мужчины, бархат, драгоценности и шелка казались мне минеральным, растительным и животным царствами. В соседнем зале был накрыт стол. Звон хрусталя смешивался со звуками откупориваемых пробок, голосами, шипящей пеной и взрывами женского смеха. Издалека доносились грозовые раскаты фортепианных пассажей. Два впавших в экстаз поэта, сидевших передо мной, так и сыпали наперебой мадригалами в мою честь, они тут же записывали их карандашами в записных книжках своих жен. Мои локти уже касались красавиц, сидевших справа и слева. Те чутко отвечали на мои прикосновения. Хозяин дома, охваченный желанием довести до возможного совершенства свой суперафриканский интерьер, развлекался, попеременно выключая и вновь включая свет, что, по его представлениям, должно было означать всполохи молний. Каждый раз, как комната погружалась во мрак, я попеременно прижимался губами к устам то одной, то другой женщины, каждый раз обнимая их все крепче и крепче. Прямо передо мной один из мужей тщетно пытался выудить карандашом из глубины своего пропитанного алкоголем нутра очередную идиотскую рифму. Другой уже закончил свой мадригал и теперь читал его мне, нацепив лорнет, тяжело дыша, в восторге от утонченнейшей гармонии своих стихов. Поверхностная читательница с раздражением скажет мне, что эти две дамы – просто проститутки, не более того. Я на это отвечу, что между уличной потаскушкой и так называемой честной женщиной, связанной законным браком с мужчиной, простирается бесчисленное множество оттенков: от благородной честности внутри меркантилизма до более или менее меркантильной измены в разгар самой что ни на есть бескорыстной страсти. Эти две дамы не были проститутками. Я узнал их очень близко и обнаружил, что каждая из них вела двойную жизнь, проникнутую безумной сексуальностью, исполненную запретных прихотей, желания новизны, страсти к знаменитому мужчине. Каждая из них была готова однажды дождливым днем отдаться желанному мужчине на диване и в то же самое время способна вести хозяйство, заботиться о семье, заниматься образованием и воспитанием детей с механической выверенностью каждого шага. Вероятно, чувствительность женщины изменялась, когда она выходила из дома. Наверное, когда-то очень давно она любила своего мужа. Вероятно, возвышенная платоническая любовь, питаемая мужем к ней, вполне удовлетворяла его собственную страсть: в постели он читал ей стихи, только что родившиеся в его мозгу, – с таким же успехом он мог бы кормить пантеру засахаренными каштанами. Возможно, он даже дискутировал с нею в постели о бессмертии души. Развратную женщину следует время от времени отдавать на перевоспитание немецкому философу. Одна моя подруга считала, что у нее какая-то особенная, великая, непризнанная и мятежная душа. К какой неведомой свободе она стремилась, я уж не знаю. Из прихоти она могла вскочить в поезд и приехать в Париж только для того, чтобы провести полдня со мной. Она могла проплакать весь вечер напролет, вспоминая подругу, умершую в детстве от чахотки в Сан-Ремо. Она брала с собой в Египет мой роман «Мафарка-футурист»6
«Мафарка-футурист» (1910) – роман Филиппо Томмазо Маринетти.

Однако, после того как перевела на русский язык и прочла первую главу, наполненную африканскими жестокостями, она величественно и с негодованием выбросила книгу в Средиземное море и прислала мне оскорбительное и презрительное письмо, в самом неприметном уголке которого мой переводчик обнаружил вот эти слова: «Я люблю тебя».

Я вовсе не стремлюсь вывести некую закономерность. Тем не менее я не сомневаюсь в том, что женская сущность состоит не из одного только болезненного инфантильного любопытства, неспособности сосредоточиться, ужаса однообразия, бесконечного тщеславия, страха и храбрости, порожденных робостью и застенчивостью, но также из неискоренимой потребности в измене. Материальная зависимость и скованность превращает женщину в полуодомашненного зверя, страстно мечтающего предать любимого, да, но в то же самое время ненавистного мужчину, заключившего ее в клетку. Таким образом, мужчина-соблазнитель должен развить в себе силу и характер укротителя. Не поймите меня превратно. Я никого не порицаю и не критикую. Женщины таковы, каковы они есть. То есть они составляют лучшую часть человечества; они более пластичны, чем мужчины, более гибки, остроумны, чувствительны, менее запрограммированны, более склонны к импровизациям – в общем, в них меньше немецкости. В мужчине-соблазнителе, сильном, свободном, красивом и гениальном, всегда есть что-то профессиональное и тевтонское по сравнению с творческой и чувственной стихией красивой женщины. Я полностью признаю все моральные достоинства женщины. Мне приходилось встречать женщин, поражающих своим интеллектом, честностью, великодушием, самоотверженностью, утонченностью чувств, героическими порывами, – тем не менее все эти добродетели глубоко коренятся в их сексуальности. Иначе говоря, они неразрывно связаны с вечным и неугасимым стремлением к продолжению рода.

Женщина любит разнообразие и войну, поскольку они возбуждают ее сильнее всего. Если мужчина не в состоянии вдохновить ее, то она дурнеет раньше времени, утрачивает свою сексуальную притягательность, что в итоге приводит к упадку расы. С другой стороны, верно также и то, что из этой первозданной, дерзкой, воинственной глубины общество черпает новые импульсы и потребности, становящиеся от поколения к поколению все более инстинктивными: среди них важнейшим следует признать чувство стыда. Мужское желание, подпитываемое в основном познавательным любопытством, теряет силу, какую придает ему прелесть соблазна, если женщина слишком легко обнажается. Именно поэтому она каждый раз стремится быть завоеванной любимым мужчиной. Мне известны случаи, когда любовь продолжала пылать долгие годы благодаря тому, что мужчина и женщина во взаимном согласии, почти инстинктивно стремились искусственно воспроизвести возбуждающее их переживание разнообразия и войны. Это вопрос воли, проницательного ума и дерзости. Разумеется, встречаются исключения; в этом случае мы имеем дело с таинственными отношениями, в которые вступают привычка и любовь.

Я говорю не о совместной жизни, но об унисоне двух желаний, ищущих и обретающих друг друга. Сожительство всегда вредно, поскольку оно разрушает потребность в опасности, выслеживании, борьбе или непредсказуемости, которые особенно благотворно действуют не только на мужчину, но также и на женщину. Несовместимость любви и жизни вдвоем почти не ощущалась нашими предками, поскольку они не были обременены, подобно нам, бесконечными мелочными эстетическими тревогами, неотделимыми от распространившейся в наше время привычки к комфорту и чистоте. Сегодня трудно продолжать любить женщину, когда живешь с ней в одном доме и делишь постель. Достижения цивилизации привели к тому, что для мужчины стало невозможно, с одной стороны, любить инстинктивную, естественную, бесстыдную женщину, отдающуюся многим, а с другой – любить женщину, которая регулярно, каждый вечер раздевается только для него одного. Таким образом, современная женщина нуждается в дозированном разнообразии и гибком чувстве стыда. На северных пляжах обнаженные и полуобнаженные мужчины и женщины купаются вместе. Помню, как во время автомобильного путешествия по Венгрии и Трансильвании под проливным дождем я имел возможность насладиться видом животов и задниц доброй сотни крестьянок, направлявшихся к обедне в пышных юбках, завернутых вокруг талии и закинутых на голову, чтобы не испачкать подол. Во время остановки, вызванной поломкой, я наблюдал, как девушка неспешно совершает свой туалет, причесываясь у окна, с обнаженной грудью, голая по пояс. Очевидно, женская стыдливость не всегда возбуждает мужское желание. Тем не менее в любой обстановке уверенность в своей красоте делает женщину бесстыдной. Мне встречались женщины, которые с легкостью обнажались, но не могли произнести ни одного непристойного слова. Другие мгновенно становились бесстыдными перед лицом стыдливого любовника…

Как правило, женщина не переносит мужского сквернословия, за исключением тех случаев, когда непристойные слова любовника служат для прямого выражения желания. Сквернословы редко пользуются успехом у женщин. Напротив, мужчина, способный найти нужные слова для выражения своего желания, тем самым разрушает укрепления, возведенные стыдливостью, и занимает наилучшую позицию для решающего штурма. Поэтому он должен избегать всей той возвышенной болтовни, которая так нравится женщине и в то же самое время отдаляет момент триумфа кавалера, окончательно запутавшегося в словесных выкрутасах: «Чистая любовь, вечная верность, родственные души, никогда раньше!.. счастье было так близко!.. все мужчины так говорят!..» Скольким женщинам вы повторяли эти слова?

Маринетти (Marinetti) Филиппо Томмазо (22.12.1876, Александрия, Египет - 02.12.1944, Белладжо) - итальянский писатель.

Основоположник и теоретик футуризма в европейской литературе и искусстве.

Да и что можно увидеть в старой картине кроме вымученных потуг художника, бросающегося на барьеры, которые не позволяют ему до конца выразить свои фантазии?

Маринетти Филиппо Томмазо

Начал как поэт свободного стиха; поэма "Завоевание звёзд" (1902). В 1909 опубликовал первый "Манифест футуризма", провозгласивший авангардистскую эстетическую программу с рядом реакционных идейных моментов: освобождение от "мёртвой культуры" прошлого, от гуманистических идеалов, создание "динамической литературы будущего" - "futuro" (отсюда "футуризм"), воспевающей машинную технику, войну как "единственную гигиену мира". Маринетти организовывал футуристические кружки среди националистической молодёжи, ездил с пропагандистскими лекциями (был в России в 1910 и 1914).

В стихах и прозе воспевал колониальную экспансию в Африке: роман "Мафарка-футурист" (1910, русский перевод 1916); итало-турецкую войну - в сборнике стихов "Занг-тум-тум" (1914), где дан футуристический монтаж разбросанных печатных строк, математических и телеграфных знаков. Агитируя за вступление Италии в 1-ю мировую войну 1914-18, участвовал в ней добровольцеМаринетти С 1919 Маринетти - единомышленник Муссолини, провозгласивший родственность итальянского футуризма и фашизма.

Испытал влияние Бергсона, Кро-че и Ницше (в упрощенно-редуцированном варианте культурного функционирования их идей в массовом сознании); на уровне самооценки генетически возводил свою трактовку культуры и искусства к Данте и Э.По. Автор романа «Мафарка-футурист» (1910), сборника стихов «Зангтум-тум» (1914) и основополагающих манифестов футуризма: «Первый манифест футуризма» (1909, опубликован в «Фигаро»; по оценке Маринетти вызванного им резонанса, «бешеной пулей просвистел над всей литературой»), «Убьем лунный свет» (1909), «Футуристический манифест по поводу Итало-Турецкой войны» (1911), «Технический манифест футуристской литературы» (1912), «Программа футуристской политики» (1913, совместно с У.Боччони и др.), «Великолепные геометрии и механики и новое численное восприятие» (1914), «Новая футуристическая живопись» (1930) и др.

Гоночная машина, капот которой, как огнедышащие змеи, украшают большие трубы; ревущая машина, мотор которой работает как на крупной картечи, - она прекраснее, чем статуя Ники Самофракийской.

Маринетти Филиппо Томмазо

В 1909–1911 выступил организатором футуристических групп и массовых выступлений сторонников футуризма по всей Италии. Идейный вдохновитель создания практически всех манифестов футуризма, подписанных различными художниками, скульпторами, архитекторами, поэтами, музыкантами и др. В целях пропаганды футуризма посещал различные страны, в том числе – и Россию (1910, 1914).

В отличие от экспрессионизма и кубизма, эмоционально локализующихся на «минорном регистре восприятия нового века», футуризм характеризуется предельным социальным оптимизмом, мажорным восприятием нового как будущего (по оценке Маринетти, «конец века» есть «начало нового»). В этой связи вдохновленный Маринетти программный «Манифест футуристической живописи» 1910 (У.Боччони, Дж.Северини, К.Карра, Л.Руссоло, Дж.Балла) формулирует цель футуристического движения как тотальное новаторство: «нужно вымести все уже использованные сюжеты, чтобы выразить нашу вихревую жизнь стали, гордости, лихорадки и быстроты». Вектор отрицания предшествующей традиции эксплицируется в футуризме в принципах антиэстетизма и антифилософизма, артикулируя само движение как антикультурное: по словам Маринетти, «мы хотим разрушить музеи, библиотеки, сражаться с морализмом».

Радикальное неприятие Маринетти культурного наследия («музеи и кладбища! Их не отличить друг от друга – мрачные скопища никому не известных и неразличимых трупов») конституирует в его программе не только общенигилистическую установку и экстраполирование пафоса обновления на позитивную оценку войны как «естественной гигиены мира» (агитировал за вступление Италии в Первую мировую войну и сам ушел добровольцем на фронт), но и идею «великого футуристического смеха», который «омолодит лицо мира» (ср. с тезисом Маркса о том, что «смеясь, человечество прощается со своим прошлым»; статусом смеха у Кафки; живописным воплощением аллегории смеха в художественной практике футуризма: например, «Смех» Убоччони).

Искусство, по существу, не может быть ничем иным, кроме как насилием, жестокостью и несправедливостью.

Маринетти Филиппо Томмазо

В означенном аксиологическом русле Маринетти предлагает упразднить театр, заменив его мюзик-холлом, который противопоставляет морализму и психологизму классического театра «сумасброднофизическое»; в рамках этого же ценностного вектора футуризма формируется его программная установка на примитивизм как парадигму изобразительной техники (краски «краааасные, которые криииичат»), а также педалированная интенция Маринетти на шокирующий эпатаж (известные формулировки: «без агрессии нет шедевра», следует «плевать на алтарь искусства» и т.п.).

Продолжая линию дадаизма (см. Дадаизм), Маринетти выдвигал идею освобождения сознания от логико-языкового диктата: «нужно восстать против слов», что возможно лишь посредством освобождения самих слов от выраженной в синтаксисе логики («заговорим свободными словами»), ибо «старый синтаксис, отказанный нам еще Гомером, беспомощен и нелеп». – «Слова на свободе» Маринетти (ср. со «словом-новшеством» в русском кубо-футуризме: Крученых и др.) – это слова, выпущенные «из клетки фразы-периода. Как у всякого придурка, у этой фразы есть крепкая голова, живот, ноги и две плоские ступни.

Так еще можно разве что ходить, даже бежать, но тут же, запыхавшись, остановиться... А крыльев у нее не будет никогда». Следовательно, по Маринетти, необходимо уничтожение синтаксиса («ставить» слова, «как они приходят на ум») и пунктуации («сплетать образы нужно беспорядочно и вразнобой», забрасывая «частый невод ассоциаций... в темную пучину жизни» и не давая ему зацепиться «за рифы логики»).

Красота может быть только в борьбе. Никакое произведение, лишенное агрессивного характера, не может быть шедевром. Поэзию надо рассматривать как яростную атаку против неведомых сил, чтобы покорить их и заставить склониться перед человеком.

Маринетти Филиппо Томмазо

Согласно Маринетти, именно логика стоит между человеком и бытием, делая невозможной их гармонизацию; в силу этого, как только «поэт-освободитель выпустит на свободу слова», он «проникнет в суть явлений», и тогда «не будет больше вражды и непонимания между людьми и окружающей действительностью».

Под последней Маринетти понимает, в первую очередь, техническое окружение, негативно воспринимаемое, по его оценке, в рациональности традиционного сознания: «в человеке засела непреодолимая неприязнь к железному мотору». А поскольку преодолеть эту неприязнь, по Маринетти, может «только интуиция, но не разум», – он выдвигает программу преодоления разума: «Врожденная интуиция – ...я хотел разбудить ее в вас и вызвать отвращение к разуму», – «вырвемся из насквозь прогнившей скорлупы Здравого Смысла», и тогда, «когда будет покончено с логикой, возникнет интуитивная психология материи». – Результатом отказа от стереотипов старой рациональности должно стать осознание того, что на смену «господства человека» настанет «век техники».

Техническая утопия Маринетти предполагает финальный и непротиворечивый синтез человека и машины, находящий свое аксиологическое выражение в оформлении новой мифологии («на наших глазах рождается новый кентавр – человек на мотоцикле, – а первые ангелы взмывают в небо на крыльях аэропланов»).

Млеть перед старой картиной - то же самое, что выливать эмоции в погребальную урну вместо того, чтобы дать выпустить их на простор в бешеном порыве действия и созидания.

Маринетти Филиппо Томмазо

В этом контексте машина понимается Маринетти как «нужнейшее удлинение человеческого тела» (ср. с базовой идеей философии техники о технической эволюции как процессе объективации в технике функций человеческих органов). В соотношении «человек – машина» примат отдается Маринетти машине, что задает в футуризме программу антипсихологизма. По формулировке Маринетти, необходимо «полностью и окончательно освободить литературу от собственного «я» автора», «заменить психологию человека, отныне исчерпанную», ориентацией на постижение «души неживой материи» (т.е. техники): «сквозь нервное биение моторов услышать дыхание металлов, камня, дерева» (ср. с идеей выражения сущности объектов в позднем экспрессионизме).

В этом аксиологическом пространстве оформляются: парадигмальные тезисы Маринетти относительно основоположения нового «машинного искусства» («горячий металл и... деревянный брусок волнуют нас теперь больше, чем улыбка и слезы женщины»); предложенная Маринетти программа создания «механического человека в комплекте с запчастями», резко воспринятая традицией как воплощение антигуманизма; получившая широкий культурный резонанс и распространение идея человека как «штифтика» или «винтика» в общей системе целерационального взаимодействия, понятой Маринетти по аналогии с отлаженной машиной – «единственной учительницей одновременности действий» (ср. с образом мегамашины у Мэмфорда), – в отличие от воплощающей внеморальную силу новизны выдающейся личности, персонифицирующейся у Маринетти в образе вымышленного восточного деспота – Мафарки (роман «Мафарка-футурист»), представляющего собой профанированный вариант ницшеанского Заратустры – вне рафинированной рефлексивности и литературно-стилевого изыска Ницше.

Парадигма нивелировки индивида как «штифтика» в механизме «всеобщего счастья» оказала влияние на формирование идеологии всех ранних базовых форм тоталитаризма от социализма до фашизма.

Музеи - абсурдные скотобойни художников и скульпторов, беспощадно убивающих друг друга ударами цвета и линии на арене стен!

Маринетти Филиппо Томмазо

В 1914–1919 Маринетти сблизился с Б.Муссолини; с приходом фашизма к власти Маринетти получает от дуче звание академика, а футуризм становится официальным художественным выражением итальянского фашизма (тезис Маринетти о доминировании «слова Италия» над «словом Свобода»; «брутальные» портреты Муссолини авторства У.Боччони; нашумевшая картина Дж.Северини «Бронепоезд», воплощающая идею человека как «штифтика» в военной машине; программная переориентация позднего футуризма на идеалы социальной стабильности, конструктивной идеологии и отказа от «ниспровергания основ»: см. у Маринетти в манифесте 1930 – «одна лишь радость динамична и способна изображать новые формы»).

Я сидел на бензобаке аэроплана. Прямо в живот упирался мне головой авиатор, и было тепло. Вдруг меня осенило: старый синтаксис, отказанный нам еще Гомером, беспомощен и нелеп. Мне страшно захотелось выпустить слова из клетки фразы-периода и выкинуть это латинское старье. Как и у всякого придурка, у этой фразы есть крепкая голова, живот, ноги и две плоские ступни. Так еще можно разве что ходить, даже побежать, но тут же, запыхавшись, остановиться!.. А крыльев у нее не будет никогда.

Карло Карра "Портрет Маринетти" (1910-11)

Все это прожужжал мне пропеллер, когда мы летели на высоте двухсот метров. Внизу дымил трубами Милан, а пропеллер все гудел:

1. Синтаксис надо уничтожить, а существительные ставить как попало, как они приходят на ум.

2. Глагол должен быть в неопределенной форме. Так он хорошенько подладится к существительному, и тогда существительное не будет зависеть от писательского “я” от “я”наблюдателя или мечтателя. Только неопределенная форма глагола может выразить непрерывность жизни и тонкость ее восприятия автором.

3. Надо отменить прилагательное, и тогда голое существительное предстанет во всей своей красе Прилагательное добавляет оттенки, задерживает, заставляет задуматься, а это противоречит динамике нашего восприятия.

4. Надо отменить наречие. Этот ржавый крючок пристегивает друг к другу слова, и предложение от этого получается отвратительно монотонным.

5. У каждого существительного должен быть двойник, то есть другое существительное, с которым оно связано по аналогии.

Соединяться они будут без всяких служебных слов. Например: человек-торпеда, женщина-залив, толпа-прибой, место-воронка, дверь-кран. Восприятие по аналогии становится привычным благодаря скорости воздушных полетов. Скорость открыла нам новые знания о жизни, поэтому надо распрощаться со всеми этими “похожий на, как, такой как, точно так же как” и т. д. А еще лучше предмет и ассоциацию слепить в один лаконичный образ и представить его одним словом.

6. Пунктуация больше не нужна. Когда прилагательные, наречия и служебные слова будут отменены, сам по себе возникнет живой и плавный стиль без глупых пауз, точек и запятых. Тогда уж пунктуация будет совсем ни к чему. А чтобы указать направление или что-нибудь выделить, можно употребить математические символы + - х: = >< и нотные знаки.

7. Писатели всегда очень любили непосредственную ассоциацию. Животное они сравнивали с человеком или с другим животным, а это почти фотография. Ну, например, одни сравнивали фокстерьера с маленьким породистым пони, другие, более смелые, могли бы сравнить ту же нетерпеливо повизгивающую собачонку с отбивающим морзянку аппаратом. А я сравниваю фокстерьера с бурлящей водой. Все это уровни ассоциаций различной ширины охвата. И чем шире ассоциация, тем более глубокое сходство она отражает. Ведь сходство состоит в сильном взаимном притяжении совершенно разных, далеких и даже враждебных вещей. Новый стиль будет создан на основе самых широких ассоциаций. Он впитает в себя все многообразие жизни. Это будет стиль разноголосый и многоцветный, изменчивый, но очень гармоничный.

В “Битве при Триполи” у меня есть такие образы: окоп с торчащими оттуда штыками я сравниваю с оркестровой ямой, а пушку - с роковой женщиной. Таким образом, в небольшую сцену африканского сражения вместились целые пласты жизни, и все благодаря интуитивным ассоциациям.

Вольтер говорил, что образы - это цветы и собирать их надо бережно и не все подряд. Это совсем не правильно. Образы - это плоть и кровь поэзии. Вся поэзия состоит из бесконечной вереницы новых образов. Без них она увянет и зачахнет. Масштабные образы надолго поражают воображение. Говорят, что надо щадить эмоции читателя. Ах-ах! А может, нам лучше позаботиться о другом? Ведь самые яркие образы стираются от времени. Но это еще не все. Со временем они все меньше и меньше действуют на воображение. Разве Бетховен и Вагнер не потускнели от наших затянувшихся восторгов? Потому-то и надо выкидывать из языка стертые образы и полинявшие метафоры, а это значит - почти все.

8. Не бывает разных категорий образов, все они одинаковые. Нельзя делить ассоциации на высокие и низкие, изящные и грубые или надуманные и естественные. Мы воспринимаем образ интуитивно, у нас нет заранее готового мнения. Только очень образный язык может охватить все разнообразие жизни и ее напряженный ритм.

9. Движение нужно передавать целой цепочкой ассоциаций. Каждая ассоциация должна быть точной и краткой и вмещаться в одно слово. Вот яркий пример цепочки ассоциаций, причем не самых смелых и скованных старым синтаксисом: “Сударыня-пушка! Вы очаровательны и неповторимы! Но в гневе вы просто прекрасны. Вас охватывают неведомые силы, вы задыхаетесь от нетерпения и пугаете своей красотой. А потом - прыжок в объятья смерти, сминающий удар или победа! Вам нравятся мои восторженные мадригалы? Тогда выбирайте, я к вашим услугам, сударыня! Вы похожи на пламенного оратора. Ваши пылкие и страстные речи поражают в самое сердце. Вы прокатываете сталь и режете железо, но это еще не все. Даже генеральские звезды плавятся под вашей жгучей лаской, и вы беспощадно сминаете их как лом”(“Битва при Триполи”).

Иногда надо, чтобы несколько образов подряд прошивали сознание читателя как мощная пулеметная очередь.

Самые верткие и неуловимые образы можно поймать густой сетью. Плетется частый невод ассоциаций и забрасывается в темную пучину жизни. Привожу отрывок из “Мафарки-футуриста”. Это густая сетка образов, скрепленная, правда, старым синтаксисом: “Его ломкий молодой голос звенел пронзительно и отдавался многоголосым эхом детских голосов. Это звонкое эхо школьного двора тревожило слух седого преподавателя, который сверху вглядывался в морскую даль...”

Вот еще три частые сетки образов.

“У артезианских колодцев Бумельяны пыхтели насосы и поили город. Рядом, в густой тени олив, тяжело опустились на мягкий песок три верблюда. Прохладный воздух весело булькал и клокотал в их ноздрях, как вода в железной глотке города. Маэстро-закат изящно взмахнул своей ярко светящейся палочкой, и весь земной оркестр тут же пришел в радостное движение. Нестройные звуки доносились из оркестровой ямы окопов и гулко отдавались в траншеях. Неуверенно задвигались смычки штыков...

Вслед за широким жестом великого маэстро смолкли в листве птичьи флейты, и замерли протяжные трели кузнечиков. Сонно проворчали камни, перекликаясь с сухим шепотом веток... Стих звон солдатских котелков и щелканье затворов. Последним взмахом блестящей палочки дирижер-закат приглушил звуки своего оркестра и пригласил ночных артистов. На авансцене неба, широко распахнув золотые одежды, явились звезды. На них, как роскошная декольтированная красавица, равнодушно взирала пустыня. Теплая ночь щедро усыпала драгоценностями ее великолепную смуглую грудь” (“Битва при Триполи”).

10. Сплетать образы нужно беспорядочно и вразнобой. Всякая система - это измышление лукавой учености.

11. Полностью и окончательно освободить литературу от собственного “я” автора, то есть от психологии. Человек, испорченный библиотеками и затюканный музеями, не представляет больше ни малейшего интереса. Он совершенно погряз в логике и скучной добродетели, поэтому из литературы его надо исключить, а на его место принять неживую материю. Физики и химики никогда не смогут понять и раскрыть ее душу, а писатель должен это сделать, употребив всю свою интуицию. За внешним видом свободных предметов он должен разглядеть их характер и склонности, сквозь нервное биение моторов - услышать дыхание металла, камня, дерева. Человеческая психология вычерпана до дна, и на смену ей придет лирика состояний неживой материи. Но внимание! Не приписывайте ей человеческих чувств. Ваша задача - выразить силу ускорения, почувствовать и передать процессы расширения и сжатия, синтеза и распада. Вы должны запечатлеть электронный вихрь и мощный рывок молекул. Не надо писать о слабостях щедрой материи. Вы должны объяснить, почему сталь прочна, то есть показать недоступную человеческому разуму связь электронов и молекул, связь, которая даже сильнее взрыва. Горячий металл или просто деревянный брусок волнуют нас теперь больше, чем улыбка и слезы женщины. Мы хотим показать в литературе жизнь мотора. Для нас он - сильный зверь, представитель нового вида. Но прежде нам надо изучить его повадки и самые мелкие инстинкты.

Для поэта-футуриста нет темы интереснее, чем перестук клавиш механического пианино. Благодаря кино мы наблюдаем забавные превращения. Без вмешательства человека все процессы происходят в обратном порядке: из воды выныривают ноги пловца, и гибким и сильным рывком он оказывается на вышке. В кино человек может пробежать хоть 200 км в час. Все эти формы движения материи не поддаются законам разума, они иного происхождения.

Литература всегда пренебрегала такими характеристиками предметов, как звук, тяготение (полет) и запах (испарение). Об этом надо обязательно писать. Надо, например, постараться нарисовать букет запахов, которые чует собака. Надо прислушаться к разговорам моторов и воспроизводить целиком их диалоги. Если раньше кто-то и писал о неживой материи, все равно он был слишком занят самим собой. Рассеянность, равнодушие и заботы порядочного автора так или иначе отражались на изображении предмета. Человек не способен абстрагироваться от себя. Автор невольно заражает вещи своей молодой радостью или старческой тоской. У материи нет возраста, она не может быть ни радостной, ни грустной, но она постоянно стремится к скорости и незамкнутому пространству. Сила ее безгранична, она необузданна и строптива. Поэтому, чтобы подчинить себе материю, надо сначала развязаться с бескрылым традиционным синтаксисом. Материя будет принадлежать тому, кто покончит с этим рассудительным, неповоротливым обрубком.

Смелый поэт-освободитель выпустит на волю слова и проникнет в суть явлений. И тогда не будет больше вражды и непонимания между людьми и окружающей действительностью. Загадочную и изменчивую жизнь материи мы пытались втиснуть в старую латинскую клетку. Только зарвавшиеся выскочки могли затеять такую бесперспективную возню. Эта клетка с самого начала никуда не годилась. Жизнь воспринимать нужно интуитивно и выражать непосредственно. Когда будет покончено с логикой, возникнет интуитивная психология материи. Эта мысль пришла мне в голову в аэроплане. Сверху я видел все под новым углом зрения. Я смотрел на все предметы не в профиль и не анфас, а перпендикулярно, то есть я видел их сверху. Мне не мешали путы логики и цепи обыденного сознания.

Поэты-футуристы, вы мне верили. Вы преданно шли за мной штурмовать ассоциации, вместе со мной вы строили новые образы. Но тонкие сети ваших метафор зацепились за рифы логики. Я хочу, чтобы вы освободили их и, развернув во всю ширь, со всего маху забросили далеко в океан.

Совместными усилиями мы создадим так называемое беспроволочное воображение. Мы выкинем из ассоциации первую опорную половину, и останется только непрерывный ряд образов. Когда нам хватит на это духу, мы смело скажем, что родилось великое искусство. Но для этого надо пожертвовать пониманием читателя. Да оно нам и ни к чему. Ведь обошлись же мы без понимания, когда выражали новое восприятие старым синтаксисом. При помощи синтаксиса поэты как бы шлифовали жизнь и уже в зашифрованном виде сообщали читателю ее форму, очертания, расцветку и звуки. Синтаксис выступал в роли плохого переводчика и занудного лектора. А литература не нуждается ни в том, ни в другом. Она должна влиться в жизнь и стать неотделимой ее частью.

Мои произведения совсем не такие, как у других. Они поражают силой ассоциаций, разнообразием образов и отсутствием привычной логики. Мой первый манифест футуризма впитал в себя все новое и бешеной пулей просвистел над всей литературой. Какой смысл плестись на скрипучей телеге, когда можно летать? Воображение писателя плавно парит над землей Он охватывает всю жизнь цепким взглядом широких ассоциаций, а свободные слова собирают их в стройные ряды лаконичных образов.

И тогда со всех сторон злобно завопят: “Это уродство! Вы лишили нас музыки слова, вы нарушили гармонию звука и плавность ритма!”. Конечно, нарушили. И правильно сделали! Зато теперь вы слышите настоящую жизнь: грубые выкрики, режущие ухо звуки. К черту показуху! Не бойтесь уродства в литературе. И не надо корчить из себя святых. Раз и навсегда плюнем на Алтарь Искусства и смело шагнем в неоглядные дали интуитивного восприятия! А там, покончив с белыми стихами, заговорим свободными словами.

В жизни нет ничего совершенного. Даже снайперы иногда промазывают, и тогда меткий огонь слов вдруг становится липкой струйкой рассуждении и объяснений. Невозможно сразу, одним ударом перестроить восприятие. Старые клетки отмирают постепенно и на их месте появляются новые. А искусство - это мировой источник. Мы черпаем из него силы, а оно обновляется подземными водами. Искусство - это вечное продолжение нас самих в пространстве и во времени, в нем течет наша кровь. Но ведь и кровь свернется, если не добавит в нее специальных микробов.

Поэты-футуристы, я учил вас презирать библиотеки и музеи. Врожденная интуиция - отличительная черта всех романцев. Я хотел разбудить ее в вас и вызвать отвращение к разуму. В человеке засела неодолимая неприязнь к железному мотору. Примирить их может только интуиция, но не разум. Кончилось господство человека. Наступает век техники! Но что могут ученые, кроме физических формул и химических реакций? А мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплексе с запчастями. Мы освободим человека от мысли о смерти, конечной цели разумной логики.

(c) Ф.Т. Маринетти. Технический манифест футуристической литературы (1912)

Филиппо Томмазо Маринетти был настоящим мастером и сторонником трансформаций: в начале XX века он решил отринуть всё прежнее искусство, воспевая сверхчеловека, стальные машины и прогресс, собрав вокруг себя целую армию сторонников. Он верил, что в войне проявляется истинная красота, и отправлялся на фронт, чтобы петь оды гранатам и бронемашинам, а затем стал человеком, создавшим эстетическую и идеологическую базу для итальянского фашизма. Самиздат рассказывает его историю.

Первая половина XX века стала кузницей новых идеологий: эпоха выковывала других героев, повсюду гремело эхо кровавых войн, мир стремительно завоёвывали и делили. Презрение к мещанству, комфорту, маниакальное желание породить Нового Человека и разрушить устои старого мира выводили в авангард авантюристов со всего света. Анархисты взрывали чиновников, полицейских и создавали свои либертарные коммуны; большевики выреза́ли знать, строили пролетарскую империю и поворачивали реки вспять; итальянские фашисты брали Рим и расширяли своё пространство новыми колониями в Африке и Греции.

Не отсиживались в стороне и деятели искусства: 12 сентября 1919 года итальянский поэт Габриеле д’Аннунцио возглавил вторжение националистов в город Фиуме, а через год провозгласил его независимой республикой, как он сам её называл - «Республика Красоты». В своих стихах он утвердил конституцию, пост министра культуры занял дирижёр Артуро Тосканини, а поэт-анархист Леон Кохницкий был назначен министром иностранных дел. На «государственном» флаге молодой непризнанной республики красовалась фраза «Кто против нас?!»

Новое время подарило художникам и поэтам возможность ломать старое и возводить новое, ведь даже самые безумные поэмы и полотна могли воплотиться в реальность. Искусство стало неотъемлемым двигателем революций и перерождением старого мира. Одной из самых заметных фигур в этом ревущем потоке идей был Филиппо Томмазо Маринетти - человек, придумавший футуризм.

«Молодые и бодрые, идите к нам!»

Филиппо Маринетти появился на свет 22 декабря 1876 года на просторах египетской Александрии, в обеспеченной семье итальянских интеллигентов; его отец Энрико Маринетти был успешным адвокатом. Детство и отрочество Маринетти провёл в Париже, он проходил обучение в колледже святого Франсуа Ксавье и рано погрузился в мир творчества. В пятнадцать лет он основал свой первый литературный журнал - «Папирус» и уже тогда столкнулся с жёсткими правилами взрослого мира: за распространение запрещённой литературы (Маринетти опубликовал скандальный роман Эмиля Золя) его чуть не исключили из колледжа. Получив образование юриста, Филиппо решил не идти по стопам отца, а посвятить свою жизнь литературе. В двадцать лет он переехал в Милан и начал издавать журнал «Poesia», работа в котором впоследствии сведёт его с будущими соратниками по футуристическому цеху. Но в начале своей карьеры Маринетти упражнялся с новыми для себя образами и символами в жанре свободного стиха. Источником вдохновения для него стали звёзды и море, молодой поэт рассматривал их как внеземные символы. Так родились поэмы «La conquete des etoiles» (Завоевание звёзд) и «Destruction» (Разрушение), написанные на французском языке.

В 1909 году в жизни Маринетти произошло событие, которое перевернуло его сознание и впоследствии встряхнуло болото, в котором увязло искусство того времени. Объезжая велосипедистов на своём спорткаре, Филиппо не справился с управлением и оказался в придорожной сточной канаве. Просветление пришло к нему в тот момент, когда он спустя несколько часов заворожённо наблюдал за работой механика, пытавшегося собрать его покалеченную Bugatti. Тем же днём, оказавшись за письменным столом, он набросал текст «Манифеста футуризма», тут же отправил его своему приятелю в Париж. Уже 20 февраля 1909 года манифест вышел на первой полосе Le Figaro, а 3 марта того же года его зачитывали перед трёхтысячной толпой в театре Кьярелла в Турине. Услышав строки манифеста, группа миланских художников неожиданно откликается на призыв Маринетти, выпустив похожий манифест 11 февраля 1910 года. Так начинался переворот не только в итальянской, но и в мировой культуре.

Мы молоды, сильны, живём в полную силу, мы футуристы?

На момент публикации манифеста Маринетти исполнилось тридцать три года, но в своём тексте он обращался в первую очередь к молодёжи. Это было яростное послание для молодых деятелей искусства: «Молодые и бодрые, идите к нам!» Тридцатилетним же Маринетти отпускал десять лет на выполнение всех задач, после которых новое поколение должно выбросить их, стариков, в корзину для мусора. В своём манифесте Маринетти призывал «плевать на алтарь искусства», а все ценности прошлого - этические, духовные, культурные и художественные - радикально и жёстко отрицать: «…Тащите огня к библиотечным полкам! Направьте воду каналов в музейные склепы и затопите их! И пусть течение уносит древние полотна! Хватайте кирки и лопаты! Крушите древние города!..» По Италии, со своими «1000 музеями, ста тысячами панорамами и руинами на все вкусы», футуристы намеревались нанести самый хлёсткий и решительный удар.

На смену «музейной культуре» должен прийти культ технического прогресса, новой религией должны стать риск, дерзость, отвага, бунт и вера в утопическое будущее.

«…Чего ради растрачивать силы на никчёмные вздохи о прошлом? Это утомляет, изматывает, опустошает... Для хилых, калек и арестантов - это ещё куда ни шло. Может быть, для них старые добрые времена - как бальзам на раны... А нам это ни к чему!»

Поезда, аэропланы, электричество и трубы заводов восхищали футуристов и были неотъемлемой частью их творчества. Технический прогресс, столь стремительно развивавшийся, стал для них главным источником вдохновения: отжившее свой век произведение искусства не могло конкурировать с гоночными автомобилями, несокрушимыми локомотивами и мотоциклами.

«…Мы будем воспевать рабочий шум, радостный гул и бунтарский рёв толпы, пёструю разноголосицу революционного вихря в наших столицах; ночное гудение в портах и на верфях под слепящим светом электрических лун. Пусть заводы привязаны к облакам за ниточки вырывающихся из них труб дыма. Пусть мосты гимнастическим прыжком перекинутся через ослепительно сверкающую под солнцем гладь рек. Пусть пройдохи-пароходы обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рёв винтов сливается с плеском знамён и рукоплесканиями восторженной толпы».

Маринетти удалось очень тонко отразить в положении первого манифеста чувства и настроения ряда итальянских интеллектуалов. В воздухе копилась атмосфера назревающей мировой войны, которая тревожила многих. В экономически неразвитой Италии индустриализация США и Германии вызывала комплекс неполноценности и восхищение, поэтому для итальянцев машина стала символом прекрасного и великого. Перемешав идеи анархизма и ницшеанства и добавив немного эротизма в духе Д"Аннунцио, Маринетти своим манифестом производит эффект разорвавшейся бомбы. Движение футуристов набирает обороты, вокруг Маринетти собирается всё больше новых сторонников, с которыми он организовывает выступления, чтение стихов и занимается популяризацией футуристического движения. К поэтам-футуристам присоединяются и художники: Умберто Боччони, Джакомо Балла, Джино Северини, Карло Карра и Луиджи Руссоло. Восьмого марта 1910 года они провозглашают свой «Манифест футуристической живописи».

«В человеческом теле дремлют крылья». «Футурист Мафарка». Идеология Нового Человека.

Среди прочего, футуристы мечтали о создании новой расы людей, которые бы двигались со скоростью триста километров в час и имели бы высоту в пять, десять, двадцать тысяч метров. Этакий футуристский Übermensch, в концепции которого, конечно же, видно влияние Ницше и его работы «Так говорил Заратустра». Сверхчеловек в представлении футуристов - жестокий, циничный, злой, всемогущий. Он презирает романтическую любовь, жалость и сентиментальность. Он славит героизм, силу, бунт и отвагу, потому что «теплота куска железа или дерева волнует больше, чем улыбка и слёзы женщины». «…Я оспариваю не животную ценность женщины, но её сентиментальное значение. Я хочу бороться с жадностью сердца, с беспомощностью полуоткрытых губ, впивающих тоску сумерек, с лихорадкой шевелюр, которые давят и превышают чересчур высокие звёзды цвета кораблекрушения... Я хочу одолеть тиранию любви, наваждение единственной женщины, великий лунный свет романтики, омывающий Италию…» - пишет в предисловии к своему единственному роману «Футурист Мафарка» Маринетти.

Главный герой - механический сверхчеловек со сменными запчастями. Он бессмертен и способен летать. В романе Маринетти рисовал своё утопическое общество: в воздушных городах из железа и хрусталя появится новая цивилизация, в которой не будет классового разделения, голода и нищеты. Динамо-машины будут давать энергию от приливов морей и силы ветра. Растения станут расти быстрее, а поезда-сеялки начнут обрабатывать новые агрикультуры. Технический прогресс отразится и на самом облике Нового Человека: «Мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплекте с запчастями».

Стальной альков. Война Маринетти

Война для футуристов - это квинтэссенция мужества, героизма и отваги. Именно на войне сверхчеловек полностью раскрывается и проявляет все вышеупомянутые черты. Любая война, любой бунт, с позиции Маринетти, есть признак здоровья. Война - это единственная «гигиена мира», и за эти «разрушительные действия освободителей» и прекрасные идеи не жалко умереть.

Для него как для поэта это был не пустой трёп и хвастовство: когда в 1911 году вспыхнула итало-турецкая война, Маринетти практически сразу оказался в самой гуще событий. Он отправился на фронт в Ливию - корреспондентом от французской газеты. Так родилась книга «Битва при Триполи», в которой Маринетти применил весь свой практический и эмпирический опыт: военные репортажи из окопов, заметки, наблюдения. Он пел гимны бомбам и героизму солдат, смаковал каждый момент ярости битв: «…Я вам завидую, я вам завидую, танцующие безумные гранаты!.. О, почему я не с вами?.. Почему я не одна из вас?.. О, как сладко должно быть заставить прыгнуть таким образом бесчисленные осколки своего металлического тела в глаза, в нос, в страшно открытый живот своих врагов! Потому что я страшно молод, молод, как и вы, и полон подавленной и замкнутой свирепости и силы. Мне нужно, мне необходимо, чтобы я грубо, резко и неожиданно расширил стенки моего тела!.. Нет, нет! Гораздо большего!.. О! Пусть моя голова прыгнет, как взорванная ракета, к бесконечности! Как вы, как вы, я хочу, я должен, я надеюсь взорваться снизу вверх, направо и налево, в компактном ядре гнусных толп!..»

В новой книге Маринетти одушевляет орудия убийств и технический прогресс, что становится вполне логичным продолжением его утопических идей и фантазий о механических сверхлюдях из «Футуриста Мафарки».

В мае 1915 года Италия вступает в войну на стороне стран Антанты: Британии, Франции и России. Многие футуристы уходят добровольцами на фронт, Маринетти не стал исключением. Его назначают капитаном отряда бронемашин. В этом была своя ирония: воспевая силу техники и военных машин, во время войны Маринетти получает в своё распоряжение этих боевых дьяволов. В одном из итальянских наступлений он одним из первых ворвался на своей бронемашине на позиции противника и взял в плен целый австрийский корпус. Во время войны Маринетти также получает осколочное ранение в бедро, а за битву при Витторио-Венето его награждают медалью. В этой битве итальянцы одержали сокрушительную победу, разбив отряды австрийцев. Также во время этой войны Маринетти понёс и невосполнимые потери, погибли несколько его друзей: скульптор Умберто Боччони и архитектор Антонио Сант-Элиа.

Однако это не заставило Маринетти растерять вдохновение. В окопах рождается новая книга - «Стальной альков». Её опубликуют в 1921 году, но по традиции выход романа будет опять сопровождаться скандалом. Дело в том, что на обложке книги была помещена иллюстрация Ренцо Вентуры, на которой было изображено совокупление женщины с военной машиной. Маринетти опять нанёс хлёсткий удар по щекам целомудренной общественности. Цензоры потребовали уничтожить эту скандальную обложку, лишь после этого разрешив выпускать книгу.

«Стальной альков« получился произведением на грани автобиографии и мифа. Главный герой - лейтенант Маринетти, вдохновитель итальянского реванша на линии австро-итальянского фронта. «…Я был охвачен радостью открывателя нового закона. Вдали от бергсонов, просиживающих свои идиотские университетские кресла, я переживаю опаснейший момент, находясь в самом центре сражения, в котором решаются вопросы, которые философы никогда не могли разрешить в своих книгах».

В «Стальном алькове» Маринетти ясно выражает свою мотивацию, причину, по которой он берёт в руки оружие и седлает свою бронемашину, неся огонь и меч на позиции австрийцев. Он превозносит свой моральный долг перед возлюбленной Италией: «…У меня душа итальянского солдата. Вы знаете, что значит быть 40-летним, гениальным, исполненным обаяния, могучим генератором новейших здоровых идей, отданных в дар миру, создателем мощных поэм и, тем не менее, не задумываясь, пожертвовать всем этим ради своей земли и своего народа, находящихся в опасности?..»

Война кончилась, но ей на смену в жизнь Маринетти врываются бурные политические события Италии. Футуризм становится «двигателем» фашистской революции.

«Ко мне, Чёрные огни!» Чёрная рубашка Маринетти

В апреле 1915 Маринетти арестовывают на демонстрации в Риме. Оказавшись за решёткой, Маринетти знакомится с Бенито Муссолини - будущим Дуче итальянского фашизма. Но на тот момент Муссолини был всего лишь редактором социалистической газеты «Аванти», исключённым из партии за то, что категорически высказывался против пацифистской позиции социалистов. Футуристы же разглядели в будущем итальянском вожде «человека истинно футуристических устремлений».

После Великой войны Маринетти сотоварищи создают политическую партию футуристов - «Политические футуристические фашии». В 1919 году он вступает в фашистскую партию и в этот период выступает с радикально-националистических позиций. К формированию идеологии раннего итальянского фашизма, его лозунгов, эстетики во многом приложили свои усилия два итальянских литературных гения того времени - Маринетти и Габриеле Д"Аннунцио.

Но Маринетти был не только идеологом, но и практиком: он играл ведущую роль в формировании фашистских боевых групп, лично участвовал в уличных столкновениях с коммунистами, а также организовал первую «Ассоциацию итальянских ардити» (итал. arditi «отважные, смельчаки»).

Двадцать первого сентября 1918 года выходит газета «Футуристский Рим«, и она становится печатным органом политической партии футуристов. Воспевание героизма, социальной справедливости и самоотверженной борьбы за Новую Италию - боевые отряды футуристов служили образцом для Муссолини. В программу фашизма вошли все требования футуристов, они задавали тон и стиль новой идеологии. Футуристическая концепция человека будущего, отвага, риск, мужество и авантюризм органично вписывались в фашистский дискурс - чёрные рубашки, отважные «ардити» с кинжалами в зубах, бросающие вызов смерти с кличем «Me ne frego!» («мне плевать»), милитаристская тематика и, конечно же, образ Дуче, «отца итальянской нации». Всё это служило вдохновением для многих футуристов, подталкивая их творчество к прославлению фашистского режима Муссолини.

Но Маринетти не был бы Маринетти, если бы просто плыл по течению: вечный бунтарь, он хранил верность принципу «с вершины мира бросать вызов звёздам». В 1920 году Маринетти с шумом выходит из фашистской партии. Причина - компромиссы Муссолини с клерикальными и монархическими кругами. К концу 1930-х - началу 1940-х годов фашистский режим начинает травить футуристов, которые до тех пор продолжали сохранять свою пассионарность. Маринетти клеймят как лидера «левого» искусства. Свою роль сыграл в этом союз Гитлера и Муссолини. В Третьем рейхе подобное искусство считалось «дегенеративным», поэтому футуризм теряет свою значимость для итальянского фашистского режима.

Сам Маринетти в последние годы своей жизни разочаровывается в фашизме, обращается к мистике и христианству. Тем не менее война для поэта не теряет своей притягательности. В 1942 году Маринетти оказывается в России, вместе с фашистской армией. На сохранившихся фотографиях того периода вождь футуризма позирует с русскими крестьянами - видимо, рассматривая эту поездку как очередное авантюрное поэтическое приключение. В 1943 году Маринетти будет ранен под Сталинградом, так и не сможет отойти от последствий, а в 1944 году умирает. Вместе с ним движение футуристов окончательно заканчивает своё существование.