Януш корчак биография для ребенка. Биография Януша Корчака: Старый доктор и его дети

«Пошли мне, Боже, тяжелую жизнь, но красивую, богатую, высокую».

молитва Я.Корчака

22 июля 1878 года в Польше родился Генрик Гольдшмидт, более известный как Януш Корчак. Он был врачом, писателем, педагогом и общественным деятелем. Генрик Гольдшмидт, являясь евреем, исповедовал вселенский гуманизм. Уже в 5 летнем возрасте Генрик поделился со своей бабушкой дерзким планом переделать мир. Он уничтожит деньги, чтобы больше не было голодных, грязных детей, с которыми ему строго-настрого запрещалось играть. Но вот как это сделать, на тот момент он не имел представления. Пока Генрику не исполнилось семь лет, его обучали дома бонны. Затем он посещал русскую начальную школу, где царила «суровая дисциплина». Свирепые учителя драли детей за уши, били линейками, а то и плетками. При одной только мысли о школе он так нервничал, что несколько месяцев спустя родители забрали его оттуда. Но один урок он заучил на всю жизнь: взрослые детей не уважают. Он замечал, как детей толкают в конках, как кричат на них без всякого повода, как шлепают, если они нечаянно заденут кого-то. Им непрерывно угрожали: «Вот отдам тебя злому старику!», «Тебя засунут в мешок!», «Тебя украдет нищий!». В будущем он напишет о детях как о беззащитном угнетенном классе, как о маленьких людях под пятой больших людей: «Мир взрослых вращается вокруг впечатлительного ребенка с головокружительной быстротой. Ничему и никому нельзя доверять. Взрослые и дети не способны понимать друг друга. Словно бы они - два разных биологических вида» .

Отец Генрика проходил лечение в приютах для душевнобольных. Больничные счета росли быстро, тем самым усугубляя и без того сложную ситуацию в доме. Мало-помалу картины и фарфор начали исчезать в лавке закладчика. Все, что прочно стояло в гостиной, и говорило о вечности, теперь продавалось. Как-то раз Генрик и его сестра увидели в окне лавки закладчика плащ отца. Они решили ничего не говорить матери, а скопить денег и выкупить его, чтобы сделать ей сюрприз. Но к тому времени, когда они накопили нужную сумму, плащ уже был продан. «Лавка закладчика - это жизнь. То, что ты заложишь: идеалы или честь, ради комфорта или безопасности, тебе уже никогда не выкупить ». Он возвел в принцип иметь только самое необходимое и устроить свою жизнь так, чтобы не лишаться того немногого, в чем нуждался. Генрик продолжил учебу в казенной атмосфере русской гимназии в Праге. Он изнывал от скуки, и единственным его спасением стало чтение. «Мир исчез, существовали только книги». Он начал писать дневник, который со временем переложил в роман под заглавием «Исповедь мотылька»(1914 г.).

Стремясь помочь семье, Генрик давал уроки детям их богатых друзей и знакомых. И никогда не мог забыть унижения, которое испытывал, когда некоторые говорили с ним, как с прислугой. Во многих мальчиках он узнавал себя, таких бледных от постоянного пребывания в четырех стенах, с дряблыми мышцами от недостатка физических упражнений. Он быстро нашел к ним подход. Приносил в комнату портфель и медленно вынимал его содержимое, позволяя им осматривать каждый предмет и задавать о нем вопросы. Потом зачаровывал их сказкой, а то и двумя, прежде чем вернуть их в не столь увлекательный мир грамматики, истории и географии. В процессе этого обучения он обнаружил, что ему нравится работать с детьми и что, сосредоточиваясь на их тревогах, он забывает свои. Стремление стать хорошим учителем, вдохновили Генрика на его первую педагогическую статью, озаглавленную «Гордиев узел». Она была напечатана в еженедельнике «Шипы», когда ему едва исполнилось 18 лет. В статье он от первого лица описывает, как «странствует по свету», ища кого-то, кто ответит на его вопрос: настанет ли день, когда матери и отцы перестану думать о нарядах и развлечениях и сами займутся воспитанием и образованием своих детей, вместо того чтобы оставлять их на попечение гувернанток и домашних учителей? Только-только начинающий писатель уже проявил склонность включать иронию в рассмотрение серьезнейших проблем: как подтолкнуть родителей взять на себя главную роль в развитии ума и характера своих детей, и как разработать педагогическую стратегию, которая овладела бы воображением взрослых и учила детей видеть, понимать и любить, а не только читать и писать. Увидев свою статью напечатанной, юный автор, ободрившись, принес в журнал еще несколько. Редактор еженедельника «Шипы» вспоминал Генрика как застенчивого юношу в школьном мундире, который робко входил в кабинет, оставлял на столе не заказанную статью, подписанную «Ген», и уходил, не произнеся ни слова. Пораженный талантливостью этих статей, редактор поручил ему вести отдельную колонку.

1896 года умер отец Генрика Юзеф Гольдшмидт. После смерти отца, почти вся ответственность за семью легла на его плечи. Гимназия и репетиторство почти не оставляли Генрику свободного времени, но наедине с собой, в своей комнате, единственном его убежище в доме, юноша терзался мыслью, что и он тоже может закончить жизнь в приюте для умалишенных. Он был «сын сумасшедшего, а это наследственная болезнь». Свои муки Генрик излил в романе «Самоубийство», герой которого ненавидел жизнь из страха перед безумием. Генрик писал стихи, исполненные таких же мрачных мыслей, пока некий известный редактор не откликнулся на его опус, начинавшийся:

«О, дайте мне умереть,

О, не позволяйте мне жить,

О, дайте мне сойти в мою мрачную могилу!»,-

Бесчувственным,- «Валяй, сходи!»

«Ранить сердце поэта равно тому, что наступить на бабочку. Я буду не писателем, а врачом. Литература - всего лишь одни слова, а медицина - это дела» ,- поведал он своему дневнику. В 1898 года Генрик поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Но в этом же году осенью он забывает о своем решении бросить писать, как только узнает о конкурсе драматургических произведений под эгидой знаменитого пианиста Игнацы Падеревского. Генрик представляет на конкурс пьесу, озаглавленную «Каким путем?», о сумасшедшем, чье безумие губит его семью. И впервые он берет псевдоним – Януш Корчак. Возможно, Генрик взял псевдоним, чтобы оградить свою семью, или даже чтобы изменить собственную жизнь. В стране, где фамилия свидетельствовала о религиозной принадлежности, «Гольдшмидт» мог быть только евреем, чужаком. Иногда он подписывался: Ген, Рик, Генрик, г. Януш или К. Но медицинские статьи в профессиональных журналах он неизменно подписывал «Генрик Гольдшмидт».

Летом 1899 года он едет в Швейцарию, чтобы поближе познакомиться с педагогической деятельностью Песталоцци. В своей поездке Корчак особенно интересуется школами и детскими больницами, о чем пишет в своих статьях. Друзья Генрика удивлялись, почему он стремится стать врачом, когда его литературная карьера складывается так удачно. Именно такой вопрос задал ему собрат по перу Леон Ригьер. «Чехов был врачом, но это не помешало ему стать великим писателем, наоборот, придало особую глубину его творчеству. Чтобы написать нечто стоящее надо быть диагностом. (…) Медицина поможет мне заглянуть внутрь человеческой личности, даже в природу детской игры», - отвечал Генрик. Генрик Гольдшмидт посвятил себя изучению медицины, но его возмущало то, как ее преподавали. Он находил большинство профессоров чванливыми и черствыми людьми, словно отгородившимися от страданий своих пациентов. Насколько он мог судить, медицинские училища лишали врачей человечности. Студентов учили скучным фактам, и, получив свой диплом, они понятия не имели, как вести себя с больными. Это критическое отношение к системе медицинского образования, естественно, было замечено преподавателями, один из которых сказал ему: «Скорее у меня ладони обрастут шерстью, чем ты станешь врачом ». Из-за журналистской деятельности и обязательной военной подготовки на протяжении двух лет Генрик окончил курс не через обычные пять лет, но через шесть. Однако и это было немалым достижением, поскольку он, как и большинство его сверстников, заразился революционной лихорадкой тех лет. Польша находилась в процессе перехода от сельскохозяйственного общества к индустриальному, и Варшава быстро менялась по мере того, как строились все новые заводы и фабрики, а десятки тысяч крестьян ютились в трущобах, ища работы. Признанные писатели уделяли много времени, выступая в защиту рабочих и крестьян. «Ответственность лежит на мне! Если я, врач, не сделаю этого, то кто сделает? » - пишет он в дневнике. Генрик старался помогать беспризорникам на улице, он не мог проходить мимо этих голодных, грязных мальчишек. Это общение с ними он воплотил в романе «Дети улицы», где доказал, что их можно спасти, если правильно воспитывать с самых ранних лет. Но кто мог их воспитать? Во всяком случае, не спившиеся родители, которые также в свое время не получили хорошего воспитания. И если этот процесс не прервать, зло будет плодиться дальше. Он пишет в статье для еженедельника «Шипы»: «Больше всего я озабочен тем, как улучшить жизнь детей». Он ищет способы донести свою идею до масс, знакомится с издателем журнала «Голоса» Яном Владиславом Давидом, первым польским психологом - экспериментатором, и слушает его в Летающем университете. Это был подпольный университет, получивший свое название потому, что студенты и преподаватели были вынуждены менять место встреч, скрываясь от полицейского надзора. Этот университет привлекал самые лучшие умы страны. Хотя они разделялись на две фракции, одна из которых боролась за национальную независимость, а другая, призывала к объединению с Российской империей, их объединяла решимость сохранить живой польскую культуру и историю, которые русский царь намеревался зачеркнуть. Те, кого арестовывали, проводили недели, месяцы, даже годы в тюремных камерах, если не в сибирской ссылке. Летающем университете он познакомился со своим другом Людвиком Личинским и они вместе рыскали по нищим трущобам города. Людвик с упоением атаковал материализм буржуазии, в которой он видел скопище филистеров 1 Личинский умер совсем молодым от туберкулеза, которым заболел в сибирской ссылке. Но в те годы его короткой жизни он был отличным товарищем Генрику, который «задыхался в тесной квартире под навязчивой опекой матери ».

В 1905 г. Генрик пишет роман «Дитя гостиной», который посвящен пробуждению сознания в человеке. Он понимает, что жил, подчиняясь представлениям своих родителей о том каким должен быть. Генрик уходит из дома, снимает десятую постель в комнате, уже занятой семьями рабочих. Он бродит вечерами по трущобам и помогает брошенным и голодным детям. Приносит им сладости, лекарства, внушая, таким образом, веру в людскую доброту, рассказывает им сказки, учит читать. В Сочельник Генрик переоделся святым Николаем, и обошел комнаты трущобного дома, в котором он проживал, раздавая детям подарки. В одной из комнат был рыжий мальчуган, он сидел совсем один в темноте. Малыш спросил Генрика, правда ли что он святой. Генрик ответил, - «да», и удивился, что такой вопрос задал именно ребенок. В это время Генрик осознал, что «новые невидимые силы» вливаются в него, чтобы «озарять» ему путь. Он преобразился в человека, проникнутого духовной верой, ответственного за своих ближних. Пока его роман «Дитя гостиной» выходил выпусками в «Голосе», подписанный «Янушем Корчаком», Генрик Гольдшмидт начал стажировку в Еврейской детской больнице.

В марте 1905 года Генрика мобилизовали в качестве врача и отправили на фронт Русско-японской войны. В звании лейтенанта он был прикомандирован к санитарному поезду, курсировавшему по транссибирской железной дороге между Харбином и Мукденом. Япония одерживала победы на суше и на море над деморализованными русскими войсками, изъеденными коррупцией, бездарно управляемыми и плохо обеспеченными. Он понял, что «война помогает увидеть болезнь всего тела ». Солдаты были уже не солдатами. Он обходил своих пациентов, давая им лекарства, как для тела, так и для души. Рассказывал им русские сказки и разные истории. Он писал: «Война - это гнусность. Особенно потому, что никому нет дела, сколько детей голодает, подвергается дурному обращению и остается без всякой защиты ». Под воздействием японских побед вспыхнули рабочие забастовки, студенческие демонстрации. Поездная бригада, в которую входил Генрик, также присоединилась к забастовке железнодорожников. Когда прибыла военная комиссия к взбунтовавшимся солдатам, те попросили лейтенанта Гольдшмидта представить их. Однако он говорил не о забастовке и не о революции, а о страданиях детей. «Прежде чем вступать в войну ради чего бы то ни было, вам следует остановиться и подумать о невинных детях, которые будут искалечены, убиты или осиротеют » - говорил он. Его убеждением было, что никакая причина: война или что-либо еще не стоит того, чтобы лишать детей их естественного права на счастье. Дети важнее какой бы то ни было политики .

Генрик Гольдшмидт вернулся в Варшаву в 1906 году. Он с удивлением обнаружил, что стал знаменитым Янушем Корчаком, автором романа «Дитя гостиной». Критики объявили его новым голосом в польской литературе. Читателям не терпелось познакомиться с молодым писателем, которого отправили на войну в тот момент, когда его звезда начала восходить. Генрик вновь занял должность врача в детской больнице, построенной на средства богатых семейств Берзонов и Бауманов, которая была хорошо оснащена и имела свою операционную, лабораторию и амбулаторию. Там бесплатно принимали детей любого вероисповедания. Он принялся за трудную работу, включавшую все - от сражений со скарлатиной, тифом, корью, дизентерией и туберкулезом до составления каталога медицинской библиотеки из 1400 томов. Ночами Генрик отправлялся лечить бедняков по подвалам и чердакам. Он был врачом Робином Гудом, принимая гонорары от богатых ради возможности бесплатно снабжать лекарствами бедных. Генрик Гольдшмидт, врач, проработал в детской больнице семь лет, но Януш Корчак, писатель и будущий педагог-новатор, не находил себе покоя. Врач помогал ребенку преодолеть кризис болезни, но педагог знал, что ребенок, выписавшись из больницы, вновь окажется там, где был, и изменить этого он был не в силах. «Когда (…) мы перестанем прописывать аспирин против нищеты, эксплуатации, беззакония и преступности? » - жаловался он друзьям. Но что мог он прописать своим пациентам для изменения их образа жизни? Так повторялось разочарование, которое испытал в свое время пятилетний реформатор. Он был вынужден признать - сколько бы его ни возмущало социальное неравенство, пока еще ему не удалось найти способ обеспечить лучшую жизнь обездоленным детям.

Летом 1907 г. Генрик предложил свои услуги в качестве воспитателя в Общество летних лагерей. Он высоко ценил возможность работать с детьми вне больничной обстановки. Под его надзором было 30 детей. Первый опыт позволил Генрику познать и огорчение на поприще педагогики, и успехи в виде новой газеты про детей, проживающих в лагере. Кроме того, он проверил систему, согласно которой раз в неделю мальчики должны были ставить оценки собственному поведению и поведению товарищей, вместо того чтобы их оценивал воспитатель. Более сложной задачей оказалось учреждение детского суда. Ребенок мог подать в суд жалобу на более сильного обидчика, взявшего манеру издеваться над ним, и другие мальчики, в качестве судей, должны были вынести приговор. Генрик ожидал, что его подопечные примут идею «суда равных» с не меньшим энтузиазмом, но вышло иначе. Мысль, что жалоба будет эффективнее, чем удар в нос, была им непонятна. И функционировать суд начал только тогда, когда сам Генрик подал жалобу на некоторых нарушителей порядка.

В 1907 году Корчак на год уехал в Берлин, где за свои деньги слушал лекции и проходил практику в детских клиниках, знакомясь с различными воспитательными учреждениями. И прежде чем вернуться в больницу на ул. Слиска, Генрик снова поработал в лагере, рассчитанном на пятьдесят польских мальчиков. Он продолжил эксперименты с детским судом, и завоевал доверие детей, чему придавал большое значение. Месяц, проведенный в лагере, описывается в книге «Юзьки, Яськи и Франки». Эта книга рассказывает про приключения очкарика-воспитателя, который пытается найти общий язык с уличными оборвышами. Вернувшись на работу в детскую больницу, Генрик мучился все тем же вопросом: «Как помочь детям?» На благотворительном вечере в пользу приюта, устроенного Обществом помощи сиротам, он познакомился со Стефанией Вильчинской. Стефания не только разделила его мечту о создании идеального приюта для бедных детей, но и помогла ее осуществлению. С тех пор Стефа и Генрик работали вместе. Жизнь в приюте становилась для Генрика все более важной по мере того, как жизнь вне его стен становилась все сложнее.

1909 год - новая волна царских репрессий обрушилась на тысячи интеллектуалов, социалистов и членов революционной партии, в значительной степени составлявших элиту польского общества. Многие были брошены в тюрьмы, сосланы в Сибирь. Университеты закрывались, почти все реформы, завоеванные во время незавершенной революции 1905 года, были отменены. Корчак был арестован вместе со многими другими писателями и отправлен в тюрьму. Он оказался в одной камере с Людвиком Кшивицким, известным социологом, которого знал со времен Летающего университета. Радикальный социалист, переводивший Маркса на польский, Кшивицкий был знаком с тюремными камерами не меньше, чем с аудиториями. Круговорот «тюрьма - освобождение - тюрьма» стал для него привычным образом жизни, и он принимал это как должное, в отличие от других, давно разочаровавшихся в политической активности как средстве для решения внутренних проблем Польши. Освобожденный по ходатайству высокопоставленного польского аристократа, ребенка которого он вылечил, Генрик продолжал работать вместе со Стефой в приюте.

В 1910 году Генрик отказался от процветающей медицинской практики и успешной литературной карьеры, чтобы стать директором сиротского приюта для еврейских детей. Ему удалось соединить врача и педагога. Как говорил Генрик: «Улыбка, слезы и вдруг вспыхнувшие щеки должны служить педагогу тем же, чем служат врачу жар, кашель или тошнота. Медицина сосредоточена только на излечении больного ребенка, но педагогика может укрепить натуру ребенка в целом ». Приют для Генрика был справедливой общиной, где юные граждане создают собственный парламент, суд равных и газету. В процессе общего труда они учатся взаимопомощи и справедливости, развивают в себе чувство ответственности. Януш Корчак стал пионером в области нравственного воспитания. Его заботило обучение детей не азбуке и прочему, но этике. В 1910 году пока приют еще строился, происходили бурные антисемитские вспышки. Генрик написал статью «Три течения» для польского журнала. В своей статье он разделил польское общество на три течения: первое составляли аристократические поляки с фамилиями, оканчивающимися на «-ский» и «-ич». Они всегда старались обособиться от тех, чьи фамилии кончаются на «-берг», «-зон» и «-штейн»; второе течение слагалось из «наследников Соломона, Давида …», то есть евреев. И вторые тоже предпочли обособиться. Но третье течение утверждало: «Мы сыны одного праха. (…) Так разведем же вместе общий костер ». Сам Генрик относил себя к третьему течению.

В 1912 году открылся новый четырехэтажный приют. Это был не приют, а дворец из сказки, оснащенный центральным отоплением, электричеством, горячей и холодной водой. Самым младшим предназначались железные кроватки, разделенные деревянными перегородками, в которых Генрик предусмотрел широкое отверстие в центре, на случай, если ребенок проснется ночью и испугается. Все было продумано до мелочей и главное - для детей и под детей. Все это требовало огромных усилий и времени. Стефа и Генрик работали по 16 часов в сутки без перерывов, отпусков или воскресного отдыха. Первый год в Доме сирот Генрику было тяжело, работа с детьми отнимала все силы. Детям из трущоб было трудно отказаться от привычного образа жизни. Великолепие новой обстановки подавляло детей и они стали сопротивляться, что породило злобу. Кроме того, Генрику и Стефе пришлось выдержать еще одну битву, битву за организацию школы при приюте, набранные учителя держались как «аристократы», создавая тем самым стену между собой и кухаркой, сторожем и прачкой, считая себя выше всех. Учителей пришлось уволить, а детей распределили в школы по соседству. Миновал почти год, прежде чем Корчак и Стефа почувствовали, что наконец-то создали для маленькой республики прочную основу. Они совсем измучились, но ликовали, избавившись от персонала, баламутившего воду. Теперь ребенок мог стать «хозяином, тружеником и главой семьи». Генрик вновь организовал детскую газету. Новости о прогрессивном сиротском приюте в Варшаве, экспериментирующем с самоуправлением, распространились в другие страны. Генрик обнаружил, что сверх прежних своих забот он теперь должен справляться с потоком всевозможных иностранных деятелей и педагогов, включая бригаду русских архитекторов, которые несколько дней изучали планировку здания. И все же вопреки своей славе маленькая республика не была защищена от «злобных шепотов улицы, доносящихся из-под двери». В 1913 году антисемитская истерия усилилась еще больше, а через год разразилась великая война. В Варшаве воцарился хаос.

Генрика снова призвали в качестве врача в царскую армию, он не мог знать, что пройдут четыре долгих кровавых года, прежде чем он увидит новый мир, а также и свой приют. Генрика прикомандировали к дивизионному полевому госпиталю на Восточном фронте. Однажды остановившись на ночлег в опустевшей деревне, он окаменел при виде старого слепого еврея, нащупывающего палкой дорогу между лошадьми и фурами обоза. Семья старика и друзья пытались уговорить его уйти с ними, но он сказал, что останется оберегать синагогу и кладбище. Тем не менее, Генрик пытался смотреть на происходящее беспристрастно. «Страдают не только евреи. Весь мир утоплен в крови и огне, в слезах и стенаниях. А страдания не облагораживают людей, даже евреев » – писал он в своем дневнике. Но он не позволял себе впадать в отчаяние, и пока полевой госпиталь вместе с дивизией двигался по полям сражения, Генрик начал писать книгу «Как любить ребенка». «Как любить ребенка» поначалу задумывалась как брошюра, пособие для родителей и учителей. Одно из главных ее положений сводится к тому, что вы не любите ребенка своего или чужого, если не видите в нем самостоятельную личность, обладающую правом вырасти и стать таким, каким ему уготовано судьбой. Вы даже не сможете просто понять ребенка, пока не познаете себя. Часто родители задавали Генрику вопрос: «Как воспитывать детей?» «Невозможно объяснить незнакомым мне родителям, как воспитывать ребенка, также мне незнакомого. (…) Требовать, чтобы другие снабдили вас учебником для прогнозирования развития ребенка, равносильно тому, чтобы попросить незнакомую женщину родить вашего младенца. Есть прозрения, которые могут быть подарены только вашими собственными муками, и они то - ценнее всего » - писал он.

В один из вечеров, когда полевой госпиталь задержался на неопределенный срок в Галиции под Тернополем, Корчак отправился в приют организованный муниципальными властями, о котором он написал: «помойка, куда детей вышвыривали, как отбросы войны, как отходы дизентерии, тифа, холеры, которые унесли их родителей, а точнее матерей, пока их отцы сражались за лучший мир ».

Приехав в Киев накануне Рождества 1915 года, Корчак прямо с поезда отправился с рекомендательным письмом к основательнице первой польской гимназии для девочек Вацлаве Перетякович. Она познакомила Корчака с Мариной Фальской. Фальская родилась в помещичьей семье. Марина занималась на Учительских курсах, но вскоре вслед за своими братьями приняла участие в подпольной деятельности, взяв кличку «Гильда». Ее часто арестовывали за работу в подпольной типографии польской социалистической партии, и однажды она оказалась в одной камере с Юзефом Пилсудским, будущим маршалом свободной Польши. Марина возглавляла приют Красного Креста для 60 польских мальчиков. Януш стал помогать приюту. Дети сразу почувствовали в нем своего человека. Он заразил мальчиков своим энтузиазмом относительно самоуправления и организации суда равных, а также написал передовицу для их новой рукописной газеты. Когда Корчак вернулся в киевский приют через два года после первого посещения, он убедился, что Марина твердо следовала намеченному им плану. Она обрадовалась ему не меньше, чем мальчики, и с гордостью проводила по новым мастерским - сапожной, портняжной, переплетной, слесарной и швейной. В приюте теперь воспитывались и девочки, которые, как и мальчики, потеряли семьи, а Марина обзавелась несколькими добровольными помощницами из университета. Но у Корчака почти не хватало времени на Марину и ее приют. Благодаря влиянию польского интеллектуала, который работал в местной русской администрации, он получил назначение на должность второго педиатра в трех муниципальных приютах для украинских детей. Корчак поселился в подвале и часто голодал, как и многие другие в этом осажденном городе. На рынках продавались только крупа и непропеченный хлеб, в который часто подмешивался песок. А если сироты Марины Фальской приносили ему буханку, испеченную в приюте, он отсылал ее с ними назад, чтобы не лишать их лишнего куска. Жизнь была трудной, одинокой, и его угнетенность усугублялась состоянием украинских приютов, которые оказались даже хуже «помойки». Дети были в струпьях и расчесах, глаза у них гноились, их мучил голод. Они страдали от недоедания и дурного обращения. Он делал все, что было в его силах, часто оставался в приюте на ночь, чтобы поддержать детей хотя бы своим присутствием. Его негодующие обличения некомпетентности управления приютами приводили в бешенство коррумпированных директоров. Он считал, что «спасает детей», а директора видели в нем угрозу своему авторитету. «Тот же револьвер, из которого пристреливали больных лошадей, был нацелен на меня, как предостережение, что я оказался не в том месте, не в то время. Взятки! Подлости! В человеческом языке нет определений достаточно сильных, чтобы воздать по заслугам такому положению вещей ». Каждый день - артиллерийские обстрелы и уличные беспорядки. Повозки, нагруженные трупами, стали привычным зрелищем. «Киев - хаос» - вчера большевики, сегодня украинцы. Немцы приближаются. А Россия, по слухам, вся охвачена восстаниями ». Однако и в этом хаосе он все еще работал над книгой «Как любить ребенка», работал каждый день. Когда мадам Перетякович попросила его дать оценку только что открытой школе, где следовали теориям Монтрессори, он нашел время и для этого. Ведь ему представился случай побольше узнать об этой итальянке, чьи методы обучения маленьких детей чтению и письму уже использовались в главных городах Европы. Хотя им не довелось встретиться, между Янушем Корчаком и Марией Монтрессори было много общего. Они оба сходились во мнении важности младенческого опыта и разделяли идеи Песталоцци о развитии пяти чувств, помогающих каждому отдельному ребенку полнее использовать руки, глаза, уши для своего развития. Но на этом сходство кончалось. Главное различие между ними состояло в том, что Монтрессори сосредоточивалась на своих педагогических методах и наборах пособий для процесса обучения, тогда как Корчака в первую очередь занимало общение детей между собой. Монтессори больше опиралась на интеллектуальное развитие, а Корчак на этику.

8 января 1918 года Вудро Вильсон назвал свободу и независимость Польши в числе своих четырнадцати пунктов - укрывавшиеся в Киеве поляки возликовали. А в марте, по заключении Брест-Литовского договора, признававшего независимую Украину, друзья Корчака предложили похлопотать за него о проездных документах для возвращения в Варшаву. Он получил их в конце весны. 11 ноября 1918 года сироты, вывесили красно-белые польские флаги в честь провозглашения независимости их родины. В марте 1919 года Генрика снова призвали в чине майора в новую польскую армию. В этом же году он заболел тифом. Его мама, ухаживая за ним, тоже заразилась тифом. Она умерла, когда Генрик все еще был без сознания, а когда он поправился, то не смог простить себе ее смерти. Но были дети, были мечты, и их нужно было воплотить.

Мечты, занимавшие мысли Корчака в тяжелые минуты перед тем, как он засыпал, были как бы рассказами в процессе сочинения. Когда он ощущал себя слабым, они вливали в него силы. Когда мечты не приносили облегчения, Генрик обращался к Богу. В магических словах Владыка Света он находил новые силы. Но принятие на себя роли исполнителя Воли Владыки казалось ему формой высокомерия и гордыни, и он засыпал в муках: «Почему я? Есть другие, моложе, умудреннее, более подходящие для этой миссии. Позволь мне остаться с детьми. Я не социолог, я все испорчу, опозорю и дерзание, и себя ». Генрик не был правоверным евреем, соблюдающим обряды, но всегда оставался верующим. Бог, в которого верил Корчак, подобно Богу Спинозы, был вольным духом, мистической силой, пронизывающей Вселенную. «Меня не удивляет, что у Бога нет ни начала, ни конца, ибо я вижу Его, как нескончаемую Гармонию, Звезды, сама Вселенная, а не священнослужитель, говорят мне о существовании Творца. У меня своя вера. Есть Бог. Человеческому уму не дано постигнуть Его сущности. Веди себя достойно и твори добро. Молись, но не для того, чтобы просить у Бога, а чтобы всегда помнить о Нем, ибо его должно видеть повсюду и во всем ». Потеряв мать, Корчак почувствовал, что этот Бог, которому он доверял, покинул его. Не в силах понять, в чем заключался смысл смерти матери, и почему умереть пришлось ей, а не ему, он составил сборник молитв «Наедине с Богом: молитвы для тех, кто не молится », в которых излил свою скорбь. Этот сборник включил 18 молитв, написанных для, тех, кто нуждается в утешении.

С концом польско-советской войны Корчак демобилизовался и воссоединился со своими «уличными мальчишками». Генрик все так же не жалея сил работал в приюте, сотрудничал с Мариной Фальской, читал лекции в двух педагогических институтах, вел записи и работу над своими произведениями. Польша обрела независимость, но нуждающихся еврейских детей в ней не стало меньше. Хотя по конституции евреи получили равноправие, и их права защищал договор о национальных меньшинствах, на них, как и на всех поляках, тяжело сказывалась послевоенная экономическая разруха. Не улучшало ситуацию и то, что правительство, стремясь создать польский средний класс, проводило протекционистскую политику в отношении польских предприятии и торговцев. Лишенные возможности получить место на гражданской службе, на почте и железных дорогах, десятки тысяч обнищавших еврейских рабочих конкурировали на рынке рабочей силы с обнищавшими поляками, мигрировавшими в большие города из деревень. Эта ситуация не содействовала улучшению польско-еврейских отношений. Но Генрик снова работал в своем приюте, отдавая все силы детям и всячески стараясь их обеспечить. Тем самым он надеялся привить идею справедливости и правосудия, пусть и несовершенного, своим маленьким сиротам. Он хотел, чтобы дети поняли, что существуют справедливые законы и несправедливые законы, так же как существуют справедливые и несправедливые люди. «Суд не равносилен правосудию, но он должен стремиться к правосудию. Суд не истина, но его цель истина » - писал Корчак. Поскольку правосудие зависит от людей, и в первую очередь от судьи, следует предупреждение: «Судьи могут совершать ошибки. Они могут наказывать за действия, в которых повинны сами. Но позор, когда судья сознательно выносит несправедливый приговор ».

Наступило время, когда Стефе и Генрику стало не хватать сил, и они пригласили стажеров-студентов. Многие были рады поработать с Янушем Корчаком. Януш к тому времени стал известен, и, кроме того, он читал лекции для студентов. Был случай, когда один из студентов признался, что за дерзость и грубые слова, одного из воспитанников, он силой протащил его по коридору и запер в чулане. На что Януш прошептал про себя: «В этом мире много чудовищного, но самое худшее, когда ребенок боится своего отца, своей матери, своего учителя. Он их боится, вместо того чтобы любить их, доверять им ». Голос Корчака исполнился боли и горечи. Внезапно он вскричал: «Господи, прости его за то, что он напугал бедного ребенка! » Не попрощавшись, он встал и вышел из комнаты.

Осенью 1926 года еврейские дети Варшавы узнали про новый увлекательный проект Януша Корчака - детской газеты, в которой репортерами будут сами дети. Цель этой газеты была защита детей. Те, кто писать не умел, могли прийти в редакцию продиктовать свою заметку редактору. Статьи были на всевозможные темы: футбол, фильмы, путешествия, политика. В утреннем выпуске для детей младшего возраста было много картинок и конкурсов с молочными шоколадками в качестве призов, также статьи о четвероногих и пернатых друзьях, детских болезнях, увлечениях, и, конечно, интервью с детьми, которые занимаются чем-нибудь незаурядным. Дневной выпуск был посвящен более серьезным темам. Газета была «внеполитической и внепартийной». Януш считал детскую прессу «Азбукой жизни». «Дети - это многочисленный социальный класс, и они сталкиваются со значительным числом профессиональных и семейных проблем, потребностей, желаний и сомнений » - писал он в «Польском курьере». Когда «Наше обозрение» предложило ему вести приложение к пятничному выпуску, он не смог отказаться. Газета имела огромный успех среди детей, множество писем приходило в редакцию. Дети делились самым сокровенным, и искали ответы на свои вопросы. В 1930 году Януш передал пост редактора Игорю Неверли. Читателям он объяснил свое решение следующим образом: «Я подумал, что устал. Пусть «Маленькое обозрение» с этих пор будет находиться под надзором более молодого и веселого человека ».

В июне 1929 года умер Исаак Элиасберг, который 20 лет помогал приюту. Тем самым приют лишится серьезной поддержки. В начале 30-х годов ситуация в Польше была крайне тяжелой, многие из стажеров в «Доме сирот» стали членами подпольных ячеек запрещенной коммунистической партии или посещали комсобрания. Резкий рост безработицы после краха мировой экономики усилил антисемитскую деятельность фашистских групп правого крыла. Стажеры втягивали в это детей из «Дома сирот», тайком давая брошюры. Стефа и Януш испугались, что интернат закроют, если кто-то донесет, что там ведется коммунистическая пропаганда. На этой почве разразился скандал Януша со стажерами. Однажды, когда Януш читал лекцию в Педагогическом институте, один из его бывших стажеров вскочил и принялся его обличать. Корчак с кафедры попытался его урезонить, но молодой человек продолжал кричать слушателям, что Корчак опасен и детей необходимо оградить от его влияния. Януш был подавлен.

В 1931 году издатель Януша Корчака покончил жизнь самоубийством. В течение мрачного периода между утратами двух своих ближайших друзей и помощников, когда всемирный кризис поставил Польшу на грань экономического и политического краха, Корчак начал работу над своей второй пьесой «Сенат сумасшедших», действие которой развертывалось в доме умалишенных. 1 октября 1931 года состоялась премьера этой пьесы. Но отклики рецензентов были двояки. Через некоторое время спектакль был снят с репертуара. Януш Корчак был удручен тем, что многие не поняли его идей, где сумасшедший дом отображал мир перед Второй мировой войной, а полковник, который требовал сжигать книги и без всякой пощады вешать всех изобретателей, идеалистов, евреев и парламентариев, сильно напоминал сумасшедшего, который написал «Майн кампф» 2 . В это же время Януш писал и книгу для подростков «Правила жизни», скорее всего название своей книги он взял у Лева Толстого. Книга предлагала советы для подростков, как разобраться в противоречивых указаниях взрослых: учителей, родителей, других родственников и друзей. Через несколько лет Януш опубликовал еще одну книгу для детей - «Волшебный Кайтус». Он посвятил ее мальчишкам, которым трудно самим исправиться.

В последующие годы Януш Корчак раздумывал, не уехать ли в Палестину по многим причинам. Об этом он написл своим бывшим воспитанникам, которые на тот момент уже проживали в кибуцах Палестины. И осенью 1933 года, расстроенный «дешевыми сплетнями» в газете правого крыла, он все же эмигрировал туда. Приехав в Хайфу 24 июля 1934 года, Корчак проживал в кибуце. Он с интересом изучал ту жизнь, и, конечно, его интересовала жизнь детей. Они помогали взрослым на полях, были закаленные и жизнеспособные под жарким солнцем Палестины. Это приезд позволил Корчаку обменяться опытом и наблюдениями. Корчак оставил пять заповедей для кибуцников:

1.Любить ребенка вообще, а не только своего собственного.

2.Наблюдать ребенка.

3.Не давить на ребенка.

4.Быть честным с собой, чтобы быть честным с ребенком.

5.Познать себя, чтобы не воспользоваться своим преимуществом над беззащитным ребенком.

Вскоре после возвращения в Варшаву Корчаку предложили вести собственную радиопрограмму. Теперь у него появился шанс говорить не с сотней, а с тысячами детей одновременно. Вел он радиопередачи под псевдонимом Старый Доктор, чтобы не вызывать гнев чиновников, которые утверждали, что еврейский педагог не может заниматься воспитанием польских детей. Радиопередача имела несомненный успех. Каждый слушатель чувствовал, что передача обращена непосредственно к нему. Почитатели передач Старого Доктора понятия не имели, что их ожидает, когда они включат свои приемники: Януш мог интервьюировать юных пациентов в больничной палате или бедных сирот в летнем лагере, он мог толковать о детях и самолетах, анализировать отношения детей друг к другу и их взаимоотношения со взрослыми, а то и просто размышлять о текущих событиях. Иногда он рассказывал сказку.

Но в сентябре 1934 году правительство отменило договор о нацменьшинствах, который гарантировал их равноправие. Волна страха захлестнула многие этнические общины Польши - евреи были вторыми по численности, после украинцев. Они чувствовали себя в относительной безопасности, пока у власти находился Юзеф Пилсудский. Но 12 мая 1935 года Пилсудский скончался. Евреи испытали страх, что будущее польского еврейства будет похоронено вместе с маршалом. Корчак не был знаком с Пилсудским, но желая почтить его память, считал своим долгом на своей радиопередаче прочитать текст «Поляк не плачет», рассказав о нем как о человеке. Но этот текст не прошел цензуру и, несмотря на обращения некоторых влиятельных друзей Корчака, Старого Доктора заставили заменить подготовленную речь каким-то безобидным рассказом. 5 декабря того же года после вмешательства пани Пилсудской Корчаку все же разрешили прочесть в эфире «Поляк не плачет». Но в это время правые газеты раскрыли подлинное имя Старого Доктора и обвинили Корчака в том, что его программа является частью еврейского заговора, цель которого испортить польских детей. Последняя передача вышла в эфир 27 февраля 1937 года, и Старый Доктор исчез из жизни своих преданных слушателей. Корчак сильно переживал и был оскорблен. Он принял решение снова лететь в Палестину. Прибыв в Палестину, Генрик понял, что эта земля могла стать тем местом, где евреи смогли бы жить спокойно, не чувствуя на себе позорного клейма. Но именно Польшу Корчак считал своей родиной, там он родился и вырос. Возвратившись в Польшу, он поделился впечатлением от поездки со своими слушателями в Институте иудаики. Корчак говорил: «Чтобы оценить накопленный опыт не только головой, но и сердцем, требуется время ».

Книгу о Пастере Корчак написал, когда «безумие Гитлера» возобладало над всем благоразумным и добрым. Он хотел, чтобы дети знали о существовании людей, посвятивших себя труду во благо человека и улучшению условий его жизни. Если в Пастере, ученом-целителе, упорно идущем своим путем и преодолевающем все преграды, Корчак черпал силы, чтобы выстоять в эти тяжелые времена, то в «трудной истине Моисея», законодателя, он видел источник духовной силы. Книга о Моисее должна была открыть другую серию о детских годах библейских героев. В его списке были Давид, Соломон, Иеремия, Христос. И вовсе не удивительно, что начать Корчак решил именно с Моисея потому, что знал Моисея, ведь тот был ребенком, прежде чем стал законодателем, а стало быть, испытал свойственные всем детям переживания. В августе Корчак возвратился в Варшаву с двумя рукописями, он чувствовал, что его Дух укрепился благодаря общению с Пастером и Моисеем. 4 ноября 1937 года польская Литературная академия наградила Януша Корчака Золотым лавровым венком за выдающиеся достижения в области литературы. Было приятно осознать, что его еще ценят как польского писателя. В марте 1938 году помощница Стефа получила разрешение на иммиграцию в Палестину. Неминуемый отъезд Стефы, возможно, и послужил причиной депрессии, в которую впал Корчак. Стефа уехала, Корчак остался в Варшаве. Политическое положение было мрачным. Но он верил, что либеральная часть польского общества и является подлинным лицом страны. Эту веру в нем поддерживали многие поляки, питающие к нему глубокое уважение и презирающие антисемитизм. Близкие друзья уговорили Корчака продолжить серию передач Старого Доктора на радио. Темой первых трех передач он выбрал одиночество: «Одиночество ребенка», «Одиночество юных» и «Одиночество стариков». По завершении серии передач об одиночестве Старому Доктору предложили вести другую программу, которая называлась «В отпуске». В ней он вспоминал о встречах с детьми во время различных поездок в горы, на фермы, в деревни.

29 сентября 1938 года Германия аннексировала 3 Судетскую область. Затем, в ответ на аннулирование Польшей паспортов польских граждан, проживавших за границей более пяти лет, нацисты окружили и пригнали к польской границе 18 000 польских евреев, живших в Германии, в том числе и тех, чьи семьи жили там на протяжении нескольких поколений. Не имея возможности получить требуемый польской стороной специальный консульский штамп для возвращения, евреи томились в ужасных условиях на ничейной земле между двумя странами. Когда Герцль Гриншпан, польско-еврейский студент в Париже, услышал, что его родители изгнаны из Германии, он застрелил третьего секретаря германского посольства в столице Франции. Нацисты ответили разгромом синагог и еврейских магазинов по всей Германии. Эта расправа вошла в историю под названием «Хрустальной ночи». Земля содрогалась, и, ощущая беспомощность, Корчак начал писать истории о героических еврейских мальчиках, наделенных безграничной силой. В сказке «Грезы» один безымянный мальчик мечтал о спасении еврейского народа от гонений.

В марте 1939 через год после приезда Стефы в Эйн-Харод, немцы вошли в Прагу, и Чехословакия прекратила свое существование как независимое государство. Люди, возвращавшиеся в кибуц из Европы, принесли слухи о надвигающейся войне. Стефой овладел страх за Корчака. Решившись на эмиграцию, она была уверена, что он последует за ней. Теперь же, когда он остался в Польше, Стефа считала нужным вернуться, чтобы устроить его отъезд. Той весной главным предметом разговоров в Варшаве была угроза войны в Европе. В Польше началась частичная мобилизация. Поговаривали, что из-за пакта о взаимопомощи, заключенного Польшей с Францией и Англией, Гитлер не решится на нападение, а если и отважится, то польская армия сможет продержаться до прихода союзников. Несмотря на шаткость положения, Варшава жила обычной жизнью.

1 сентября 1939 года немцы вторглись в Польшу. Раздвоение чувств, депрессия все это исчезло, как только немцы вступили в Польшу. Корчак воспрянул духом, теперь для него было дело. Он достал свой потертый мундир военного врача польской армии, который носил во время войны с Советской Россией в 1920 году, и хотел записаться добровольцем. Но Януш получил отказ из-за возраста и вернулся в свою мансарду в приюте на Крахмальной улице, как капитан, вновь принявший командование кораблем. Ян Пиотровский, работавший на польском радио, предложил Корчаку место в только что образованном информационном агентстве «Варшава II». Генрик без колебаний согласился. И вскоре в эфире зазвучал ободряющий голос Старого Доктора, призывавший людей не падать духом. «Еще вчера я был стариком, а теперь я помолодел на десять лет, если не на двадцать » - говорил он своим слушателям. Он был рад вернуться в эфир как польский патриот, в тот самый эфир, из которого был изгнан как еврей. Тогда он усомнился в том, что «стоило жить дальше», теперь же «буря очистила атмосферу, и дышать стало легче ». В эфире Старый Доктор призывал молодежь активно действовать на пользу стране. «Не надо сидеть дома, дрожа от страха и проливая слезы. Выходите на улицы и помогайте копать траншеи. Идите к могиле Неизвестного солдата, павшего за Польшу, и возложите цветы к надгробью ». Он говорил своим сиротам, что нет ничего плохого в том, что они продолжают играть в такое время, но убеждал детей не шуметь. «Каждую минуту гибнут солдаты, защищающие Варшаву. Их родителям, живущим по соседству с нами, тяжко слышать, как вы смеетесь и поете, когда они только что потеряли своих детей. Уважайте их горе ». Уповая на пакт о взаимопомощи с Францией и Англией, поляки ждали вмешательства союзников. Когда 3 сентября Великобритания объявила войну Германии, Корчак присоединился к ликующей толпе, собравшейся у британского посольства. Он не знал, что доставляет ему большую радость - надежда на помощь английских войск в изгнании немцев или вид поляков и евреев, стоявших «вместе плечом к плечу», как во время восстания против царской России или в годы Первой мировой войны. Со слезами на глазах он слушал, как после польского гимна зазвучала «Атиква», песня сионистов. А через два дня правительство покинуло столицу, отдав распоряжение всем молодым мужчинам идти на Восток для мобилизации. Несколько оставшихся в городе членов Общества помощи сиротам убеждали Корчака вернуть детей родственникам, поскольку обеспечить их необходимым было очень трудно, но доктор не захотел закрывать приют. Он полагал, что с ним и Стефой дети будут в большей безопасности. Уж как-нибудь он найдет возможность их прокормить. Корчак даже взял на себя задачу доставлять продукты в Беляны Марине Фальска и ее воспитанникам, которые были временно переселены в другое помещение, поскольку «Наш дом» оказался на линии фронта. На восьмой день войны немцы стояли у ворот Варшавы. Город напоминал осажденную крепость: зажигательные бомбы превратили многие улицы в развалины, повсюду бушевали пожары, дома стояли пустыми, разграбленными, на мостовых валялись разлагающиеся трупы лошадей. Не было хлеба, газа, электричества, воды. Корчак носился по горящему городу, спасая перепуганных детей, помогая раненым и утешая умирающих. По нескольку раз в день он приходил на студию, чтобы сообщить новости и сказать слова ободрения своим слушателям, пребывавшим в тревоге и страхе.

Хотя в последующие три недели в приют попало семь снарядов, паники не было. При звуке сирен воздушной тревоги дети прятались в убежище, расположенное в цоколе здания, где окна были закрыты мешками с песком. Ребята постарше во время налетов несли дежурство на крыше, тушили зажигательные бомбы. В их распоряжении были считанные секунды, чтобы засыпать песком или залить водой упавшую на крышу бомбу, прежде чем та воспламенится. Не обошлось и без трагедий. Иосиф Штокман скончался от отека легких, после того как тушил пожар на крыше. Его хоронили всем приютом. Над его могилой дети клялись на польском и иврите, что будут почитать «Истину, Труд и Мир». 23 сентября после ночи особенно сильных бомбардировок, когда вся Варшава содрогалась, как-будто земля разверзлась, чтобы поглотить город прежде, чем это сделают немцы, по радио прозвучали ставшие теперь знаменитыми слова мэра Стефана Старзинского: «Варшаву может поглотить огонь, но мы горды тем, что умрем, сражаясь! » Зазвучавший после этих слов рахманиновский Второй концерт для фортепиано прервался: бомба попала в электростанцию, и радио умолкло. Это произошло в четыре часа пополудни. С этого момента в эфире господствовали гортанные звуки немецкой речи. Через пять дней Польша пала. Три недели продолжалась отважная борьба польского народа против неизмеримо более сильного противника, теперь все было кончено. Войдя в город, нацисты навели порядок. Они организовали пункты раздачи супа и хлеба. На какое-то время жители почувствовали облегчение. Прекратились бомбардировки и обстрелы. Дела обстояли скверно, но люди надеялись, что худшее позади, что немецкая оккупация, как и в прошлый раз, закончится поражением Германии. Краткий период спокойствия закончился новым потрясением: немцы развязали террор против поляков и евреев, начались варварские расправы на улицах, аресты, казни. Евреев сгоняли в трудовые команды, поляков увозили на принудительные работы в Германию. Немцы реквизировали еврейские предприятия и магазины, закрывали еврейские школы. Когда 17 сентября в Польшу неожиданно вошли русские войска, страна снова оказалась разделена: в соответствии с секретным соглашением в рамках пакта о ненападении Молотова - Риббентропа восточная часть Польши досталась Советскому Союзу, западная - Германии. Большинство филантропов Общества помощи сиротам либо бежали из Польши, либо у них отобрали все имущество, а банковские счета заморозили. Несмотря на все более мрачную атмосферу в городе и опасения за свою безопасность, Корчак продолжал ходить по Варшаве в поисках продуктов для приюта в польском военном мундире, хотя и без знаков различия. Его уже узнавали в офисах юденрата 4 . Кроме того, он регулярно посещал CENTOS, еврейскую организацию социального обеспечения детей, где некогда работала Стефа. Когда все старались оставаться как можно менее заметными, фигура Корчака в польском мундире вызывала тревогу. С тем же упорством Корчак не носил белой повязки с голубой звездой Давида, которая была 1 декабря 1939 года объявлена обязательной для всех евреев старше 11 лет. Он не только полагал унизительным для еврейского символа служить знаком позора, но и не мог позволить нацистам лишить его принадлежности к польскому народу, поставив на нем печать исключительной принадлежности к еврейству. «Как учитель я ставлю вечные законы выше преходящих людских », - писал он.

Но было трудно, вся энергия уходила на борьбу за жизнь воспитанников, снабжение их самым необходимым. Он писал только воззвания о помощи, и необходимость заставила его довести этот жанр до совершенства. Эти воззвания приносили пожертвования. После оккупации Варшавы немцами он снова использовал свое мастерство писателя, чтобы растрогать самые черствые сердца. Объясняя спасение детей божественным промыслом, он просит «ссуду в 2000 злотых, которые вернутся скорее, чем можно себе представить». На карту поставлена не только судьба приюта, «но и вся традиция помощи детям», и любой, кто не услышит этот призыв, неминуемо расплатится страданиями «нравственного падения» и будет повинен в уничтожении традиции, существующей уже две тысячи лет. Он взывал к «еврейской чести», и кто бы захотел взять на себя бремя ее дискредитации? В следующем воззвании Корчак писал, что людям лучше отдать что-нибудь ему для приюта, чем ждать, пока немцы все отберут силой. Приходя, он просил не только помощи деньгами, но и адреса обеспеченных знакомых. Воззвания он подписывал: «Д-р Генрик Гольдшмидт (Януш Корчак), Старый Доктор из радиопрограммы».

Зима в оккупированном городе выдалась холодной, температура падала до –30 градусов. На помощь пришли и бывшие стажеры, и воспитанники. Они жертвовали своим временем, приносили матрацы, свитеры, теплое белье, помогали с ремонтом, лечением зубов. Перед Стефой стояла острая проблема одежды для детей: цены на материю и услуги портных были недоступными. Она с помощью благотворительного агентства, организовала в приюте курсы кройки и шитья, 20 учеников бывших воспитанников, приходили шесть раз в неделю на занятия с 9 утра до 12 часов. Агентство обеспечило преподавателя, выделило 2 швейные машинки, электрический утюг и 30 стульев. За месяц они сумели сшить 78 платьев, 20 брюк, 30 штанишек для мальчиков и 30 рубашек. В апреле 1940 года истекал срок, когда обладатель иностранного паспорта или въездной визы в какую-нибудь страну мог покинуть Польшу. Получив уведомление от Международного Красного Креста, что кибуц Эйн-Харод выправил необходимые документы для ее возвращения в Палестину, Стефа ответила телеграммой через женевский офис Красного Креста: «Дорогие мои, мы здоровы. Я понемногу работаю, Корчак работает напряженно. Не могу уехать без детей. Благословляю вас всех. Стефа ».

Вопреки всем препятствиям Корчаку удалось летом 1940 отправить детей в лагерь «Маленькая Роза». Дети смогли забыть на время о том, что творится в мире за пределами «Маленькой Розы», но Корчаку отдыхать не пришлось. По нескольку раз в неделю ему приходилось бывать в Варшаве, чтобы обеспечить доставку провизии в лагерь. Настроение его менялось в зависимости от успехов в добывании продуктов и от того, с чем он сталкивался в городе. В сентябре, вернувшись с детьми в Варшаву, Корчак узнал, что Саксонскую площадь переименовали в площадь Адольфа Гитлера и что все парки закрыли для евреев. Еврейским врачам надлежало зарегистрироваться в гестапо, лечить арийских пациентов им запрещалось. Корчак заполнил анкету со всей прямотой: постоянный адрес - улица Злота, 8, кв. 4; адрес места работы - Крохмальная улица, 92; офицерское звание во время Первой мировой войны - капитан; звание в польской армии - майор; религия вера Моисея; профессиональная деятельность - педагогика и педиатрия; научные интересы - изучение детей. Однако волнение Корчака проявилось в том, что он указал дату своего рождения, и без того неточную, с ошибкой на сто лет: 22 июля 1978 (1878) года. В конце анкеты он поставил подпись: Д-р Г. Гольдшмидт.

При организации гетто немцы использовали метод внезапности, чтобы без каких-либо проблем захватить брошенное в спешке имущество евреев. 12 октября 1940 года на Йом Кипур самый почитаемый евреями день, немцы объявили о создании специального квартала для еврейского населения Варшавы. Несмотря на давно ходившие слухи, Корчак, как и все другие, оказался захваченным врасплох. Рассматривая карту гетто, вывешенную в его районе, он с удивлением увидел, что его западная граница пересекает Крохмальную улицу: дальняя от центра часть, где располагался приют, оставалась за пределами гетто, в арийской зоне. А чтобы окончательно сбить с толку евреев, по городу расклеили противоречащие друг другу карты, где границы гетто обозначались по-разному. Переезд с детьми из их приюта в совершенно другое здание в черте гетто казался Корчаку немыслимым. Немцы знали о его работе, немецкие педагоги посещали Корчака и писали о его экспериментальных методах воспитания. Нацисты могли ненавидеть еврея Генрика Гольдшмидта, но им придется уважать педагога Януша Корчака. Понимая, что терять время нельзя, Корчак немедленно сел за письмо немецкому командованию, расположенному в Кракове, чтобы юденрат мог переслать его по адресу вместе с аналогичными призывами от других организаций. Корчак хотел произвести на немцев благоприятное впечатление, указав в петиции, что в теперешнем здании приют сохраняет полную самостоятельность. По мере приближения крайнего срока переезда еврейского населения Варшавы в гетто, в городе нарастало паническое возбуждение. 30 ноября 138000 евреев, погрузив свои жалкие пожитки в тачки или заплечные мешки, потянулись через 28 проходных пунктов на выделенную для них территорию, чтобы разместиться в квартирах 113 000 поляков, двигавшихся в том же состоянии лихорадочной спешки и волнения в противоположном направлении. Потеряв жилища, расположенные над их магазинами, как и сами магазины, многие евреи и поляки утрачивали главный источник существования. Корчак ломал голову над тем, как организовать переезд, чтобы он не вызвал у детей страха, чтобы воспитанники восприняли перемену жилища как некую нелегкую задачу, которую им всем вместе предстояло решить. Корчак и Стефа продумали все до мельчайших деталей. Процессия детей будет выглядеть приглашением на премьеру спектакля, «парадом, в котором дети понесут в руках рисунки, лампы, постельные принадлежности, клетки с птицами и мелкими домашними животными ». Переезд обыграли как некое театрализованное действие.

29 ноября, дети выстроились во дворе приюта, как уже было отрепетировано, и Корчак в последний раз осмотрел повозки с углем и картофелем, добытыми им с таким трудом в ежедневных обходах города. Дети с грустью попрощались со сторожем-поляком Петром Залевским, который оставался, чтобы позаботиться о покидаемом помещении. Лицо Залевского распухло до неузнаваемости. Его избили нацисты, когда он вместе с прачкой обратился к немцам с просьбой разрешить им вместе с детьми переехать в гетто. Прачку немцы просто выгнали. А Залевского задержали для допроса. Знает ли он, что арийцам запрещено работать на евреев? Когда сторож ответил, что за 20 лет службы он привык считать приют своим родным домом, немцы избили его плетками и ружейными прикладами. Выходя строем на улицу, дети пытались петь. Колонна двигалась по многолюдным кварталам к дому 33 по Хлодной улице, а над ней развевался зеленый флаг короля Матиуша со звездой Давида, вышитой на одной стороне полотнища. У стены, отделяющей «арийскую» половину улицы от гетто, их остановили немецкие и польские полицейские, проверяющие документы так же строго, как проверяют их при пересечении государственной границы. Когда все прошли на территорию гетто, немецкий полицейский задержал последнюю повозку, в которой была картошка. Корчак требовал пропустить повозку, грозил пожаловаться полицейскому начальству, но немец не уступил, и доктор присоединился к Стефе и остальным. Вечером, когда дети с криками носились по новому помещению, Корчак решил, что наутро первым делом подаст жалобу в гестапо. На следующий день он явился в гестапо. Дежурный офицер был ошеломлен, увидев взволнованного мужчину в сильно потрепанном польском мундире, который на безукоризненном немецком языке представился как доктор Януш Корчак. Он предложил посетителю присесть. Однако, услышав тираду о конфискованной повозке с картофелем при въезде в гетто, немец удивился, почему этот поляк так печется о евреях.

Вы сами не еврей? - спросил он подозрительно.

Еврей, - ответил Корчак.

А где в таком случае ваша нарукавная повязка? - теперь немец уже разозлился. - Вам известно, что вы нарушаете закон?

Корчак начал было объяснять, как уже часто это делал:

Вечные законы выше преходящих людских...

Но закончить ему не удалось. Рассвирепевший офицер приказал охране схватить упрямого еврея. Корчака избили и бросили в камеру. Янушу удалось пережить месяц заключения в Павяке только благодаря тому, что он попал в отделение обычных уголовных преступников, а не политических узников, которых, как правило, казнили. Бледный и истощенный, он появился в приюте в конце декабря. Дети выстроились для встречи доктора, как и раньше по возвращении с фронта после Первой мировой войны. Вернувшись, Корчак, прежде всего, настоял на том, чтобы двери здания, выходящие на улицу, были заколочены. Войти в приют теперь можно было только через двор. Кроме того, он каждую ночь проверял состояние штор затемнения, чтобы свет не привлек внимание немецкого патруля, расположенного у ближайшего входа на территорию гетто. Стефа не знала, что ее больше беспокоит физическое состояние доктора или его нервное истощение. Корчак тяжело дышал, у него опухли ноги. Несмотря на его протесты, она отвела Корчака в больницу для всестороннего обследования, которому подвергался персонал приюта. Врачу с трудом удалось убедить Корчака сделать рентгеновский снимок грудной клетки. Узнав, что у него в легких обнаружена жидкость, Корчак спокойно спросил: «Сколько?» Получив ответ, что уровень жидкости не доходит до четвертого ребра, он заявил, что это состояние не может воспрепятствовать его деятельности по сбору продуктов для детей. Несмотря на такую браваду, прошло некоторое время, прежде чем Корчак решился самостоятельно, хотя и опираясь на трость, выйти за пределы приюта. Посетители приюта считали его оазисом в самом центре ада. Ежедневная размеренная жизнь приюта поглощала все время Корчака, восстанавливала его душевный покой. Ежедневно в две смены тайно проводились занятия, причем одним из основных предметов был выбран иврит, чтобы подготовить детей к возможной новой жизни в Палестине после окончания войны. Как и в прежние дни действовал парламент, объединяющий ребят. Каждое субботнее утро Корчак, как и прежде, читал вслух свою колонку для приютской газеты. Он пытался предупредить детей, оберечь их. Но дети знали всю жестокость этого мира, особенно новички, чьи родители были убиты у них на глазах или умерли от голода и болезней. Любой воспитанник, посещавший родных по субботам или просто вышедший на свежий воздух, неизбежно становился свидетелем жестоких сцен на улицах гетто. Никакие написанные Корчаком слова не могли уберечь их от этого, да и его самого. Он вынужден был признать, что не в силах развеять владевшее детьми постоянное чувство страха и неуверенности. Он мог лишь обеспечить их едой и жилищем и дать хоть какую-то надежду на будущее. Каждое здание в гетто имело домовый комитет, ответственный за поиск средств для жизнеобеспечения дома, уплату налогов и помощь тысячам нищих беженцев из других стран. Домовой комитет предложил для сбора средств устроить в приюте, как было не раз, концерт в период между Пуримом и Пасхой. Концерт прошел хорошо, удалось немного собрать денег.

Корчак мог сатирически описывать немцев, но угрожающий детям голод вызывал у него совсем другие чувства. Каждый день он выходил из дома с мешком за плечами. У Корчака не оставалось выбора, и он выпрашивал беззастенчиво. «Мало. Мало! » - говорил он. Людям не нравились его настойчивые просьбы. Кто-то назвал их «моральным шантажом». Даже его друзья из бюро социальной помощи юденрата и из CENTOS считали, что с Корчаком становится трудно иметь дело. Корчак регулярно заходил на почту, где брал посылки в поврежденных пакетах и ящиках с маркировкой «Доставке не подлежат». Нацисты пропускали продуктовые посылки до декабря 1941 года, но почта работала нерегулярно, и немецким солдатам не возбранялось кое-что оставлять себе. Те же ящики, которые все-таки доходили до гетто, могли содержать хлеб, муку, кулинарный жир, крупы, присланные родственниками, которым удалось убежать на территорию, оккупированную Советским Союзом, а также кофе, шоколад, сардины и сгущенное молоко от друзей и родственников, эмигрировавших в нейтральные страны, например Испанию и Португалию. Впрочем, нередко продукты оказывались безнадежно испорченными во время долгого пути. Убедив юденрат, что невостребованные продуктовые посылки следует передавать детским учреждениям, Корчак наведывался на почту чуть ли не ежедневно. Он не оставлял без внимания ни одного раздавленного пакета или ящика, если его содержимое можно было хоть как-то использовать. Одновременно он и Стефа посылали открытки всем знакомым за океаном с просьбой помочь продуктами питания. Той весной Корчак не пропускал ни одной возможности раздобыть еду своим голодающим детям, идя на контакт с кем угодно, даже с Авраамом Ганчвайхом, подозреваемым в сотрудничестве с нацистами, тем самым Ганчвайхом, который устроил выкуп Корчака из тюрьмы. «Презренный, отвратительный тип», - писал в своем дневнике о Ганчвайхе Черняков, председатель юденрата (еврейский административный орган самоуправления). Ганчвайх призывал сотрудничать с немецкими завоевателями, то есть проявить мудрость и здравый смысл. Многие руководители гетто - кто от страха, кто от нужды - принимали приглашения Ганчвайха обсудить проекты социального обеспечения, независимо от того, полагали они его мотивы эгоистическими или альтруистическими. Одно такое собрание состоялось в начале мая и продолжалось после комендантского часа, что вынудило участников провести ночь под кровом Ганчвайховой конторы. Черняков упомянул в своем дневнике несколько имен присутствующих на этом собрании «за чашкой чая», отметив имя «Корчак» восклицательным знаком. По словам Рингельблюма, Корчак согласился возглавить Комиссию помощи детям, но была ли эта комиссия образована, остается неизвестным. В июне 1941 года Корчак и Стефа провели почти всю ночь вместе с Зильбербергом и другими жильцами дома, наблюдая сквозь щели в шторах за немецкими войсками, марширующими по опустевшим улицам гетто в сторону границы с Советским Союзом. На танках было написано по-немецки: «Сталин, мы идем». Глава юденрата хорошо знал, что у него немало критиков, обвиняющих его и членов совета во взяточничестве и коррупции. Однако какие бы сомнения ни вызывал его моральный облик, интерес Чернякова к благополучию детей был подлинным. Чем труднее становилось ему выполнять свои обязанности председателя, тем активней он включался в решение детских проблем. Он пытался как-то отвлечься от тягостного одиночества и от тревог за своего единственного сына, о котором ничего не знал со времени оккупации немцами Львова, куда юноша бежал после нацистского вторжения в Польшу. И снова в приближении Йом Кипур немцы огласили жестокий план сократить территорию гетто, хотя при этом все большее число евреев перемещались туда из других оккупированных стран. В середине октября 1941 года Корчак и Стефа узнали, что обитателям дома 33 по Хлодной улице, а также жителям прилегающих улиц предписано переселение в течение четырех суток, поскольку эта территория выводится за границы гетто. Необходимость покинуть этот дом явилась таким же тяжелым ударом, каким в свое время был приказ немцев освободить помещение приюта на Крохмальной. Измученные и голодные, обитатели приюта уже не имели прежней энергии. И все же они перебороли отчаяние и принялись за дело. Корчаку удалось найти помещение бывшего клуба предпринимателей на ул. Сенна. Новое помещение оказалось еще меньше предыдущего. Когда Корчак проходил мимо изможденных детей, которые сегодня протягивали за подаянием голые руки, а на следующий день их обледенелые тела лежали в сточных канавах, им овладевало нарастающее чувство беспомощности. В основном это были дети беженцев, умершие от тифа, голода или холода, а также больные дети, которых вынесли на улицу, когда в них еще теплилась жизнь, поскольку у родителей не было денег, чтобы заплатить за вывоз трупа. Иногда Корчак вставал на колени рядом с умирающим ребенком, пытаясь передать тепло своих рук измученному телу, и шептал слова ободрения, но его уже не слышали. До предела истощенные, дети не могли встать, они лежали в позе эмбриона и как будто спали с открытыми глазами. Среди прав ребенка, которые он отстаивал, было право на достойную смерть, но в смерти этих детей, как и в их жизни, не было достоинства. Какое-то время Корчак упорно пытался убедить CENTOS предоставлять больше убежищ для бездомных детей, чтобы дать им хотя бы минимальный шанс выжить. Убедившись в тщетности этих попыток, как и его плана добиться помощи от еврейской полиции гетто, он решил сам найти пусть скромное помещение, где умирающие дети могли бы ощутить хоть какую-то заботу.

Исчерпав все другие каналы, Корчак задумал обратиться за помощью к полковнику Мечиславу Ковальскому, члену департамента здравоохранения юденрата. Ковальский, бывший некогда профессиональным военным врачом польской армии, иногда снабжал Корчака мылом, постельным бельем, топливом и даже продуктами питания. Поскольку ранее они редко беседовали, полковник весьма удивился, когда Корчак с жаром стал излагать свой план, как помочь бездомным детям достойно умереть. «Больницы переполнены, туда их не удастся поместить, даже если бы и сохранялся шанс на выздоровление. Осуществление моего плана не потребует много места или денег. Нужен какой-нибудь пустой склад с полками, на которые можно положить детей. И штата большого не требуется, достаточно одного опытного санитара ». Осознав необходимость в таком месте, где умирающие дети могли получить утешение и в покое провести последние часы, Корчак как бы предвосхитил движение за организацию хосписов. Но в гетто, где живые требовали не меньше заботы и утешения, чем умирающие, полковник стоял перед выбором - что важнее. И план Корчака был отвергнут. И все же полковник Ковальский смог помочь Корчаку, причем таким способом, который никто из них не предвидел. Однажды до Ковальского дошло известие, что полиция задержала Януша Корчака за отсутствие у того нарукавной повязки и собиралась снова отправить его в тюрьму Павяк. Полковник немедленно связался с главным врачом немецкого отдела здравоохранения доктором Вильгельмом Хагеном, который был у него в долгу. Ковальский вправил ногу еврея, бывшего другом доктора Хагена со студенческих времен, а теперь попросил его о встречном одолжении, дать медицинское заключение, которое освобождало Корчака от опасности попасть в тюрьму. План чуть было не привел к неприятным последствиям. Когда полицейские привели Корчака в кабинет Ковальского, он отказался пройти осмотр у доктора Хагена. Делая вид, что он не знает немецкого, Корчак заявил, что совершенно здоров и не станет раздеваться. Наконец Ковальскому удалось убедить его снять одежду. «Я поразился, увидев, до чего он истошен. У него была жидкость в легком, грыжа, ноги чудовищно распухли, и это далеко не все » - говорил Ковальский. Написав заключение, Хаген сказал Корчаку: «Надеюсь, вы все же будете носить повязку, ведь второй раз я не смогу вам помочь ». На этот раз Корчак ответил по-немецки: «Обещаю вам, что никогда ее не надену ».

Суровая зима 1941 года нанесла еще один удар по гетто. На следующий день после Рождества на стенах появились листки с новым приказом. Евреям предписывалось через юденрат передать немецким властям все меховые изделия. Срок - три дня. За неповиновение - расстрел. За месяц до этого, в день своего рождения, Черняков записал в своем дневнике: «Я не хотел бы родиться второй раз ». Кто знает, может быть, наблюдая из окна кабинета, как тысячи людей выстроились в длинную очередь на жестоком морозе, чтобы сдать единственную теплую вещь, которая у них еще оставалась, председатель юденрата задумался над тем, а стоило ли ему вообще родиться на свет. Корчак понял, что не может спасти большинство детей. Несмотря на его усилия обеспечить детей питанием, смертность достигала 60 процентов. Не хватало продуктов, лекарств. Сам, шатаясь от голода, он испытывал вину, когда что-нибудь ел в этом приюте. В своем дневнике он записал: «Война закончится, но люди еще долго будут смотреть в глаза друг другу и читать во встречном взгляде вопрос: Как ты выжил? Как тебе это удалось? » Он повсюду искал поддержки. Жизнь приюта протекала под пристальным взглядом Корчака, вникавшего во все детали. Заметив, что нижнее белье детей выглядит несвежим даже после стирки, он уговорил своего знакомого поляка Витольда Гору, который работал кочегаром и водопроводчиком в немецкой прачечной, стирать там по ночам приютское белье. Каждую неделю Корчак притаскивал тяжелый мешок с бельем на квартиру Витольда, Витольд тайно переправлял белье в прачечную, а затем, уже чистое, приносил обратно к себе. Гора предложил забирать белье прямо из приюта, чтобы доктору не приходилось таскать мешок до его жилища, но Корчак и слышать об этом не захотел. «Ты и так слишком рискуешь ради нас , - отвечал он Витольду, - А кроме того, таскать мешки мне на пользу ».

Незадолго до полуночи 17 апреля (этот день впоследствии назовут «Кровавой пятницей») в гетто вошли отряды эсэсовцев в сопровождении еврейских полицейских, говорящих по-немецки. Они стучали в квартиры, вежливо здоровались с жильцом, открывшим дверь, и просили его на минуту выйти из дома. Во дворе его ставили к стене и расстреливали. Тело оставалось лежать на месте, а учтивый отряд смерти направлялся по следующему адресу из своего списка. Если жена жертвы начинала кричать или спускалась на улицу вместе с мужем, ее тело находили в луже крови рядом с телом супруга. Через несколько недель после Кровавой пятницы Корчак вновь обратился к дневнику, в котором написал: «Неужели все достойные люди, ведущие за собой других, во все времена обречены на мученическую смерть? »

В течение 3 месяцев, которые оказались последними в его жизни, Корчак почти каждую ночь, когда дети засыпали, вел записи в своем дневнике. Иногда это совсем короткие заметки. Ослабленное голодом и усталостью тело подсказывало ему, что смерть близка, но он еще не догадывался, какую форму она примет. Вот одна из ранних записей: «Сейчас половина седьмого. Кто-то кричит в спальне: “Ребята, пора купаться, вставайте!” Я откладываю перо. Вставать или нет? Давно же я не принимал ванну. Вчера нашел на себе вошь и, не моргнув глазом, убил - ловко раздавил на ногте. Если будет время, напишу ей панегирик. Ибо мы относимся к этим чудным насекомым несправедливо, не должным образом. Один русский крестьянин как-то заметил, разозлившись: “Вошь - не то, что человек, она не высосет у тебя всю кровь до последней капли” ». По утрам Корчак какое-то время сидел на кровати, наслаждаясь «незабываемым видом спальни, когда дети просыпаются». Ему нравилось наблюдать «сонные взгляды, замедленные движения или стремительный прыжок с постели». Вот один ребенок трет глаза, другой рукавом ночной рубашки убирает наспанную слюну с уголка рта, третий поглаживает ухо. Этот потягивается, тот, зажав в руке какой-нибудь предмет одежды, застыл, глядя перед собой. Старый Доктор с одного взгляда может предсказать, какой день будет у каждого легкий или тяжелый. Прежде чем «улей начинал гудеть», Корчак, как опытный полководец, определял свою стратегию на день: куда нанести визит, кому написать письма, что и где раздобыть. А иногда возвращался в мыслях к прожитому дню, с его победами и поражениями. С огромным усилием Корчак заставлял себя одеться. Он не обращал внимания на постоянный кашель, на сломанный зуб, который царапает язык. Он приказывал ногам сойти с тротуара на мостовую, а потом вернуться на тротуар. Когда кто-нибудь случайно толкал его, он делал робкий шаг в сторону и прислонялся к стене. Теперь уже не тело, а воля перестала ему повиноваться. Он чувствовал себя как «лунатик, морфинист». На мгновение он забывал, куда идет. А когда добирался до нужного дома, останавливался на лестнице и спрашивал себя: «О чем я хотел с ним говорить? » В последнее время такое случалось все чаще. Януш видел окружающее сквозь дымку, туман, лишь смутно замечая отвратительные сцены вокруг, и почти не слыша того, что должно было оскорбить его слух. Он вполне мог бы отложить все эти встречи. Жест плечами. Мне это безразлично. Вялость. Скудость чувств, это вечное еврейское смирение. Ну и что? Что дальше? Кого-то расстреляли, ну и что с того? Он уже знал, что должен умереть. И что дальше? Уж второй-то раз не умрешь. В середине дня Корчак возвращался в приют совершенно обессиленным, набрав в результате всех мучений жалкие 50 злотых да получив обещание какого-нибудь благотворителя жертвовать 5 злотых в месяц. А кормить нужно двести человек. После обеда он, не раздеваясь, падал на кровать, отдохнуть час-другой. Когда кончилась водка, он разводил спирт в равном объеме воды. Пять рюмок такого напитка и леденец давали ему «душевный подъем», блаженное ощущение усталости без ломоты в ногах, боли в глазах… Он наслаждался «чувством умиротворения, тишиной, безопасностью». Как врач, Корчак хорошо понимал, что его усталость и апатия были симптомами недостаточного питания. Он получал не более 800 калорий в день. По ночам, пытаясь заснуть, он ощущал жуткий голод. Брать на себя больше, чем в человеческих силах, таков был его способ духовного сопротивления. Он полагал, что преодолеет все, если будет поддерживать привычный порядок в своем приюте. Возможно война, в конце концов, закончится поражением немцев. А до тех пор забота о том, чтобы дети были активны, не заболели тифом или туберкулезом, чтобы в приюте не пришлось проводить дезинфекцию, составляла смысл его жизни, изгоняла мысли о смерти; в этом заключалась борьба добра со злом.

Один день в Гетто как описывал его Корчак.

Юноша, живой или уже мертвый - трудно сказать, лежит на тротуаре. Трое мальчишек тут же играют в лошадки, их вожжи переплелись между собой. Они пробуют их распутать и так и сяк. В горячке игры спотыкаются о тело лежащего юноши. Наконец один из них говорит: «Отойдем, он тут мешает!» Они галопом проскакивают несколько метров и снова начинают возню с вожжами.

Были у Корчака и свои «страшные» сны.

Одна ночь: «Немцы и я без нарукавной повязки после комендантского часа в Праге (район Варшавы на правом берегу Вислы). Я просыпаюсь. Еще сон. Я в поезде, меня двигают, толчками, каждый раз перемещая на метр, в купе, где уже есть несколько евреев. Некоторые умерли в эту ночь. Тела мертвых детей. Один мертвый ребенок в ведре. Еще один, с содранной кожей, лежит на досках в покойницкой, он еще дышит ». Второй сон, без сомнения, связан со слухами о том, что увезенные на поезде люблинские евреи были зверски убиты. Эти дети с содранной кожей, должно быть, казались ему похожими на его воспитанников, лишенных почти всего, но все же еще живых, еще дышащих. И как же силен был его невысказанный, скрытый страх, что их ожидает такая судьба. В ту же ночь Корчак увидел третий сон, о своем отце, и в этом сне отразился его голод, скрытый глубоко под главной заботой его жизни - заботой о детях. «Я стою высоко на шаткой лестнице, и отец заталкивает мне в рот кусок пирога с изюмом, большой кусок, покрытый сахарной глазурью. А все крошки, что падают из моего рта, он сует к себе в карман ». После этих снов Корчак проснулся в поту. «Не означает ли такое пробуждение в момент, когда не видно выхода, близость смерти? Каждый может без труда уделить пять минут смерти, где-то я об этом читал » - записал он в дневнике. Он не пытался интерпретировать эти сны, в которых оказывался бессильным спасти и себя, и своих детей, но и не позволял им мешать его ежедневному противостоянию немцам, ежечасным усилиям сохранить детям жизнь.

1 июля войдет в историю как «ночь избиения», хотя последующие дни были не менее ужасными: людей, проносивших в гетто еду, расстреливали повсюду: у стен домов, на улицах, во дворах, в квартирах. Бойня продолжалась до середины месяца, пока немцы не сочли, что уничтожили всех контрабандистов. Свидетельством тому стала острая нехватка продуктов питания, особенно хлеба. Контрабанда была единственным каналом снабжения гетто, и теперь этот канал оказался перекрытым. Вскоре после «ночи избиения» Корчак записал в блокнот «Странные события» свой последний сон наяву. Он посвятил эту запись самому юному воспитаннику в приюте Шимонеку Якубовичу. Именно в эти дни он с особой силой жаждал обладать сверхъестественными способностями для спасения детей. И Корчак создал убежище запасную планету Ро. На ней жил астроном, профессор Зи, который сумел воплотить мечту Старого Доктора. Он с помощью «астропсихомикрорадио» превращал тепловое излучение в нравственную силу. Этот прибор был гибридом телескопа и радиоприемника, но вместо музыки и сообщений о положении на фронтах он передавал духовные лучи, а также мог проектировать изображения на экран и, подобно сейсмографу, регистрировать колебания. Профессор Зи сумел установить порядок и спокойствие повсюду за исключением этой самой тревожной точки в пространстве, планеты Земля. Сидя в своей лаборатории, профессор размышлял о беспорядках на неугомонной планете. «Не следует ли положить конец этой бессмысленной кровавой игре? » - думал он. Совершенно очевидно, что земляне не способны радоваться тому, что имеют, или дружно и продуктивно трудиться в обществе себе подобных. Однако вмешаться в их жизнь значило бы силою толкать их на путь, для которого они явно не созрели, и направлять к достижению цели, смысла которой они не постигают. А относиться к ним как к рабам или добиваться от них чего-то принуждением значило бы действовать их собственными методами. Профессор Зи прикрыл веки и тяжело вздохнул. Он мог видеть и ощущать то, что не было доступно землянам: пространство над ними, напоенное синевой, цветочный аромат долин, сладость вина, нежную чистоту и прозрачность крылатых созданий. «Планета Земля еще очень молода. А все молодое приобретает опыт в результате мучительных усилий » - напомнил себе профессор.

Жизнь в приюте текла своим чередом. Вечером первого понедельника июля, с восьми до девяти, Корчак проводил традиционный семинар. Друзьям, желающим его послушать, он сказал: «Прийти могут все желающие, но только прошу меня не прерывать. Мы собираемся, чтобы вкушать духовную пищу - ведь другой у нас нет ». Корчак знал, что ему следует предложить детям нечто большее, чем дневниковые записи, чтобы они смогли преодолеть тяжкие невзгоды, - нечто такое, что могло бы их захватить и успокоить. Он подумал, что для этой цели подходит пьеса индийского поэта и философа Рабиндраната Тагора «Почтовое отделение». Пьеса была так близка Корчаку по стилю и отношению к детям, что он без труда восстановил текст этого произведения. В пьесе рассказывалось об умирающем ребенке Амале, чья душа была так чиста, что от соприкосновения с ней жизни других людей становились богаче и ярче.

Эстерка Виногрон сотрудница приюта вызвалась поставить эту пьесу. Начались читки. Главная роль досталась Абраше. Мальчик пользовался любовью сверстников и играл на скрипке. По плану премьера должна была состояться в субботу 18 июля после трех недель репетиций. Вечером накануне премьеры внезапно случилось несчастье - произошло массовое пищевое отравление. Корчак и Стефа ковыляли по дому почти в полной темноте с анальгетиками и кувшинами с водой, подкисленной лимоном, пытаясь помочь тем, кто мучился рвотой и головной болью. Персоналу предлагали морфий. Доктор тщательно регистрировал все желудочные недомогания. Только за эту ночь мальчики потеряли в весе суммарно 80 килограммов, а девочки несколько меньше - 60. Подозрение пало на прививку от дизентерии, сделанную за 5 дней до этого, или на молотый перец, который добавили в яйца не первой свежести за обедом. «И меньшего бы с лихвой хватило, чтобы разразилась катастрофа », - записал Корчак сразу после этих расчетов. И все же дети смогли оправиться в достаточной степени, чтобы уже на следующий день в половине пятого спектакль состоялся. Зал на первом этаже наполнился друзьями и коллегами, заинтригованными текстом приглашения, написанным в неповторимом стиле доктора Януша Корчака: «Не в наших привычках обещать то, чего мы не можем исполнить. По нашему мнению, часовое представление волшебной сказки, созданной философом и поэтом в одном лице, одарит зрителей переживанием высочайшей духовной ценности ». Приглашение, для обладателя которого вход был бесплатным, дополняли несколько слов, принадлежащих другу Корчака, молодому поэту Владиславу Шленгелю, (получившему уже посмертную славу после гибели во время восстания в гетто): «Это больше, чем испытание, - это зеркало души. Это больше, чем чувство, - это обретение опыта. Это больше, чем представление, - это работа детей ».

Зрители были в восторге. Амаль, нежный, впечатлительный ребенок, усыновленный бедной семьей, прикован к постели тяжелым недугом. Местный лекарь запретил ему покидать свою комнату, и мальчик оказывается изолированным от природы - точно так же, как воспитанники приюта. Что ждет несчастного ребенка? Он мечтает когда-нибудь полететь в неведомую страну, о которой ему рассказывал сторож, в страну эту его возьмет с собой другой, более мудрый целитель. Амаль верит деревенскому старосте, когда тот делает вид, что читает ему письмо от царя. Царь якобы обещает Амалю приехать к нему и привезти с собой самого лучшего в стране лекаря. И когда царский лекарь неожиданно появляется в комнате больного, больше всех удивляются этому сам староста и приемный отец ребенка. «Что это такое, почему здесь так душно и тесно? » - вопрошает лекарь и велит открыть все окна и двери. И когда распахиваются все ставни и ночной ветерок проникает в комнату, Амаль заявляет, что боль покинула его, и он видит мерцающие в темноте звезды. Мальчик засыпает в надежде, что к нему явится сам царь, а лекарь тем временем сидит у его постели, озаренный звездным светом. Подружка Амаля, девочка-цветочница, спрашивает лекаря, когда ее друг проснется, и лекарь отвечает: «Как только царь придет и позовет его». По той тишине, которая воцарилась в конце представления, было ясно, что Корчаку удалось передать и взрослым, и детям чувство освобождения от их неимоверно тяжкой доли. По свидетельству очевидцев, на вопрос, почему Корчак выбрал именно эту пьесу, он ответил, что хотел помочь детям принять смерть. В дневнике есть лишь короткая запись об этом вечере: «Аплодисменты, рукопожатия, улыбки, сердечные слова ». Сны наяву более не давали успокоения Корчаку. Каждый день он просыпался в «этом проклятом месте ». Последние недели он работал над новой темой, которую назвал «Эвтаназия». «Право убивать из милосердия принадлежит тому, кто любит и страдает, как и право покончить с собой, если он более не хочет оставаться живым » - писал Корчак. Корчаку неоднократно приходили в голову мысли о том, чтобы «усыпить младенцев и стариков гетто ». Он гнал эти мысли об «убийстве больных и слабых, убийстве невинных». Медицина должна служить жизни, а не смерти. Он вспоминал о медицинской сестре из онкологического отделения, которая рассказывала ему, как оставляла своим пациентам смертельную дозу лекарства, туманно намекнув, что, приняв больше одной ложки этого средства, они могут умереть. Ни один больной не воспользовался этим способом уйти из жизни. Но жители гетто часто кончали с собой, они выбрасывались из окон, вскрывали себе вены. Корчак знал людей, которые дали яд своим родителям, чтобы положить конец их мучениям. Нужна была некая система, дающая человеку возможность управлять своей судьбой, когда жизнь потеряла смысл, система, дающая каждому законное право просить о смерти. Правила для подачи такого «Прошения о смерти» требовали учета огромного количества деталей и обстоятельств, включая медицинское обследование, заключение психолога, вероисповедание, место предполагаемой смерти. Кроме того, следовало разработать правила, регулирующие способ прерывания жизни: во время сна, во время танца, с бокалом вина, под аккомпанемент музыки, внезапно... Наконец наступал момент, когда подавшему прошение говорили: «Пройдите сюда, здесь вы получите то, о чем просили ». Корчак не мог прийти к окончательному решению, необходимо ли правило, позволяющее завершать процедуру умерщвления даже в том случае, если проситель изменил свое решение. Корчак не шутил, несмотря на то, что его план временами звучал абсурдно. Хотя он хотел бы оставаться в рамках некоего иронического рассуждения, этот проект эвтаназии грозил выйти из-под контроля. Воспоминания о безумном отце, о неосуществленном плане двойного самоубийства с сестрой, о неопубликованном романе «Самоубийца», написанном в 17 лет, все чаще преследовали Корчака. Он писал в дневнике: «Итак, я - сын сумасшедшего. Наследственный недуг. Прошло уже более сорока лет, а меня до сих пор время от времени посещает эта мучительная мысль. Я слишком привязан к особенностям моего характера и ума, а потому боюсь, что кто-нибудь может попытаться навязать мне свою волю ». Корчак взял недельный отпуск от записей в дневнике. Но мысли об эвтаназии возвращались вновь и вновь по мере того, как последующие события становились все более угрожающими.

После почти двух лет жизни в гетто организм Корчака ослабел от физического и эмоционального напряжения. Он понимал, как мало времени у него осталось, и беспокоился о детях. Корчак надеялся, что сумел дать им душевную силу для противостояния судьбе, какой бы она ни обернулась. О себе же он писал вот что: «Я хотел бы умереть в сознании, владея своими чувствами. Не знаю, что следует сказать на прощанье детям. Но одну мысль хорошо бы донести до них со всей ясностью, каждый свободен выбирать свою дорогу ».

22 июля 1942 года вдоль границ Малого гетто расположились подразделения польской полиции, а также украинские, литовские и латышские вспомогательные части. В этот день началась эвакуация евреев из Варшавы. Все евреи, независимо от пола и возраста, за исключением членов юденрата, их семей и работников некоторых служб, подлежали депортации на Восток. К четырем часам пополудни следовало обеспечить сбор шести тысяч человек на Umschlagplatz, большой территории к северу от гетто, где будет производиться погрузка людей в товарные вагоны для дальнейшей транспортировки к месту назначения. До этого момента Черняков (член юденрата) выполнял все требования немцев. Но когда немцы велели ему подписать объявление о депортации, он впервые за время своей работы председателя юденрата отказался поставить свое имя под официальным документом. Осознав, что члены юденрата, посаженные в Павяк накануне, были схвачены в качестве заложников, чтобы заставить его сотрудничать с немецкими властями, он потребовал их освобождения. Это ему было обещано, так же как освобождение от депортации для еврейских полицейских, кладбищенских работников, мусорщиков, почтовых работников и членов домовых комитетов. Однако когда Черняков попросил освободить от депортации детей из приютов, ему лишь пообещали рассмотреть этот вопрос. Одновременно юденрату вменялось в обязанность проследить, чтобы две тысячи еврейских полицейских обеспечивали ежедневную доставку к вагонам требуемого количества людей. При первом признаке неповиновения будет расстреляна жена председателя.Объявления о депортации, выпущенные юденратом, но без подписи председателя, появились на стенах домов по всему гетто. Люди выходили на улицу, чтобы прочесть эти листки. Переселение на Восток! Что это значило? Каждый депортируемый имел право взять с собой три килограмма багажа, включая ценные вещи, деньги и еду на три дня. Нарушителям - смертная казнь. Варшавские евреи читали и перечитывали объявление. Конечный пункт депортации нигде не значился. Кроме членов юденрата, его подразделений и больничного персонала, от депортации освобождались работники немецких предприятий. Немедленно начались лихорадочные попытки устроиться на любое такое предприятие. В то же время некоторые евреи испытывали облегчение, уезжая из гетто. Они полагали, что места хуже просто не бывает. Им хотелось верить, что, куда бы их ни переселили, они смогут дожить там до конца войны. Вечером Чернякова вызвали в юденрат для встречи с двумя офицерами СС. Во время короткой встречи ему сообщили, что никаких исключений для сирот не будет. Они будут депортированы как непроизводительные элементы. Когда немцы ушли, председатель юденрата без сил опустился на стул. Вот уже почти три года он пытался выполнять все распоряжения гестапо, надеясь, что покорность спасет евреев от гибели в этой войне, как бы долго она ни продолжалась. Ради жителей гетто он пожертвовал многими принципами, но депортация детей означала конец его сотрудничества с немцами. Как и Корчак, Черняков держал при себе яд. В ящике его стола было двадцать четыре таблетки цианистого калия по одной на каждого члена юденрата, на тот случай, если им предложат действовать против их совести. Для него такой момент настал. Он написал две записки. В одной Черняков просил жену простить его за то, что он ее покидает, и понять, что иначе он поступить не мог. В другой - объяснил членам юденрата, что не мог отдать немцам беззащитных детей. Он выражал надежду, что его самоубийство не будет воспринято как трусость. Он более не мог выносить происходящее. Обитатели гетто, и без того пребывавшие в страхе, не знали, как отнестись к известию о самоубийстве Чернякова. Многие чувствовали, что председатель предал евреев, не оставив им внятного объяснения своего поступка. Если самоубийство председателя и не убедило большинство евреев в том, что переселение означало смерть, то все же безусловно заставило их отнестись к предстоящему путешествию с еще большим опасением. Поскольку в списки отъезжающих попадали «непроизводительные элементы», начался новый виток лихорадочного поиска работы в сотнях «мастерских», возникающих в мгновение ока. Когда на предложение немцев выдавать три килограмма картофеля и килограмм мармелада за добровольное согласие на отъезд не нашлось достаточного количества охотников, гестапо усилило давление на еврейскую полицию, требуя обеспечить заполнение вагонов. За евреями охотилась их же собственная полиция, отчаянно пытавшаяся выполнить распоряжение немцев. Разрешение на работу теперь не спасало от ежедневных уличных облав. Людей целыми семьями выволакивали из укрытий. Сопротивляющихся расстреливали. Магазины закрывались, тайная доставка продуктов из-за стены прекратилась. Не было хлеба. Не было никакой пищи. Люди не смели выйти из дома без острой необходимости. Корчак говорил со своим другом из юденрата Авраамом Гепнером о преобразовании двух приютов в фабрики для пошива немецких мундиров или других изделий. Он надеялся, что, если дети смогут продемонстрировать свою полезность, им разрешат остаться в гетто. Гепнер оставался влиятельной фигурой, и только он смог бы организовать такие мастерские. «Корчак обманывал себя мыслью, что эти мастерские спасут детей, - вспоминает Стелла Элиасберг. - Вот почему он хотел, чтобы все шло по-старому, как обычно, чтобы дети не нервничали и не впадали в панику. Но как оказалось, не оставалось времени для пуска хотя бы одной такой мастерской ».

Корчак, очевидно, пытался хотя бы на шаг опередить немцев, но у него уже не было возможности и сил остановить процесс деморализации, охватывающий всех и каждого. «Как все это могло произойти? - пишет он в дневнике. Но ведь произошло. Продают все свое имущество - за литр керосина, за килограмм крупы, за стакан водки ». Гетто превратилось в огромный ломбард. А все, что цивилизованный мир всегда принимал как должное - вера, семья, материнство, - унижено и обесценено. Чтобы как-то успокоить себя, он читал мемуары Марка Аврелия. Прибегал он и к индийской медитации. Однажды ночью, вспомнив, что уже очень давно не «благословлял мир », он попытался это сделать. Ничего не получилось. Он даже не понял, в чем дело. Когда после очищения глубоким дыханием он поднял руки для благословения, пальцы остались вялыми - по ним не устремились потоки энергии. Вспоминая свою жизнь в эти рассветные часы, он приходил к выводу, что во всем потерпел поражение.

6 августа Корчак, по обыкновению, встал рано. На завтрак могли подать немного картофельных очисток или старую горбушку, а может, и по тщательно отмеренной в маленькую кружку порции эрзац-кофе. Корчак уже начал было собирать со стола, когда раздались два резких свистка и прозвучала команда «Alle Juden raus! » («Все евреи на выход! »). Неожиданность была частью немецкой стратегии. Заранее ничего не объявлялось. План на это утро предусматривал эвакуацию большинства детских учреждений в Малом гетто. Нижняя часть улицы Слиска уже была блокирована эсэсовцами, отрядами украинцев и еврейской полицией. Помогая детям построиться в колонну по четыре человека в ряду, он, должно быть, надеялся, что при любой, пусть самой ужасной ситуации сможет использовать свое обаяние и силу убеждения, чтобы раздобыть немного хлеба и картошки, а может быть, и какие-то лекарства для своих юных подопечных. И он сам останется рядом с ними, чтобы поддерживать их дух, быть их проводником, куда бы ни пришлось идти. Дети боязливо строились, сжимая в руках фляжки с водой, любимые книги, дневники, игрушки. Он должен был хотя бы попытаться ободрить их. Но что он мог им сказать - он, чьим правилом было никогда не обрушивать на детей неожиданности, он, утверждавший, что «долгое и опасное путешествие требует подготовки». Что мог он сказать им, чтобы не отнять у них надежду, да и не потерять ее самому? Возможно, он высказал мысль, что в том месте, куда они направляются, могут расти такие же сосны и березы, как в их любимом лагере, а уж если там есть деревья, то уж без птиц, кроликов и белок не обойтись. Но даже человек с яркой корчаковской фантазией не мог предположить, что на самом деле ожидало и его, и детей. Никто еще не смог убежать из Треблинки, чтобы рассказать правду. Они ехали не на восток. Их пунктом назначения был лагерь немедленного уничтожения в шестидесяти милях к северо-востоку от Варшавы. В Треблинке даже не ночевали. Немцы устроили перекличку - сто девяносто два ребенка и десять взрослых . Корчак возглавил эту маленькую армию - потрепанные остатки многих поколений честных солдат, которых он воспитал в своей детской республике. На руках он нес одного ребенка, а другого вел за руку. За ними на небольшом расстоянии шла Стефа с детьми от 9 до 12 лет. Корчак спокойно разговаривал с ними, при этом время от времени оборачивался, чтобы подбодрить идущих за ним детей. Еврейские полицейские шли с обеих сторон колонны. Немцы и украинцы пинками и дубинками загоняли людей в пахнущие хлоркой вагоны, но место все же оставалось. По свидетельству некоторых, в момент погрузки детей немецкий офицер прошел через толпу к Корчаку и передал ему какую-то бумагу. Влиятельный член CENTOS ходатайствовал перед гестапо о Корчаке и, как утверждают, Корчак получил разрешение вернуться, но без детей. Корчак покачал головой и жестом руки попросил офицера отойти. Корчак повел на посадку первую партию детей, а Стефа - вторую. В отличие от хаотической толпы кричащих людей, подгоняемых плетьми, приютские дети шли по четыре в ряд со спокойным достоинством. Это было похоже не на погрузку в товарные вагоны, а на марш молчаливого протеста против режима убийц ...

Составитель Мария Носова

Материал: http://lomonosov.org/index.html

Януш Корчак, родился 22 июля 1878, Варшава, умер 6 августа 1942, Треблинка. Педагог, писатель, врач

Янушу Корчаку не раз предлагали уйти из Варшавского гетто: он был знаменит, и многие были готовы его спасти – но спасти можно было его одного, а не вместе с двумя сотнями еврейских сирот.

Праведник – это очень красиво со стороны. Это трагично и кинематографично – марш обреченных сирот варшавского гетто к поезду, увозящему к смерти. Это великий художественный образ: Корчак идет в газовую камеру со своими воспитанниками. В мире есть несколько памятников Корчаку, и каждый из них – памятник этой последней дороге. И это очень страшно представить себе: как ты пойдешь не просто на смерть – ты ведь знаешь, что идешь на смерть, - а как ты пойдешь туда вместе со своими детьми – маленькими, теплыми, доверчивыми. Держащими тебя за руку. Об этом даже думать не хочется, это для ночных кошмаров, после которых просыпаешься с облегчением: уф, приснилось, мне не надо туда идти – и все живы. А праведник просто идет туда, куда его ведет логика его жизни.

Я не очень хочу писать этот текст. Я плачу, когда за него берусь. Корчак – человек уязвимый, сомневающийся, не очень уверенный в своей правоте. Его жизнь – вовсе не восхождение к славе – скорее, череда поражений, сомнений, неправильных выборов – и венчающего их трагического финала.

Он никогда не говорил, что у него есть ответы. Даже свою знаменитую книгу «Как любить ребенка» он начинает так:

«Как, когда, сколько, почему?

Предчувствую множество вопросов, ждущих ответа, множество сомнений, требующих разрешения. И отвечаю:

Не знаю».

И продолжает чудесной апологией этого «не знаю»:

«Я хочу, чтоб поняли и полюбили чудесное, полное жизни и ошеломляющих неожиданностей творческое «не знаю» современной науки о ребенке.

Я хочу, чтоб поняли: никакая книга, никакой врач не заменят собственной живой мысли, собственного внимательного взгляда.»

И его знаменитый герой, король Матиуш Первый – не супермен, не абсолютный победитель, а герой заблуждающийся, ошибающийся, падающий; герой, который мучительно ищет, как правильно жить, куда идти, который страдает, падает и поднимается. Ведь, собственно, жизнь из этого и состоит - из этого, а не из триумфального шествия к победе.

Важнее то, как он жил

Воспитанники Корчака, выжившие в Холокосте, когда говорили с его биографами – возмущались: весь мир знает только то, как он умер, но ведь куда важнее, как он жил.

В самом деле: куда важнее, как он жил. О чем говорил с детьми, как строил свои повседневные отношения с варшавскими сиротами, о чем думал, какие проблемы решал, о чем говорил с детьми, когда приходил к ним как доктор. Праведность – она из этого складывается.

Из внимания к ребенку: что с ним? Почему он так плачет? Из внимания к матери: что она заметила? Что она хочет сказать? Что говорят эти записи, которые она считает дурацкими?

Он убеждает своих читателей: будьте внимательны, слушайте детей, смотрите, наблюдайте, думайте. Учит доверять опыту и наблюдению, не бояться, задумываться, мыслить, брать на себя ответственность.

У него нет правильных ответов – только уверенность в том, что они найдутся, если думать, наблюдать и любить.

Псевдоним для изгоя

Жизнь его была не особенно счастливой: детство прошло в зажиточной, интеллигентной семье польских евреев; ребенка держали дома, тщательно оберегая от простуд, заразы, влияния улицы – ему казалось, что он птица в клетке. Отец постепенно сходил с ума, мать боялась доверить ему детей – наконец, его поместили в лечебницу для умалишенных, где он и окончил свои дни. Счета за лечение разоряли семью; постепенно было распродано все имущество; мальчик стал давать уроки – может быть, с этого времени и стал интересоваться детской душой. Уже тогда он научился заинтересовывать своих учеников, завладевать их вниманием и вести за собой. Впрочем, выбирая специальность, он решил быть врачом: врач – это серьезное, настоящее дело.

Мальчика в детстве не звали Янушем Корчаком, он был Генрик Гольдшмидт (Генрик - это польский вариант, назвали его в честь деда – Гирш). К нему рано пришло осознание собственного изгойства: когда он хоронил любимую канарейку и хотел поставить крест на ее могилке, маленький сын привратника сказал, что канарейка еврейская и крест ей не положен.

Ему всю жизнь не давало покоя трагическое семейное наследство: может ли он, сын душевнобольного, еврей в порабощенной Россией Польше, заводить детей, передавать дальше эту несчастную судьбу раба, изгоя, душевнобольного? Он сознательно отказался от семейного счастья и всю жизнь воспитывал чужих детей.

Он сам выбрал для себя польское имя: Януш (в оригинале Янаш или Янош) Корчак был герой исторического романа Юзефа Крашевского «История Янаша Корчака и дочери меченосца». Правда, свои медицинские статьи всегда подписывал «Генрик Гольдшмидт». Вместе с псевдонимом он выбирал и судьбу: рожденный в Польше, говорящий по-польски, он выбрал быть поляком, выбрал любовь к этой стране, этому языку, этому народу, к этой неприветливой и нелюбящей родине. Он выбрал ассимиляцию – и хотя был в Палестине, изучал опыт кибуцев, посещал конференции по сионизму – уже тогда он понял, как пишет его биограф Бетти Джин Лифтон, «что единственный язык, который ему интересен, это язык Детей».

Удивительно в этой биографии, пожалуй, то, сколько раз он, стоя на развилке, мог выбрать сохранение жизни – а выбирал быть вместе с детьми, за которых отвечает. Ему и в середине тридцатых предлагали перебраться в Палестину – а он выбрал оставаться в своем приюте. Ему не раз предлагали уйти из Варшавского гетто: он был знаменитый писатель и знаменитый педагог, и многие были готовы его спасти – но спасти можно было его одного, а не вместе с двумя сотнями еврейских сирот. А он раз за разом выбирал оставаться с ними – потому что нельзя бросать своих детей, когда им тяжело.

Взрослые не слышат детей

По рождению он был подданным Российской империи. Учился в русской гимназии с ее казенными порядками. Едва отучившись на врача, служил в русской армии – был призван в качестве военврача на фронт в русско-японскую войну, бывал в Харбине и Мукдене. Служил военврачом в Первую мировую – у него уже был свой сиротский приют, который ему пришлось оставить на долгих четыре года войны. Он прекрасно говорил по-русски, в его библиотеке было множество русских книг.

Пожалуй, когда он выбирал себе род занятий – а задумывался он прежде всего о писательстве, конечно, - примером для него был русский доктор Чехов. Он, еврей, не знал ни идиша, ни иврита; родным для него был польский, родной страной – Польша; еврейских детей он старался приобщить к радости и музыке польского языка. Когда ему предложили однажды сравнить в газетной статье польских детей и еврейских – и с теми, и с другими он уже работал в летних лагерях – он сердито ответил, что и те, и другие одинаково смеются и плачут в одинаковых обстоятельствах.

Он вообще не делил детей по национальностям. Он просто ходил по домам и лечил детей, и задумывался о том, как помочь этим детям: даже если их вылечить сейчас, кто избавит их от сырых подвалов, где они живут, от криминальной среды, от соломенных подстилок, на которых они спят? Если лечить детей – надо как-то лечить и общество, в котором они живут. Впрочем, все чаще он задумывался над тем, что для того, чтобы вылечить общество, надо начинать с детей: больные взрослые не воспитают здоровое поколение.

В 1910 году ему предложили возглавить приют для еврейских детей. Для приюта было построено особое здание; осиротевшим детям из бедных семей оно казалось роскошным: чистые кровати, фаянсовые унитазы, центральное отопление…

Дети, правда, вовсе не стремились жить по законам, которые им навязывал странный доктор, в непривычной чистоте, требовавшей труда и самодисциплины. Некоторые даже боялись застеленных кроватей – никогда на таких не спали. Стены стали изрисовывать, дисциплину соблюдать не хотели, протестовали и буянили. Но за первые полгода – научились уважать странного сдержанного человека, видеть его правоту, ценить его справедливость. И жизнь в приюте постепенно стала налаживаться.

Доктор Корчак еще по своей работе в летних лагерях знал, что дети вовсе не желают подчиняться незнакомому взрослому, что авторитет придется завоевывать трудно и с боем, что социальные сироты – вовсе не трогательные малютки, которые с нежностью откликаются на любое движение души старших… Это для сегодняшних воспитателей азы педагогики, хотя завоевание авторитета всегда дается тяжело – а он был первопроходец. Еще до Макаренко, еще до республики Шкид, - он пытался справиться любовью с детьми, которых воспитала улица, и интуитивно искал решения, и находил их.

Пожалуй, у него не было алгоритмов. Было умение наблюдать, чувствовать детей, понимать их; было желание слушать и прислушиваться, считать детскую жизнь не менее важной, чем взрослая. Было обостренное чувство справедливости и ощущение своей персональной ответственности.

Самое новое и самое неожиданное для своего времени в педагогике Корчака – это безусловное уважение к реенку. Так же, как любимого им Чехова, его больно ранит пренебрежение к детям, глухота взрослых к детским чувствам и потребностям – глухота повсеместная, общепринятая: взрослые не слышат детей, не понимают их, помыкают ими, отмахиваются от них, грубят им и унижают их. Корчак – разбирается, слушает, вникает, сопереживает – и ищет способа переделать мир, сделать его дружелюбным к детям. Child-friendly, это уже понятие из нашего времени – а мысль еще корчаковская.

В своем приюте он постарался выстроить справедливый, понятный, разумный и уважительный мир, детскую республику со справедливыми законами и судом, которому был подсуден и он сам, точно так же, как и другие взрослые и дети в приюте. Он сказал однажды: врач лечит тело, учитель воспитывает душу, а судья занимается совестью – если ты сам себя не судишь.

Он издавал вместе с детьми детскую газету «Малый Пшеглёнд» при взрослой еврейской газете «Наш Пшеглёнд» - и в ней старался разговаривать с детьми на самые сложные темы, включая политические.

Самоуправление, самостоятельность, труд, серьезность в общении – пожалуй, рано или поздно к этому приходит каждый педагог, старающийся организовать детский коллектив на разумных началах.

Смотри и думай

Корчак – прежде всего врач, который наблюдает за пациентом, и педагог, наблюдающий за воспитанником. Он заметил однажды, что улыбка, слезы, внезапно вспыхнувший румянец - это для педагога такие же важные симптомы, как для врача температура или кашель. Отсюда, от постоянных вдумчивых наблюдений – его тонкое, почти интуитивное понимание детской психологии: когда надо пожалеть, когда обнять, когда рассмешить…

Детская жизнь для него была просто человеческая жизнь – точно так же достойная внимания и уважения, как и жизнь взрослого человека. Чуть не самое знаменитое высказывание Корчака – «Одна из грубейших ошибок - считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке». Он всю жизнь призывал ценить в ребенке человека. Радоваться ему каждую минуту. Уважать его – а не собственные мечты о будущем. С уважением отнестись даже к его праву умереть. Он был врач в эпоху до антибиотиков. На его глазах умирали дети – и кто-то должен был сказать родителям.

Его знаменитая книга «Как любить ребенка» - неровная, конспективная, афористичная, - скорее заметки по ходу полета мысли, пронумерованные для удобства, чем серьезный трактат о воспитании, - эта книга каждой своей строчкой утверждает человеческое достоинство ребенка, никем еще не замеченное. Корчак открывает для педагогики ребенка как человека, а не как объект приложения воспитательных усилий. Он видит: ребенок такой же, как мы, - ему только не хватает опыта.

В следующие десятилетия человечество изучало намеченный Корчаком материк, ликвидируя белые пятна, пытаясь понять ребенка во всей сложности его чувств, во всем своеобразии его развивающегося мышления, в динамике становления личности. Человечество, будто торопясь нагнать не сделанное, наиграться, как взрослый, у которого в детстве не было игрушек, заделывало пробелы, замеченные Корчаком, который упрекал цивилизацию в том, что она ничего не сделала для детей: «Взгляните-убогие детские площадки, щербатая кружка на заржавевшей цепи у колодца-и это в парках богатейших столиц Европы! Где дома и сады, мастерские и опытные поля, орудия труда и познания для детей, людей завтра? Еще одно окно, еще один коридорчик, отделяющий класс от сортира,- все, что дала архитектура; еще одна лошадь из папье-маше и жестяная сабелька - все, что дала промышленность; лубочные картинки на стенах и вышивка-немного; сказка - но это не мы ее придумали».

Читаешь Корчака – и как будто смотришь мультфильм, в котором за словами старого доктора, перепечатанными на машинке, проступает сначала пунктиром, границами, а потом всеми красками сегодняшний мир – с его детскими площадками, игрушками, с современной наукой о детстве и представлениями о современная наука о детстве, современные представления о правах ребенка… Впрочем, в сегодняшнем мире он бы тоже разглядел и горе, и болезнь, и неадекватность взрослых, не умеющих даже отвечать на детские вопросы.

Собственно, главные корчаковские заповеди матерям сводятся к уважению, вниманию, наблюдению за сложной динамикой детства - и работе мысли: смотри и думай. В приюте Корчак вел множество записей, фиксирующих самые мелкие мелочи: записывал не только результаты взвешиваний, но и как дети спали, что видели во сне, почему ссорились… Он уже по поведению ребенка при пробуждении мог понять, кому нездоровится, кому приснился страшный сон, кто не в духе и сейчас с кем-нибудь поссорится…

Во всем этом не было никакого подвига. Он знал – как врач и воспитатель – что ребенку нужно, понимал, что надо сделать, чтобы нужное у ребенка было. У него была воля и настойчивость – ходить, стучать, убеждать, писать грозные, грубые, смешные, вежливые письма благотворителям, чтобы дети были сыты и одеты.

Остров среди безумия

Со временем он стал знаменит – и как писатель, и как Старый Доктор - ведущий радиопередачи о детях; это открывало двери и помогало добывать средства. Правда, этот выбор неуклонно требовал другого: отказа от собственной семьи, от личной жизни, от частного человеческого счастья. Вообще трудно сказать, был ли он счастлив – с его тягой к рефлексии, с боязнью наследственного сумасшествия, с его обостренным чувством справедливости и личной ответственности, с его еврейством по крови, но не по культуре – в любимой и антисемитской стране.

Его популярность была такова, что после начала Второй мировой, когда Варшава была стремительно оккупирована, никто не верил, что знаменитый приют знаменитого Старого Доктора кто-то посмеет тронуть. У многих детей были родственники в Варшаве, но никто не знал, где детям будет безопаснее, где лучше – у родственников поодиночке или вместе в приюте. Корчак считал, что лучше держаться вместе. Верил, что ни у кого не поднимется рука на приют. Даже когда приют переселили в гетто – он еще верил, что удастся спасти и детей, и приют. Беспрестанно искал деньги, еду, еду, деньги…

Он даже пытался спорить с немцами о принципах: принципиально не носил повязку с изображением звезды Давида, потому что считал, что она делает его только евреем, хотя он еще и поляк… Немецкий полицейский спорить о принципах не стал, а просто отправил его в тюрьму. Из тюрьмы он вышел старым и больным. Продолжал работать, решать ежедневные задачи – но стал пить. Одному из посетителей, который увидел его не слишком трезвым, сказал: «Надо пытаться жить… хоть как-то».

В голодном гетто, где на улицах лежали неубранные трупы, он ставил со своими детьми спектакли, устраивал концерты, звал к ним интересных взрослых. На одной из таких встреч родился гимн приюта:

Белый и черный, желтый и красный,

Перемешайте, люди, все краски.

Братья и сестры, сестры и братья,

Люди, раскройте друг другу объятья.

Все мы - созданья Единого Бога,

Всем нам указана Богом дорога.

Всем нам дарован общий Отец.

Вот что понять мы должны, наконец.

Остров нормальности среди безумия, очаг тихого сопротивления сжирающей мир заразе.

Как бабочка

Мрак вокруг сгущался. Заботы Корчака в это время включали уже не только хлопоты о еде для своих воспитанников, но и организацию тихого места, где умирающие на улицах от голода и тифа дети смогут умереть достойно, в покое, с минимальным уходом. «Больницы переполнены, туда их не удастся поместить, даже если бы и сохранялся шанс на выздоровление. Осуществление моего плана не потребует много места или денег. Нужен какой-нибудь пустой склад с полками, на которые можно положить детей. И штата большого не требуется, достаточно одного опытного санитара», - писал он местному начальству.

Голодный, старый, с опухшими ногами, он все чаще задумывался о том, что жизнь прожита, а смерть близка. Его дневник последнего года жизни - горькие заметки уходящего, печальный взгляд на мир, который он оставляет. Солдат в проигранных войнах, доктор, ушедший в педагогику (сам упрекал себя за дезертирство), воспитатель, который не смог уберечь детей – значит ли это, что проиграна жизнь?

«Журналы, в которых я сотрудничал, закрывались, распускались обанкрочивались.

Издатель мой, разорясь, лишил себя жизни.

И все это не потому, что я еврей, а что родился на Востоке.

Печальное могло бы быть утешение, что и пышному Западу худо.

Могло бы быть, да не стало. Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается».

Когда старая варшавская знакомая и коллега пришла проведать Корчака, выхлопотав пропуск в гетто, она нашла доктора очень постаревшим. Спросила на прощанье, как он себя чувствует. Он сказал: «как бабочка, которая скоро улетит в иной, лучший мир».

Сейчас, когда стало понятно, что гетто обречено, когда пошли слухи о том, что в других городах евреев из гетто полностью депортируют и убивают, варшавские друзья, в том числе бывший секретарь Корчака Игорь Неверли пытались спасти его самого и хотя бы нескольких детей, сколько получится – закрыть приют, распустить детей, может быть, кому-то удастся убежать, выскользнуть из гетто. «Он посмотрел на меня так, будто я предложил совершить предательство или украсть чужие деньги. Я сник под этим взглядом, а он отвернулся и сказал спокойно, но с упреком: «Ты, конечно, знаешь, за что избили Залевского…»», - вспоминал Неверли. Залевский был поляк, католик, сторож приюта, которого избили, когда он сопровождал детей в гетто.

Одна из последних записей в дневнике Корчака – о страшном сне: он едет в вагоне, и кругом мертвые дети, замученные, один с содранной заживо кожей… «В самом страшном месте просыпаюсь. Не является ли смерть таким пробуждением в момент, когда, казалось бы, уже нет выхода?»

Он много думает о смерти. «Человек ощущает смерть и размышляет о ней, как если бы она означала конец всего, в то время как на самом деле смерть есть просто продолжение жизни. Это другая жизнь. Можно не верить в существование души, но следует признать, что ваше тело будет жить и дальше как зеленая трава, как облако. В конце-то концов, мы суть вода и прах».

Все человеческое существо сопротивляется идее разговаривать о смерти с ребенком – особенно с ребенком обреченным. Мог ли это Корчак – который еще в молодости сказал: ребенок имеет право умереть?

В одном из последних спектаклей, поставленных в приюте, - по пьесе Рабиндраната Тагора «Почтовое отделение», к главному герою, тяжело больному мальчику Амалю местный староста пообещал, что царь пришлет к нему своего лекаря. И царский лекарь пришел, дал мальчику лекарство и пообещал, что за ним придет царь. Мальчик заснул с облегчением, а лекарь сидел у его постели. И на вопрос, когда мальчик проснется, ответил: когда за ним придет царь.

А будет ли это царь, Мессия или смерть – этого никто не знал. Но окно из душного гетто в вечность открылось, и лекарь был рядом.

Под флагом короля Матиуша

Что в это время происходило в его душе – нам никогда не узнать. Он просто был рядом с ними, когда они строились, чтобы идти к вокзалу для депортации. И шел впереди, и одного ребенка нес, а другого держал за руку, и это тоже был не подвиг, а нормальное поведение любящего взрослого, который отвечает за любимых детей. И когда немецкий офицер, который в детстве любил его книги, предложил ему уйти, он отказался, и это тоже был не подвиг, а норма: быть рядом со своими детьми, когда им плохо и страшно.

Шествие приюта к вокзалу описано много раз: шли в порядке, построившись по четыре, с флагом короля Матиуша; кто читал книгу – тот не мог не вспомнить торжественное шествие короля Матиуша к смерти. На вокзальной площади, где царил хаос, где стонали, плакали и метались, 192 ребенка и десять взрослых из корчаковского приюта сохраняли спокойное достоинство.

Один из очевидцев вспоминал: «До смерти не забуду этой сцены. Это было похоже не на погрузку в товарные вагоны, а на марш молчаливого протеста против режима убийц… Такой процессии еще не видели человеческие глаза».

6 августа 1942 года их увезли в Треблинку. Конвейер смерти в этом лагере не справлялся со своей дикой задачей. Непогребенные тела валялись кучами, страшная трупная вонь стояла во всей округе. В это царство смерти привезли Корчака с его детьми – в его страшный сон.

Праведность – это логика жизни. Подвиг – это простая верность даже не принципам, а любимым людям. Просто жизнь по любви.

Представить себе его последние минуты – немыслимо, и хорошо бы нам никогда в жизни не узнать этого на собственном опыте.

Приют уничтожен. Детей спасти не удалось. Все, ради чего жил, оказалось напрасно. Впереди – только смерть, в которую надо войти вместе с детьми. Это хуже и страшнее, чем пожертвовать собой.

Кажется, это было уже полное поражение. Совершенно проигранная жизнь.

И вот отсюда – из смерти, из поражения, из слабости, из трупной вони вырастает внезапная, неожиданная, небывалая победа: остаться человеком, любить, быть рядом – это сильнее газовых камер, сильнее самой страшной империи мира со всей ее индустрией уничтожения.

Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?

В современном мире многим людям знакомо это имя - Януш Корчак. Биография знаменитого польского врача, писателя и педагога поражает своей удивительной любовью к жизни и детям. Его трагичная судьба и человеческий подвиг стоят того, чтобы ознакомиться с ними более подробно.

Годы детства и учебы в гимназии

Настоящее имя Корчака - Хирш (на польский манер Хенрик) Гольдшмидт. Родился он в еврейской семье в Царстве Польском, которое тогда входило в состав Российской империи, в 1878 году.

Несмотря на то что так и не дожил до глубокой старости, много успел увидеть на своем веку Я. Корчак. Биография кратко не может передать все события его жизни.

Хенрик происходил из образованной семьи: его дед был врачом, а отец - адвокатом. Для того чтобы чувствовать себя более комфортно в польском обществе, семья Гольдшмидтов ассимилировалась с поляками, особо не подчеркивая еврейских традиций своего рода.

Будущий писатель Януш Корчак (биография, фотографии которого, сделанные в детстве, говорят нам о нем как о способном и любознательном мальчике) не отличался особым здоровьем. Однако благодаря своим знаниям он поступил в престижную русскую гимназию. Преподавание там велось на русском языке, а затем изучались все основные мёртвые и современные европейские языки. Несмотря на высокий уровень подготовки, преподаватели не проявляли интереса к своим воспитанникам. В гимназии царили суровые порядки, процветали физические наказания и доносительство.

Гораздо позже Януш Корчак (биография для детей будет изложена доступно и станет широко известной) отмечал, что именно испытания в гимназии побудили его к созданию новой гуманистической педагогики.

Первые трудности

Многое пережил Корчак Януш. Автобиография этого великого человека повествует нам о первом испытании в его жизни. Таковым стала тяжелая душевная болезнь отца, которая настигла его, когда Хенрику было всего 11 лет. Все средства семьи уходили на лечение больного, поэтому юный Хенрик вынужден был заняться репетиторством, чтобы поддержать материально своих близких.

Тогда и открылся удивительный педагогический талан юного учителя, Хенрик как никто другой умел находить со своими воспитанниками общий язык, спокойно и внимательно их выслушивать и добиваться лаской большего, чем иные педагоги с помощью розги.

Януш Корчак: биография кратко. Призвание и педагога

В 1898 году по примеру деда, в честь которого был назван, Хенрик поступает на медицинский факультет Однако молодой человек живо интересуется не только вопросами медицины, но и проблемами современной педагогики. Еще в 18 лет он публикует свой первый педагогический труд под названием «Гордиев узел». В этой статье автор упрекает современных ему родителей в том, что они занимаются в своей жизни чем угодно, только не воспитанием своих детей. Самое важное дело в своей жизни они перекладывают на плечи нянек и гувернеров, которые часто со своими обязанностями просто не справляются.

Отзывы на эту публикацию в газете были столь положительными, что главный редактор этого издания поручил юному Хенрику вести целую рубрику под аналогичным названием.

Позже Корчак (биография кратко этого человека излагается нами в данной статье) напишет 22 тома сочинений, посвященных вопросам воспитания детей.

К практической педагогической деятельности Хенрик приступил в тот же период. В 1903 году он, досконально изучив опыт Песталоцци, стал работать врачом и воспитателем в одной из детских еврейских больниц, вступил в еврейское общество помощи детям-сиротам.

Становление профессионального мастерства и открытие «Дома сирот»

Получив в 1905 году диплом, подтверждающий право заниматься врачебной практикой, Януш Корчак, биография которого навсегда связала его и с медициной, и с педагогикой, не стал искать себе доходного места.

На некоторое время он становится военным врачом (в это время шла тяжелая Русско-японская война, поэтому медицинские кадры Российской империи были очень нужны), а затем уезжает в Европу, чтобы познакомиться с передовыми идеями в области воспитания и педиатрии.

Он еще малоизвестен, однако пишет и публикуется достаточно активно, используя для этого свой псевдоним - Януш Корчак.

Вернувшись на Родину, Корчак Януш, биография которого навсегда связала его с детьми, отходит от профессии врача и открывает благотворительное учреждение под названием «Дом сирот». С 1911 года до своей трагической гибели Корчак будет руководить этим учреждением и отдаст все свои силы воспитанию детей, оставленных без попечения родителей.

Педагогическая деятельность

Активную педагогическую работу Януш Корчак, биография которого дает нам образец настоящей преданности своему делу, совмещает с активным писательским трудом. Постепенно его имя становится широко известным, появляются меценаты, которые поддерживают его начинания материально.

В первые годы своей напряжённой работы Корчак и его коллега Стефания Вельчинская работают по 16 часов в сутки, им не так-то просто справиться с большим количеством детей с изломанными судьбами, потерявшими веру в людей.

В основу своего педагогического метода Корчак закладывает нравственное воспитание. В те же годы он издает книгу для педагогов и родителей под названием «Как любить детей?», в этой книге автор рассказывает об основных принципах своей гуманистической педагогики, основанной на любви к ребенку, принятию его личности, склонностей и интересов, удовлетворении его потребностей и развитии его эмоционально-волевой сферы.

Активным сторонником такой гуманистической педагогики в России становится А. С. Макаренко. Известно, что Я. Корчак, биография которого связана с Россией, читал опубликованные работы Макаренко и высоко оценивал его методы работы с детьми.

Период после распада империи

После крушения Российской империи Польша провозглашает свою независимость. Я. Корчак в это время служит на фронте в качестве военного врача. Однако правительство молодой Польской республики не дает писателю вернуться к своим детям, его вновь призывают, теперь уже в польские войска, где он переживает тяжелый тиф, после которого чудом остается жив.

Когда же кровопролитная советско-польская война затихает, Корчак возвращается к своим сиротам, чтобы больше никогда уже с ними не расставаться.

Он отдает все свои силы педагогической работе. Организовывает издает вместе с детьми газету (причем журналистами становятся сами дети), много пишет и издает свои работы.

Он ведет радиопередачи, выступает с лекциями перед студентами. Наконец, в 1934 году формулирует свои знаменитые 5 заповедей воспитания, которые основывались на необходимости любви к ребенку, наблюдении за его поведением, отсутствии насилия в воспитании, педагогической честности и бесконечном процессе самопознания.

Трагические страницы биографии

Много увидел и пережил Януш Корчак, биография его - тому подтверждение. Но, наверное, самым сильным испытанием в его жизни стала Вторая мировая война. Это была уже четвертая тяжелая война в жизни педагога. Корчак просил допустить его на фронт в качестве врача, однако из-за возраста его оставили в Варшаве.

Немецкие войска наступали стремительно, и город скоро оказался под оккупацией.

Старый врач и педагог делал все, чтобы его дети не почувствовали тягот военного времени, однако это было не в его силах. Еды катастрофически не хватало, не было одежды и теплых вещей. Еврейские дети-сироты для немцев представляли собой объект прямого уничтожения, поэтому их вскоре переселили в Варшавское гетто. Корчак пытался всеми силами воспротивиться этому, но его заключили в тюрьму. Выйдя из нее, он отправился к своим детям в гетто, где и ждала его смерть.

Жизненный подвиг

В нечеловеческих условиях жизни в гетто Корчак старался не падать духом и всеми силами поддерживал тех, кто там оказался. Однако участь его детей была предрешена. В 1942 году поступило распоряжение об их отправке в лагерь смерти. Вместе с детьми должны были ехать и все педагоги, в том числе и Корчак.

Доподлинно известно, что гитлеровское правительство в последний момент приостановило отправку Корчака в лагерь, желая сохранить жизнь известному педагогу. Однако сам старый доктор отказался от такого милостивого решения и разделил участь своих детей. Погиб Януш Корчак в 1942 году в немецком специальном

6 августа 2013 года исполнился 71 год трагической гибели известного польского писателя, врача и педагога Януша Корчака, добровольно ушедшего в лагерь уничтожения Треблинка со своими воспитанниками из школы-интерната «Дом сирот» в Варшаве.

В основе педагогики Корчака лежит доверие к ребёнку, уважение его мечты, формирование в детских коллективах и у отдельных воспитанников навыков самопознания, самоконтроля, самоуправления. В годы оккупации Польши фашистской Германией Корчак героически боролся за жизнь детей в варшавском гетто и погиб в газовых камерах Треблинки вместе с 200 своими воспитанниками, не исключено, что от рук украинских травников, таких как "Иван Грозный" - Марченко или Иван Демьянюк, как раз в те годы зверствовавших в концлагере Треблинка.

В 1940 году вместе с воспитанниками «Дома сирот» был перемещён в Варшавское гетто. Он отклонил все предложения неевреев-почитателей своего таланта вывести его из гетто и спрятать на «арийской» стороне.

Януш Корчак с учениками в гетто

Корчак с детьми

Януш Корчак со студентами

Януш Корчак с учениками в Мерезине, 1935

Корчак с детьми и учителями

Корчак с детьми

Корчак, 1935

Корчака казнили в Треблинке 6 августа 1942 г. Не исключено, что украинскими травниками, такими, как "Иван Грозный" - Марченко или Иван Демьянюк, как раз в то время зверствовавшими в концлагере Треблинка:

Марченко - "Иван Грозный" и Ткачук

Зоопарк в Треблинке возле бараков украинцев
Отсюда

Когда немцы оккупируют Польшу, у всемирно известного писателя, врача, педагога Корчака появляется возможность уехать… Но он возвращается в «Дом Сирот», который уже находился на территории Варшавского гетто.

Несмотря на творящиеся вокруг ужасы, Корчак не теряет веру в человека: «С радостью подтверждаю, что за малыми исключениями человек - существо и разумное и доброе».

Когда «Дом Сирот» в полном составе немцы отправляли в концлагерь Треблинка, Корчаку снова было предложено спастись. Но он принял решение до конца оставаться со своими детьми… В августе 1942 года он погибает вместе с воспитанниками и несколькими воспитателями в газовых камерах концлагеря Треблинка.

За три месяца до гибели, в мае 1942 года, Корчак начал вести Дневник. Одна из последних записей в Дневнике: «Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…»

Когда незадолго до гибели кто-то спросил Корчака, что бы он сделал после освобождения, - если дождется, конечно, - доктор ответил, что хотел бы воспитывать осиротевших немецких детей.

Зная, что ожидает его воспитанников Корчак писал: «Если бы можно было остановить солнце, то это надо было сделать именно сейчас» (имея в виду, что только чудо может спасти детей). Но Чуда не произошло. Корчак не мог спасти детей, он лишь мог разделить с ними их судьбу. Он не мог поступить иначе, ведь он учил их «Добру, Красоте и Свободе».

На месте смерти Корчака, в Треблинке стоит большой камень. На нем короткая надпись: «Януш Корчак и дети».

Януш Корчак является всемирно известным педагогом, врачом и писателем. Во время Второй мировой войны он добровольно отправился в концентрационный лагерь, не бросив своих воспитанников.

В результате, все сироты, включая его самого, погибли в газовой камере. При этом лично ему многократно предлагали свободу, но он наотрез отказался оставлять детей.

В удивительной биографии Януша Корчака вы найдете то, чего нет практически ни в одной известного человека.

Биография Януша Корчака

Подлинное имя Януша Корачака – Эрш Хенрик Гольдшмит. Он родился 22 июля 1878 г. в Царстве Польском, входившим в состав Российской империи. Януш рос в обеспеченной еврейской семье.

Его отец, Юзеф Гольдшмидт, был преуспевающим юристом. Члены семейства не стремились придерживаться еврейских традиций, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Даже своего сына родители называли на польский лад Генриком.

Детство и юность

Детство будущего педагога трудно назвать радостным. В отношение к евреям оставляло желать лучшего, вследствие чего семья Януша Корачака сталкивались с определенными трудностями.

К тому же в учебных заведениях того времени преподаватели были очень суровыми и грубыми. Когда мальчик пошел учиться в гимназию, он на собственном опыте испытал все ужасы педагогического воспитания.

Учителям разрешалось наказывать учеников самым жестоким образом. На детей постоянно повышали голос, били и даже подвергали публичной порке.

Приблизительно за 200 лет до этого другой выдающийся выступал резко против таких методов воспитания и обучения детей.

Когда Янушу Корчаку исполнилось 11 лет, его отца отправили в клинику, поскольку у него обнаружились психические расстройства.

Лечение стоило очень дорого, в результате чего, семейство Гольдшмитов оказалось в тяжелом материальном положении.

Чтение поэзии и сочинение собственных стихов стали для любознательного юноши единственным отвлечением от житейских проблем.

15-летний педагог

Так как Генрик прекрасно учился в гимназии, в 15-летнем возрасте он начал заниматься репетиторством. Многие ученики юного педагога были его ровесниками.

Однако все они внимательно слушали Корчака, поскольку ему удавалось интересно преподносить даже самый скучный материал.

Врач, учитель и писатель

Через 3 года Януш Корчак осознал, чему он больше всего хочет посвятить свою жизнь.

Януш Корчак

В статье он спрашивал у читателя: «Настанет ли то время, когда родители прекратят думать о каких-либо бытовых вещах и развлечениях, а вместо этого наконец-то займутся воспитанием детей?».

Он подчеркивал мысль о том, что ответственность за воспитание ребенка лежит на плечах матерей и отцов, а не на нянях.

Редактор издания, в котором печатался Корчак, высоко оценил талант Януша. Он предложил молодому парню вести колонку в еженедельнике, на что тот с радостью согласился.

Однако в то время он относился к своей писательской деятельности скорее, как к , а не как к работе.

Вскоре после этого умер отец Корчака, поэтому Янушу пришлось самостоятельно обеспечивать семью. Для этого, он решил поступить в Варшавский университет на медицинский факультет.

Ему казалось, что став врачом он поправит свое финансовое положение и одновременно с этим поможет многим людям.

Несмотря на учебу, писать Януш Корчак не перестал. Он сочинил пьесу «Каким путем?», в которой рассказывалось о психически больном человеке. В ней он поделился собственными переживаниями, вызванными болезнью отца.

Псевдоним «Януш Корчак»

Когда Эрш Хенрик Гольдшмит выставил свою новую пьесу на конкурс, он впервые подписался псевдонимом Януш Корчак . С этого момента он стал известен во всем мире именно под этим именем.

Подобные вещи происходили в жизни многих выдающихся людей, например:

• Фредди Меркьюри (Фаррух Балсара)

После получения медицинского образования в 1905 г. Януш Корчак стал заниматься врачебной практикой. В его по-прежнему больше знали под настоящим именем – Хенрика Гольдшмита.

Война и признание

В 1905 г. началась русско-японская война, которая, благодаря гениальному русскому дипломату , закончилась .

Тогда же 27-летнего Корчака призвали на службу в качестве военного врача. На передовой он не только лечил солдат, но и старался поддерживать их морально.

После окончания войны Януш возвратился в Польшу. Для него было большой неожиданностью и удивлением то, что его произведения уже пользовались там большой популярностью.

Несмотря на это, он все-таки продолжил работать медиком.

«Дом Сирот» Корчака

В течение следующих двух лет Януш Корчак успел побывать в , и . В этих странах он изучал разные .

Накопив большой багаж знаний в данной области, он смог усовершенствовать собственные педагогические методы.

В 1910 г. Корчак решает уйти из медицины. Вместо этого он становится руководителем «Дома сирот», построенного для еврейских детей. По причине того, что Януш уже имел определенную известность, ему удалось привлечь для возведения здания.

Детский дом Корчака продолжает действовать по сей день

С этого момента началась его профессиональная педагогическая деятельность. Владея большими знаниями в области педагогики, он пытался разработать собственную систему, которая позволила бы ему воспитывать в детях лучшие человеческие качества.

Нужно заметить, что Корчак стал работать в Польше не случайно. Дело в том, что тогда среди поляков процветал антисемитизм, поэтому педагог в первую очередь хотел помочь дискриминируемым еврейским детям.

Спустя 2 года «Дом сирот» был полностью отстроен. В нем было 4 этажа со множеством обустроенных помещений.

Как любить ребенка

В первые месяцы Януш Корчак со своей соратницей Стефанией Вильчинской работал практически без отдыха и сна. Им приходилось полностью перевоспитывать вчерашних беспризорников, что было весьма нелегко.

Януш Корчак и его «правая рука» — Стефания Вильчинская перед зданием Дома сирот в Варшаве

Параллельно с этим он объяснял другим педагогам, работавшим вместе с ним, как следует обращаться с сиротами в самых разных ситуациях.

Краеугольным камнем в педагогической системе Януша Корчака было нравственное воспитание. Он был одним из первых, кому удалось добиться детского самоуправления.

Януш считал, что приют представляет собой равноправную общину, в которой управление и судебная система создаются самим же коллективом. Общий труд и интересы содействуют взаимовыручке и развивают в личности чувство ответственности.

Вскоре похожим путем пойдет знаменитый советский педагог Антон Макаренко. Интересен факт, что Корчак внимательно следил за тем, как Макаренко воспитывал своих беспризорников.

Когда началась Первая мировая война, Корчака снова призвали на фронт в качестве врача. Тогда же он начал писать книгу «Как любить ребенка».

В ней он акцентировал внимание на том, что невозможно полюбить ребенка, не пытаясь увидеть в нем самостоятельную личность. Педагог утверждал, что дети обладают точно такими же правами, как и взрослые.

Бывшие воспитанники Дома сирот на церемонии памяти Януша Корчака в мемориале Яд Ва-Шем.

После окончания войны Януш Корчак оказался в польской независимой армии. Тогда же он заразился тифом, и лишь чудом остался жив. Когда советско-польский конфликт наконец-то закончился, ему разрешили вернуться в свой интернат.

Корчак с прежним рвением совершенствовал свою педагогическую систему. Например, он основал в приюте газету, в которой редакторами и журналистами выступали дети.

Благодаря этому многие ребята научились писать и стремились получать новые знания.

5 заповедей воспитания

Кроме проблем, связанных непосредственно с сами воспитанием сирот, Януш Корчак столкнулся с финансовыми трудностями.

В связи с экономической нестабильностью, многие меценаты перестали оказывать поддержку приюту. Помимо этого, в Польше возрастали антиеврейские настроения.

Какое-то время педагог даже думал о том, чтобы переехать с детьми в Палестину, в которой находились большие еврейские поселения. Но это оказалось просто невозможно.

В 1934 г. Корчак сформулировал 5 заповедей воспитания детей:

1. Любить любого ребенка, а не только собственного.
2. Наблюдать ребенка.
3. Не давить на ребенка.
4. Быть честным перед собой, чтобы стать честным с ребенком.
5. Познать себя, чтобы не иметь преимущества над беззащитным ребенком.

В Варшаве Корчак вел радиопередачу, посвященную воспитанию детей. Он выступал под псевдонимом Старый Доктор. Его труды, в которых он рассказывал о своей педагогической системе, пользовались большой популярностью в мире.

Но у себя на родине Корчак оставался незамеченным, поскольку поляки считали, что еврей не имеет права заниматься воспитанием «их» детей.

10 заповедей Януша Корчака

В 1937 г. антисемитизм в Польше достиг своей кульминации. Янушу запретили выступать на радио. В тот момент он осознал, что ему необходимо срочно переезжать в Палестину.

Однако перевести туда всех детей было практически нереально. Несмотря на презрение со стороны окружавшего его общества, ему не хотелось уезжать за границу.

Жизнь на краю гибели

С началом Второй мировой войны Януш Корчак по-прежнему спасал жизни людей, работая врачом. Когда нацисты захватили Польшу, педагог и его ученики столкнулись с серьезными трудностями.

Для фашистов евреи были недочеловеками. С ними обращались хуже, чем с . Однако Корчак все равно пытался хоть как-то помогать своим воспитанникам.

Под его руководством дети практически полностью обеспечивали себя сами, причем даже одежду шили самостоятельно.

В 1940 г. Януш смог каким-то чудом вывезти учеников в детский лагерь, в котором они могли хотя бы ненадолго забыть о бомбежках и прочих ужасах войны.

Однако уже через несколько месяцев все ребята оказались в Варшавском гетто, а самого Корчака посадили за решетку.

Стоит отметить, что во время пребывания в гетто, он отказался надевать на свою руку повязку со звездой Давида, хотя ее обязан был носить каждый еврей. Этим педагог вызвал к себе особую ненависть со стороны немецкого руководства.

Пробыв в заключении около месяца, ему разрешили жить в гетто вместе с учениками. Когда смерть стала обычным явлением, Корчак решил образовать такое место, в котором бы ребята могли проводить свои последние часы жизни.

Корчак со своими воспитанниками в гетто

Ему хотелось создать такую атмосферу, при которой ребенок мог хотя бы спокойно умереть.

Все эти события, которые происходили с Янушем Корчаком и его воспитанниками, были подробно описаны в дневнике педагога.

Во имя детей

Тем временем фашисты начали постепенно истреблять жителей гетто. Это кажется невероятным, но даже в таких кошмарных условиях Януш Корчак продолжал воспитывать своих учеников.

Он даже устраивал спектакли с участием еле державшихся на ногах детей. Педагог делал все возможное, чтобы в тех чудовищных обстоятельствах имитировать полноценную жизнь, и таким образом давать детям надежду на то, что все скоро пройдет.

Летом 1942 г. вышел приказ, в котором говорилось, что все сироты Корчака подлежат депортации. Куда именно должны были отправить детей – не уточнялось, однако это известие само по себе не предвещало ничего хорошего.

Чуя недоброе, Януш Корчак всячески пытался убедить руководство гетто в том, что его дети очень работоспособны, и могут шить военную одежду для немецких солдат.

Таким образом, он старался ухватиться за любую возможность, которая бы помогла сохранить жизнь несчастным детям.

6 августа 1942 г. все 192 ребенка из приюта были депортированы в концентрационный лагерь Треблинка. Вместе с ними поехали Корчак, его верная подруга Стефания, и еще 8 взрослых.

Смерть великого педагога

Здесь следует уточнить один факт. В связи с тем, что Януш Корчак был всемирной знаменитостью, его пытались спасти от смерти многие известные люди. Однако он все предложения отверг, сказав, что будет со своими воспитанниками до конца.

В момент погрузки детей в товарные вагоны, когда все обитатели «Дома сирот» уже поднялись в вагон поезда, отправлявшегося в лагерь, к Корчаку подошел офицер СС и спросил:
- Это вы написали «Короля Матиуша»? Я читал эту книгу в детстве. Хорошая книга. Вы можете быть свободны.
- А дети?
- Дети поедут в лагерь. Но вы можете покинуть вагон.
- Ошибаетесь. Не могу. Не все люди - мерзавцы.

Польский историк Эммануэль Рингельблюм, прекрасно знавший, что детей из еврейского приюта отправляют в лагерь смерти, оставил такое воспоминание об этом дне:

Пришёл приказ вывести интернат. Нет, этого зрелища я никогда не забуду! Это был не обычный марш к вагонам, это был организованный немой протест против бандитизма! Началось шествие, какого никогда ещё до сих пор не было. Выстроенные четвёрками дети. Во главе – Корчак с глазами, устремлёнными вперед, державший двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала смирно и отдала честь. Когда немцы увидели Корчака, они спросили: «Кто этот человек?» Я не мог больше выдержать – слезы хлынули из моих глаз, и я закрыл лицо руками.

Януш Корчак погиб с детьми в газовой камере в концентрационном лагере Треблинка.

По дороге к смерти Корчак держал на руках двух самых маленьких деток и рассказывал сказку ничего не подозревающим малышам.

Кенотаф Януша Корчака на еврейском кладбище Варшавы
Памятник Янушу Корчаку в Варшаве

В конце хочется выразить сожаление, что такого великого человека, как Януш Корчак, который пошел на добровольную смерть, только бы не оставить своих воспитанников наедине с мраком человеконенавистнической идеологии, не популяризируют сегодня в фильмах.

Если спросить любого молодого человека, знает ли он великого педагога, который пошел на смерть ради детей – едва ли вам ответят.

Почему-то хорошие примеры с трудом прививаются людям, тогда как дурные находят всякую возможность для своего распространения. Налицо действие , увы!

Если же вам вообще нравятся биографии великих людей и – подписывайтесь на сайт . С нами всегда интересно!

Понравился пост? Нажми любую кнопку: