Колчак командовал своим расстрелом. За что большевики расстреляли колчака

Гибель любого человека – это трагедия. Особенно грустно, когда уходит выдающаяся личность. Годы Гражданской войны лишили Россию многих великих военачальников. Но одно дело погибнуть на поле боя и совсем иное быть расстрелянным без суда и следствия, как, например, адмирал Александр Колчак, которому перед смертью даже не зачитали приговор.

Моряк, полярник, адмирал

История не терпит сослагательного наклонения. Тем не менее, если предположить, что в России не случилась Октябрьская революция, об адмирале Колчаке мы бы узнали из энциклопедии великих полярных исследователей. Родился Александр Васильевич Колчак в 1874 году. После окончания Морского кадетского корпуса в 1894 году, его командируют на Тихоокеанский флот. Ненадолго. Спустя четыре года по приглашению известного покорителя Арктики Э.В. Толя Колчак вместе с ним отправляется в арктическую экспедицию. Будущему адмиралу отвели роль гидролога и метеоролога. Во время экспедиции предполагалось обнаружить знаменитую землю Санникова. В том что она существует на самом деле, полярники даже не сомневались. В ходе экспедиции были открыты новые земли. Одному из островов присвоили имя Колчака. Но, к сожалению, Толь из этого путешествия не вернулся. Впоследствии Колчак командовал эсминцем при битве за Порт-Артур. Был в японском плену, по возвращении из которого продолжил полярные исследования. Во период Первой мировой войны Колчак отличился при разминировании минных полей на Балтике и был произведен в чин вице-адмирала. Вскоре его назначили командующим Черноморским флотом.

Верховный правитель России

Когда начались потрясения 1917 года, страна вместо Временного правительства ждала руководства сильного человека, которым, по мнению многих, должен был стать именно Колчак. Испугавшись конкурента, Александр Керенский отправил Колчака в США на два месяца как морского специалиста для консультаций. Когда адмирал уже после прихода к власти большевиков возвращался через Дальний Восток в Россию, он узнал о мирных переговорах новой власти с Германией и расценил данный шаг как предательство. Колчак оставляет службу в России и переходит в английский флот. Однако англичане посчитали, что ему будет лучше возглавить антибольшевистские силы, и отправили его в Россию. В это время большевики терпели поражение за поражением. В Омске было создано Временное сибирское правительство. Колчак становится его военным министром. Но 18 ноября 1918 года это правительство было свергнуто военными, желавшими установить в стране военную диктатуру и поставить во главе А.В. Колчака. Вскоре адмирал был провозглашен Верховным правителем России. По мере успехов армии Колчака, который, освободив Урал, двигался к Волге, его власть признали остальные руководители Белого движения.

Расстрел

К осени 1919 года удача изменила Колчаку. Ему пришлось вести войну на два фронта, что неминуемо вело к поражению. С одной стороны, на него наседали красные, а с другой, путались под ногами партизаны из среды эсеров и различные банды. Во время отступления в Иркутск белочехи, составлявшие костяк армии Колчака, спасая свои жизни, предали Верховного правителя России, отдав его в руки большевиков.

Александра Колчака арестовали 15 января 1920 года в Иркутске. Однако город вскоре окружили верные адмиралу части генерала Сергея Войцеховского, потребовавшие выдать им Колчака. Иркутский Временный революционный комитет запросил Москву на предмет, что делать. Ответ В.И. Ленина был однозначным: никаких сведений о Колчаке не распространять, а когда город займут части Красной Армии телеграфировать, что с адмиралом поступили так-то и так-то из-за опасности белогвардейского мятежа. На деле это означало убийство без суда и следствия. Не теряя времени даром, председатель губчека Чудновский вручил постановление о расправе над адмиралом военному коменданту Иркутска Бурсаку и приказал подготовить расстрельную команду из коммунистов. Когда А.В. Колчаку зачитали постановление о расстреле, он воспринял данное известие спокойно, лишь возмутившись, что его не предали официальному суду. На это Чудновский сказал, что с ним поступят так же, как подручные Колчака поступали с красными командирами. В четыре часа утра 7 февраля 1920 года Колчака вывели на берег реки Ушановки, притока Ангары. Без приговора и предъявления каких-либо обвинений Верховный правитель России был расстрелян, а его труп был брошен в прорубь.

Ещё версии расстрела Колчака

КАК БЫЛ РАССТРЕЛЯН АДМИРАЛ КОЛЧАК
Тот, кто более или менее внимательно изучал биографию Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака, знает эту версию. Когда ранним утром 7 февраля 1920 года на окраине Иркутска на берегу рек Ушаковки и Ангары при их слиянии раздался залп, Адмирал и премьер-министр в его правительстве Виктор Николаевич Пепеляев упали замертво и их тела, положив на санки, свезли к проруби, спустили в Ангару: «Плыви, дескать, Адмирал, в последнее своё плаванье», тела не уплыли далеко от места казни. Одежды на расстрелянных зацепились под водой за лёд, пристыли ко льду, и тела так и остались подо льдом, примерзли к нему. Спустя два с небольшим месяца, весной, когда началось снеготаянье, местные мальчишки, бегая по подталому льду Ангары, заметили тела подо льдом, сказали об этом родителям. Пришли взрослые, вроде это были казаки, либо зажиточные крестьяне, во всяком случае, не поклонники новой власти. Тела были извлечены из-подо льда. По одеждам, по лицам узнали в покойниках Адмирала и предсовмина (адмирала-то уж наверняка и в первую очередь опознали). Взрослые велели мальчишкам строго-настрого держать языки за зубами. Под покровом ночи похоронили Колчака и Пепеляева у церкви на территории Знаменского монастыря… И на могилу тайком долгие годы потом приходили поклонники Адмирала… Что уж дальше – неведомо. То ли тех, кто навещал могилу лидеров Белого движения в Сибири, выследили и взяли, то ли… Словом, было погребение и затерялось… Такая вот легенда. Она долго бытовала. Об этом писали в первые годы советской власти. Писали и в России, и за рубежом. Я читал об этом в иркутской периодике, в эмигрантских изданиях у Р.Гуля, у С.Мельгунова…

Скорее всего, ничего подобного всё ж таки не было. Если бы могила в самом деле существовала, о ней бы узнали и многие из иркутян, и, разумеется, чекисты. И если бы могилу ликвидировали, она бы осталась в памяти, как ликвидированная, было бы посейчас известно точное её местонахождение.

А что же было на самом деле? Какова истина?

Я слышал лет десять-двенадцать назад эту легенду и в пересказе простого охотника-промысловика в таёжном посёлке под Иркутском. Как-то не очень задумывался над её смыслом и сутью, потому что не верил. Знал и легенду о золотом (серебряном) портсигаре, который, якобы, был у адмирала Колчака. Адмирал, якобы взяв из портсигара папиросу, чтобы выкурить перед смертью, подарил портсигар одному из членов расстрельной команды. А одному из руководителей казни, председателю чрезвычайной следственной комиссии Самуилу Чудновскому, вроде бы передал свой носовой платок, в котором был спрятан яд. Адмирал предпочёл умереть как воин, от пули, а не от прибережённого яда. Знал я и о том, что будто бы вместе с Колчаком и Пепеляевым расстреляли в ночь на 7 февраля и какого-то палача-китайца, служившего у белых. Слышал и читал и о том, что Колчак вёл себя перед расстрелом молодцом, достойно, зато его сподвижник, премьер-министр Виктор Пепеляев совсем раскис, был перепуган, молил о пощаде, валяясь в ногах у коменданта Иркутска Ивана Бурсака (настоящая фамилия – Блатиндер. – В.П.). А после весь путь от тюрьмы и до места расстрела дрожал, впав в прострацию, бормотал слова молитв… В малодушное поведение Виктора Пепеляева, потомственного дворянина, генеральского сына, в его мольбы о снисхождении я не верил. Прежде всего, в роду Пепеляевых не было трусов. Напротив, у всех Пепеляевых-мужчин были букеты орденов на груди за храбрость и мужество. Сам Виктор Пепеляев, возглавляя почти год в правительстве Колчака сначала департамент милиции, потом – министерство внутренних дел, понимал, что ни на какое малейшее снисхождение исполнителей приказов рассчитывать ему немыслимо. Незачем унижаться. Понимал, по своей работе знал, что приказы подписывают свыше, а исполнители действуют безукоризненно чётко, ничем их не разжалобишь. Потом, если бы он трусил, боялся смерти, он имел возможность заранее о себе и семье позаботиться, скрыться за рубежом.

Так в чём же дело? Почему Колчака объявили храбрецом, спокойно и с достоинством выслушавшим приговор, так же достойно встретившим смерть, а Виктора Пепеляева назвали жалким трусом?

Зачем-то кому-то это было очень нужно, важно. Как и приплести к высокопоставленным расстреливаемым двоим безымянного китайца-палача. Вот не было в этом случайности! Как совершенно не было и правды. И если рассказы о золотом (серебряном – это по версии главнокомандующего войсками Верховного Правителя генерала К.В. Сахарова) портсигаре, о яде в носовом платке, и о том, что после первого залпа Колчак не упал замертво, в него не хотели целить, он сам скомандовал стрелять по-военному метко. Если всё это можно считать легендами, сочинёнными людьми, которым не хотелось верить в его обыденную мгновенную смерть, то рассказы о палаче-китайце и дрожавшем от момента зачтения приговора в тюрьме и до залпа Викторе Пепеляеве исходили от прямых руководителей расстрела.

Пытаясь докопаться до истины, что же всё-таки за этим кроется, я обратил внимание на одну, кажется, незначительную деталь. При расстреле на Ушаковке/Ангаре 7 февраля присутствовал врач-большевик Фёдор Гусаров. Роль его состояла в том, чтобы засвидетельствовать смерть Колчака и Пепеляева после винтовочного залпа. 45-летний врач-большевик, выпускник Петербургской военно-медицинской академии, соратник Ленина, в начале 1920 года работал врачом в военном Знаменском госпитале. В книге иркутского журналиста Г.Т. Килессо «Улица имени…» (Иркутск, Вост.– Сиб. кн. изд., изд. 3-е, 1989 г.) на стр. 268-й читаю: «Как врач Ф.В. Гусаров засвидетельствовал смерть Колчака после расстрела». Жизнь Фёдора Гусарова спустя несколько месяцев после этого прервалась. Нет, на Гусарова никто не покушался, он уже в феврале был неизлечимо безнадёжно болен. Его перевели из Иркутска в Омск, назначив заведующим Сибздравотделом, а 27 августа 1920 года он умер от туберкулёза и был похоронен в Омске на площади Красных Героев… О том, что при расстреле на Ушаковке присутствовал врач Фёдор Гусаров, в других воспоминаниях ни слова. Об этом журналисту-иркутянину Г.Т. Килессо рассказал в 1954 году бывший председатель Иркутского военно-революционного комитета А.А. Ширямов. Прошло четверть века со времени ночного расстрела, умер И.В. Сталин и настала хрущёвская «оттепель», Александр Ширямов был в возрасте, за год до кончины мог позволить себе быть более откровенным. Кажется, ну что ж особенного, что присутствовал врач? С другой стороны вопрос: а зачем присутствовал врач, так ли был необходим он там, на Ушаковке февральской ночью 1920-го? Притом ещё, что на весь стотысячный город в нём было всего 47 врачей, свирепствовал тиф и другие инфекционные смертельно опасные болезни, была масса обмороженных, раненых. Что отнимать от дел занятого по горло человека? Правда, что за нужда и благой порыв соблюдать какие-то формальности? Когда достаточно подойти к упавшим после залпа и, говоря современным языком, сделать контрольный выстрел. И – вся тут тебе фиксация смерти…

Я ещё вернусь к врачу Фёдору Васильевичу Гусарову, но сначала постараюсь определить, сколько же было всё-таки в числе участников казни, помимо дружины из семи-восьми человек, приводивших в исполнение приговор, тех, кто руководил ими?

Действительно, сколько же их было?

По воспоминаниям коменданта города Иркутска Ивана Бурсака – «дирижировали» расстрелом двое. Он лично и председатель чрезвычайной следственной комиссии Самуил Чудновский. Бурсак же в своих официальных воспоминаниях (есть ещё и неофициальные) называет и третьего. Коменданта местной тюрьмы. Бурсак не называет его фамилии, но комендантом тюрьмы был подпоручик (или поручик?) В.И. Ишаев.

Читаем у Бурсака:

«К 4 часам утра мы прибыли на берег реки Ушаковки, притоку Ангары. Колчак всё время вёл себя спокойно, а Пепеляев – эта огромная туша – как в лихорадке.

Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На моё предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шёпотом говорит мне:

Я даю команду:

– Взвод, по врагам революции – пли!

Оба падают. Кладём трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так «верховный правитель всея Руси» адмирал Колчак уходит в своё последнее плавание. Возвращаемся в тюрьму. На обороте подлинника постановления ревкома о расстреле Колчака и Пепеляева пишу от руки чернилами (Бурсак написал красными чернилами. – В.П.):

«Постановление Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 года за № 27 приведено в исполнение 7 февраля в 5 часов утра в присутствии председателя чрезвычайной следственной комиссии, коменданта города Иркутска и коменданта иркутской губернской тюрьмы, что и свидетельствуется нижеподписавшимися:

Председатель чрезвычайной следственной комиссии С. Чудновский.

Комендант города Иркутска И. Бурсак».

Две всего подписи. Ни коменданта тюрьмы, ни врача Гусарова автографов нет.

Теперь взглянем на публикацию А.А. Ширямова. Ширямов в своих, изданных в 1926 году в Новосибирске мемуарах, утверждает, что расстреливал Колчака и Пепеляева наряд левых эсеров в присутствии председателя следственной комиссии С.Чудновского и члена ВРК тов. М.Левенсона. Там же сообщает и о третьем расстрелянном – китайце, колчаковском палаче. Бурсака при этом не упоминает вовсе.

Самуил Чудновский, вспоминая расстрел, называет ещё и… священника. Ну, в это вовсе с очень большим трудом верится – что отъявленные безбожники большевики искали бы для своих заклятых врагов ещё и священника. Зато ни у одного из руководителей расстрела ни слова о враче Фёдоре Гусарове. Не странно? Ещё как странно. Фёдора Гусарова как будто бы старательно хотели вывести из круга присутствовавших при казни. Все! И Ширямов, и Бурсак, и Чудновский.

Ещё одна значительная странность. Шифровка председателя СНК В.И. Ленина из Кремля с указанием расстрелять Колчака идёт через зам. председателя Реввоенсовета республики Эфраима Склянского председателю Реввоенсовета – 5 (Пятой армии. – В.П.) Ивану Смирнову:

«Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Берётесь ли сделать архинадёжно?».

Получив такую шифровку из Кремля, Иван Смирнов даёт указание Александру Ширямову:

«Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске, настоящим приказываю вам находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить».

Иван Никитич Смирнов – величина в большевистской иерархии в то время сверхзначимая. Ленин и Троцкий – на равных, Смирнов – правая рука Троцкого. Получив приказ Смирнова уничтожить Колчака, Ширямов, кажется, должен был бы лично проконтролировать «архинадёжное» выполнение приказа. Ему известно, что такое партийная дисциплина. В партии не новичок. Он отвечает за это головой. И, значит, он должен лично убедиться, своими глазами узреть, что сделано всё, как надо. Архинадёжно. Почему же он тогда лично не удосужился прибыть на берег Ушаковки/Ангары? Иркутск 1920-х не очень крупный город, недолго из центра до любой окраинной точки добраться, хоть одна машина, на худой конец конская повозка найдётся для поездки председателя ВРК к месту события. Для С.Чудновского нашлась. У И.Бурсака в официальных воспоминаниях читаем: «Через некоторое время туда (в тюрьму. – В.П.) подъехал и Чудновский». А может, всё-таки Александр Ширямов удосужился, прибыл, присутствовал при расстреле? Но если да, если был лично, то почему позднее ни сам, никто другой ни словом о том не обмолвился? А может, потому, что на берегу Ушаковки при впадении её в Ангару дальше, после залпа, разыгралось такое, о чём председателю Иркутского ВРК потом только одного и хотелось всю оставшуюся жизнь: забыть, не помнить об этом? Уж не говоря о том, что это было государственной тайной…

Обращает на себя внимание факт, что после установления советской власти А.Ширямов, популярнейший в Сибири наравне с Н.Яковлевым, П.Постышевым, Д.Зверевым, занимал до кончины в 1955-м довольно скромные посты. В 1921 – 1923 годах – секретарь Омского губкома, с 1923 года подвизался в Наркомпросе, возглавляя там бюро советского краеведения. Для 40-летнего заслуженного-перезаслуженного боевого революционера, по заданию Кремля руководившего возвращением в центр России золотого эшелона, постишко не по заслугам малозначительный. Может, причина не в том, что ему не давали более высоких постов из-за того, что впал в немилость, а попросту нельзя было эти высокие посты доверять? Может, причина та же, что и у Фёдора Лукоянова? (Напомню, Лукоянов – председатель Пермской губчека в 1918 году. По рангу он должен был присутствовать при расстреле царской семьи в Екатеринбурге, но не присутствовал. Укатил незадолго до кровавой трагедии в Ипатьевском доме в Пермь. А после екатеринбургской расправы с Лукояновым случился нервный срыв, и он потом тридцать последних лет тоже был в тени, на незначительной должности.) Не то же ли примерно случилось и с Ширямовым? И если так, то отчего?

Но всё-таки, однако, сколько человек присутствовало в ночь исполнения приговора Иркутского ревкома на Ушаковке? Может, список такой: А.Ширямов, М.Левенсон, С.Чудновский – точно. Бурсак и комендант тюрьмы Ишаев – под вопросом. (И.Бурсак мог написать строки о приведении приговора в исполнение позднее, не присутствуя при казни, под диктовку А.Ширямова. – В.П.). И обязательно был при расстреле врач-большевик Фёдор Гусаров. О его присутствии проговорился (а может, стонало годы и десятилетия в душе, захотел выговориться, тяготился тем, что унесёт с собой тайну?) Александр Ширямов в 1954 году журналисту Г.Т. Килессо.

Зачем всё-таки был привлечён к участию в расстреле врач Фёдор Гусаров? Какая ему отведена была при этом роль? Терпение. Чуточку позднее об этом.

А пока обратимся к неофициальным воспоминаниям Ивана Бурсака. (В 1969 году, тогда к юбилею поражения белых войск на Восточном фронте, взятию Иркутска и казни Колчака готовился сборник «Разгром Колчака». 74-летний Бурсак оставался, пожалуй, единственным живым участником всемирно известного расстрела в Иркутском Знаменском предместье на р. Ушаковке. Бурсак тоже почему-то после Гражданской войны был не при больших делах, на какой-то хозяйственной работе.)

«Перед расстрелом Колчак спокойно выкурил папиросу, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». После первого залпа сделали ещё два по лежачим – для верности. Напротив Знаменского монастыря была большая прорубь. Там монашки брали воду. Вот в эту прорубь и протолкнули вначале Пепеляева, а затем Колчака вперёд головой. Закапывать не стали, потому что эсеры могли разболтать, и народ бы повалил на могилу. А так концы в воду».

Обратим внимание на количество залпов, называемых Бурсаком: первый – на поражение, еще два – для верности. Нужно ли было в чём-то сомневаться, что-то удостоверять (живы-мертвы ли?) после такой обильной пальбы по врагам революции врачу Фёдору Гусарову? Тем более, что трупы расстрелянных Колчака и Пепеляева протолкнули в большую прорубь. Ну, скажем, в большую прорубь и проталкивать расстрелянных не надо. По Бурсаку выходит, что, готовя расстрел, не позаботились даже о том, чтобы загодя выдолбить во льду свою прорубь. Для того, чтобы «концы в воду». Воспользовались для своих дел прорубью инокинь Знаменского монастыря. Да уж нет. Уж, наверно, если готовились к ликвидации, а потом к «концам в воду», то подсуетились для такого дела основательно. Свою прорубь приготовили. И не совсем рядом с прорубью монахинь должна была быть эта своя спецпрорубь. Скажем так, чрезвычайная прорубь. Ведь приди утром монахини по воду к привычной проруби, какую бы картину они узрели на месте расстрела? Снег утоптан, взрыт, кровь, гильзы. И только ли это? Какие-то, неведомо откуда привезённые сани-розвальни (кто в них впрягался, – кони, люди? – куда они потом исчезли?!), на которых подвозили к проруби расстрелянных. Правда, а куда подевались сани, на которых подвозили трупы к ангарской проруби? Молчание об этом.

В сентябре 1993 года, 9 сентября, я смотрю по надписи на подаренной мне Г.Т. Килессо при встрече в Иркутске книге. Георгий Тимофеевич пересказывал мне слышанное от А.А. Ширямова о проруби на Ангаре так. Прорубь эту, конечно же, подготовили заранее. Достаточно широкую. Не в один квадратный метр площадью. С выходом из тюрьмы к месту расстрела медлили. Вроде как из-за отсутствия машины. Машины, конечно, в Иркутске были. Не такой, как сейчас огромный парк, но были всё же. Но почему-то ставшие хозяевами города большевики не могли их сыскать. Так вот, пока искали машины, потом, не найдя, отправились от тюрьмы вдоль Ушаковки к Ангаре пешком, прорубь затянулась на морозе льдом. Ходьбы от тюрьмы до берега Ангары самое большее 20 – 25 минут. Непонятно, что было ждать машины, что искать её? Чего-то или кого-то другого, может, ждали, искали? Когда грянули выстрелы и можно и нужно было прятать «концы в воду», пришлось долбить вновь образовавшийся на ядрёном морозе лёд. Когда свежую корку льда вскрыли, сбросили в прорубь тела… Не правда ли, странное знание таких детальных подробностей у не присутствовавшего при расстреле председателя Иркутского ВРК Александра Александровича Ширямова? Услышанные в пересказе Бурсака или Чудновского подобные мельчайшие детали трудно сохранить в памяти треть века. Тут, пожалуй, нужно быть очевидцем, участником, организатором.

Вернёмся теперь к двум деталям. К тому, что вместе с Верховным Правителем и предсовмина В.Н. Пепеляевым был расстрелян и китаец-палач, и к тому, что после зачтения постановления Иркутского ревкома В.Н. Пепеляев повёл себя недостойно.

Зачем так настойчиво, навязчиво подаётся деталь о каком-то безымянном палаче? Зачем столько много говорится о постоянно дрожащем перед близкой смертью, бормочущем молитвы Пепеляеве, которому выговаривают: «Встаньте, постыдитесь, умереть достойно не можете». И зачем на его фоне адмирал Колчак очень выпукло преподносится как образец достойнейшего поведения перед лицом смерти? Ведь ни тени, заметим, не брошено на репутацию Адмирала. Репутация наоборот старательно преподнесена безупречной.

А в этом, думается, есть продуманность глубокая. Эти «несущественные» детали (рассказ про некоего мелкого палача, про дрожащего Пепеляева) и назначены для отвлечения. Остальное, остальные подробности – для горького, но удовлетворения всех тех, кто в России и за рубежом почитатель Адмирала. Адмирал жил достойно и принял смерть достойно. Как подобает вождю Белого движения. Это, как главное, и врезается в память. А детали. Они должны быть, естественно, они даже помнятся. Они тоже важны для знавших Адмирала. Но они существенны постольку-поскольку. Хотя именно детали и призваны высвечивать, оттенять величие Адмирала, его презрение к палачам перед ликом собственной смерти. Одна деталь (Пепеляев молил о пощаде) – мало, две (в довесок – китаец-палач) – уже кое-что, уже даже вроде как достаточно для пущей достоверности происходивших событий. После этого вполне естественным кажется, что следом за расстрелом Колчака и Пепеляева тела их спустили в прорубь. «Плыви, Адмирал, в своё последнее плаванье!». Что ещё в этот плавный, лучше сказать естественный, ход событий, кажется, может затесаться?

А вот здесь, сразу после расстрельного залпа, кажется, и могло, и должно было настать и наступило время действий врача-большевика Фёдора Гусарова, о котором я уже упоминал не однажды.

Я начал свой рассказ о расстреле Колчака и Пепеляева с того, что после того как их казнили и спустили тела в прорубь, тела их не уплыли далеко, были вскоре увидены иркутскими мальчишками, дети сообщили взрослым, взрослые предали тайно тела земле.

«Архинадёжно» убить Колчака и Пепеляева поручено было сибирякам. Они прекрасно знали местные условия, знали, что просто спустить в воду трупы расстрелянных – это ещё не значит упрятать концы в воду. Где-то да всплывут тела. Температура воды в ледяной Ангаре такая, что лица, одежды будут в полной сохранности при весеннем вскрытии реки. По лицам и одеждам определят, кого вынесла, прибила к берегу Ангара. Предадут тела земле, к могилам потянутся люди. А перед расстрелом иркутские чекисты и ревкомовцы, надо полагать, крепко подумали, чтобы не осталось абсолютно никаких следов. Что для этого нужно сделать? А нужно сделать так, чтобы ни по лицам, ни по одежде, всплыви где-то трупы, никто в них не смог ни в коем разе опознать Верховного Правителя и предсовмина Виктора Пепеляева. Как это сделать? Просто. Обезобразить до неузнаваемости лица, тела, одежду! Вот для чего, скорее, – а не для засвидетельствования смерти Колчака потребовалось присутствие врача с большим дореволюционным стажем партийной работы Фёдора Гусарова. Как врач он, конечно, хорошо знал, какие яды-кислоты для этого нужны, какие всего действеннее; как практикующий в госпитале врач, имел к ним неограниченный доступ. Клятва Гиппократа – одно, революционная целесообразность и железная партдисциплина – другое… Верится и в то, что залпов было несколько. Только… Только никак не для верности, что не остались в живых жертвы, если ещё и теплятся в жертвах какие-то признаки жизни, в воде подо льдом захлебнутся, – а для того, чтобы выстрелами строго в лица, винтовочными, а, может, вдобавок и револьверными, в упор, пулями измолотить, обезобразить до неузнаваемости лица расстрелянных, потом ещё для верности обработать кислотами-ядами. А после ещё, чтобы не узнали по одежде, по телам, облить горючей смесью и поджечь. В санях-розвальнях. А уж тогда, когда ни лиц, ни одежд, ни тел невозможно будет узнать, – тогда «Плыви, Адмирал, в последнее своё плаванье!». Отнюдь не ново. Екатеринбургские наработки полуторагодовой давности с царской семьей после расстрела в Ипатьевском доме были. Только тогда по глупости чуть не в открытую собирали по всем аптекам Екатеринбурга бутыли с кислотами. В Иркутске действовали умнее, наученные опытом. Или, может, приказом из Центра: «И чтоб никаких следов! Никогда и нигде!». Вот почему, думаю, студёная Ангара потом не выдала никогда ни адмирала Колчака, ни его сподвижника Пепеляева… Вот почему свежеприготовленная прорубь на морозе затянулась толстой ледяной плёнкой и так надолго, почти до рассвета, почти до 5 утра, затянулся ночной расстрел на Ушаковке… Или каннибалистский шабаш, не знаю, как уж и назвать.

Всего лишь версия. Ничем её подкрепить спустя 86 лет невозможно. И вовсе не хочется думать, что именно такой, какой мною нарисована картина, была она в действительности. Но думаю, что реальная картина была очень и очень схожа с той, которую я написал…

Валерий ПРИВАЛИХИН

Расстрел Колчака
(отцу рассказывал дед, несколько раз и со значением)
Имел место в г. Иркутске зимой 1920 года.
Дед видел, как адм. Колчака вели на расстрел, из
окна гимназии (отец помнит название, я забыла).

Адмирал шел, заложив руки за спину, и курил трубку.
Следом за ним двое волокли его помощника (?),
который плакал, цеплялся за них, пытаясь целовать им
сапоги, и выкрикивал: "По недоразумению, братцы, по
недоразумению!" Адмирал один раз вынул трубку изо
рта, чтобы сказать: "Перед кем унижаешься, сволочь?" --
дальше шел молча, куря трубку, заложив руки назад.

Дед (большевик с ранних лет; правда, в гимназии он был
левым эсером -- все соученики разбились по партиям,
на уроки носили шашку, у кого-то было и огнестрельное)
рассказывал отцу про Колчака, что тот будто бы выслужился
из самой простой семьи (но он на самом деле сын офицера-
артиллериста, и даже ученый; основал (вроде бы, хотя и
это странно) Иркутский Университет); что в 1905 году,
когда матросы срывали с офицеров знаки отличия и
отбирали именное оружие, приступили с этим и к Колчаку,
он же вынул шашку и бросил ее в море со словами: "Не
вы мне ее дарили, не вам и снимать." Шашка будто бы
была именная, подарок государя императора. "Ты ведь
знаешь, почему Колчака расстреляли? Был приказ --
чехи уже шли, боялись, что они его освободят." Это
не очень понятно; чехи именно держали адм. под стражей
и выдали большевикам, кажется.
Юлия Фридман

Протоколы заседаний Чрезвычайной Следственной Комиссии по делу Колчака

Кто более или менее внимательно изучал биографию Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака, знает эту версию.

Когда ранним утром 7 февраля 1920 года на окраине Иркутска на берегу рек Ушаковки и Ангары при их слиянии раздался залп, Адмирал и премьер-министр в его правительстве Виктор Николаевич Пепеляев упали замертво и их тела, положив на санки, свезли к проруби, спустили в Ангару: «Плыви, дескать, Адмирал, в последнее своё плаванье», тела не уплыли далеко от места казни. Одежды на расстрелянных зацепились под водой за лёд, пристыли ко льду, и тела так и остались подо льдом, примерзли к нему. Спустя два с небольшим месяца, весной, когда началось снеготаянье, местные мальчишки, бегая по подталому льду Ангары, заметили тела подо льдом, сказали об этом родителям. Пришли взрослые, вроде это были казаки, либо зажиточные крестьяне, во всяком случае, не поклонники новой власти. Тела были извлечены из-подо льда. По одеждам, по лицам узнали в покойниках Адмирала и предсовмина (адмирала-то уж наверняка и в первую очередь опознали). Взрослые велели мальчишкам строго-настрого держать языки за зубами. Под покровом ночи похоронили Колчака и Пепеляева у церкви на территории Знаменского монастыря… И на могилу тайком долгие годы потом приходили поклонники Адмирала… Что уж дальше – неведомо. То ли тех, кто навещал могилу лидеров Белого движения в Сибири, выследили и взяли, то ли… Словом, было погребение и затерялось… Такая вот легенда. Она долго бытовала. Об этом писали в первые годы советской власти. Писали и в России, и за рубежом. Я читал об этом в иркутской периодике, в эмигрантских изданиях у Р.Гуля, у С.Мельгунова…
Скорее всего, ничего подобного всё ж таки не было. Если бы могила в самом деле существовала, о ней бы узнали и многие из иркутян, и, разумеется, чекисты. И если бы могилу ликвидировали, она бы осталась в памяти как ликвидированная, было бы посейчас известно точное её местонахождение.
А что же было на самом деле? Какова истина?
Я слышал лет десять-двенадцать назад эту легенду и в пересказе простого охотника-промысловика в таёжном посёлке под Иркутском. Как-то не очень задумывался над её смыслом и сутью, потому что не верил. Знал и легенду о золотом (серебряном) портсигаре, который, якобы, был у адмирала Колчака. Адмирал, якобы взяв из портсигара папиросу, чтобы выкурить перед смертью, подарил портсигар одному из членов расстрельной команды. А одному из руководителей казни, председателю чрезвычайной следственной комиссии Самуилу Чудновскому, вроде бы передал свой носовой платок, в котором был спрятан яд. Адмирал предпочёл умереть как воин, от пули, а не от прибережённого яда. Знал я и о том, что будто бы вместе с Колчаком и Пепеляевым расстреляли в ночь на 7 февраля и какого-то палача-китайца, служившего у белых. Слышал и читал и о том, что Колчак вёл себя перед расстрелом молодцом, достойно, зато его сподвижник премьер-министр Виктор Пепеляев совсем раскис, был перепуган, молил о пощаде, валяясь в ногах у коменданта Иркутска Ивана Бурсака (настоящая фамилия – Блатиндер. – В.П. ). А после весь путь от тюрьмы и до места расстрела дрожал, впав в прострацию, бормотал слова молитв… В малодушное поведение Виктора Пепеляева, потомственного дворянина, генеральского сына, в его мольбы о снисхождении я не верил. Прежде всего, в роду Пепеляевых не было трусов. Напротив, у всех Пепеляевых-мужчин были букеты орденов на груди за храбрость и мужество. Сам Виктор Пепеляев, возглавляя почти год в правительстве Колчака сначала департамент милиции, потом – министерство внутренних дел, понимал, что ни на какое малейшее снисхождение исполнителей приказов рассчитывать ему немыслимо. Незачем унижаться. Понимал, по своей работе знал, что приказы подписывают свыше, а исполнители действуют безукоризненно чётко, ничем их не разжалобишь. Потом, если бы он трусил, боялся смерти, он имел возможность заранее о себе и семье позаботиться, скрыться за рубежом.
Так в чём же дело? Почему Колчака объявили храбрецом, спокойно и с достоинством выслушавшим приговор, так же достойно встретившим смерть, а Виктора Пепеляева назвали жалким трусом?
Зачем-то кому-то это было очень нужно, важно. Как и приплести к высокопоставленным расстреливаемым двоим безымянного китайца-палача. Вот не было в этом случайности! Как совершенно не было и правды. И если рассказы о золотом (серебряном – это по версии главнокомандующего войсками Верховного Правителя генерала К.В. Сахарова) портсигаре, о яде в носовом платке, и о том, что после первого залпа Колчак не упал замертво, в него не хотели целить, он сам скомандовал стрелять по-военному метко. Если всё это можно считать легендами, сочинёнными людьми, которым не хотелось верить в его обыденную мгновенную смерть, то рассказы о палаче-китайце и дрожавшем от момента зачтения приговора в тюрьме и до залпа Викторе Пепеляеве исходили от прямых руководителей расстрела.
Пытаясь докопаться до истины, что же всё-таки за этим кроется, я обратил внимание на одну, кажется, незначительную деталь. При расстреле на Ушаковке/Ангаре 7 февраля присутствовал врач-большевик Фёдор Гусаров. Роль его состояла в том, чтобы засвидетельствовать смерть Колчака и Пепеляева после винтовочного залпа. 45-летний врач-большевик, выпускник Петербургской военно-медицинской академии, соратник Ленина, в начале 1920 года работал врачом в военном Знаменском госпитале. В книге иркутского журналиста Г.Т. Килессо «Улица имени…» (Иркутск, Вост.– Сиб. кн. изд., изд. 3-е, 1989 г.) на стр. 268-й читаю: «Как врач Ф.В. Гусаров засвидетельствовал смерть Колчака после расстрела». Жизнь Фёдора Гусарова спустя несколько месяцев после этого прервалась. Нет, на Гусарова никто не покушался, он уже в феврале был неизлечимо безнадёжно болен. Его перевели из Иркутска в Омск, назначив заведующим Сибздравотделом, а 27 августа 1920 года он умер от туберкулёза и был похоронен в Омске на площади Красных Героев… О том, что при расстреле на Ушаковке присутствовал врач Фёдор Гусаров, в других воспоминаниях ни слова. Об этом журналисту-иркутянину Г.Т. Килессо рассказал в 1954 году бывший председатель Иркутского военно-революционного комитета А.А. Ширямов. Прошло четверть века со времени ночного расстрела, умер И.В. Сталин и настала хрущёвская «оттепель», Александр Ширямов был в возрасте, за год до кончины мог позволить себе быть более откровенным. Кажется, ну что ж особенного, что присутствовал врач? С другой стороны вопрос: а зачем присутствовал врач, так ли был необходим он там, на Ушаковке, февральской ночью 1920-го? Притом ещё, что на весь стотысячный город в нём было всего 47 врачей, свирепствовал тиф и другие инфекционные смертельно опасные болезни, была масса обмороженных, раненых. Что отнимать от дел занятого по горло человека? Правда, что за нужда и благой порыв соблюдать какие-то формальности? Когда достаточно подойти к упавшим после залпа и, говоря современным языком, сделать контрольный выстрел. И – вся тут тебе фиксация смерти…
Я ещё вернусь к врачу Фёдору Васильевичу Гусарову, но сначала постараюсь определить, сколько же было всё-таки в числе участников казни, помимо дружины из семи-восьми человек, приводивших в исполнение приговор, тех, кто руководил ими?
Действительно, сколько же их было?
По воспоминаниям коменданта города Иркутска Ивана Бурсака – «дирижировали» расстрелом двое. Он лично и председатель чрезвычайной следственной комиссии Самуил Чудновский. Бурсак же в своих официальных воспоминаниях (есть ещё и неофициальные) называет и третьего. Коменданта местной тюрьмы. Бурсак не называет его фамилии, но комендантом тюрьмы был подпоручик (или поручик?) В.И. Ишаев.
Читаем у Бурсака:
«К 4 часам утра мы прибыли на берег реки Ушаковки, притоку Ангары. Колчак всё время вёл себя спокойно, а Пепеляев – эта огромная туша – как в лихорадке.
Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На моё предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шёпотом говорит мне:
– Пора.
Я даю команду:
– Взвод, по врагам революции – пли!
Оба падают. Кладём трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так «верховный правитель всея Руси» адмирал Колчак уходит в своё последнее плавание. Возвращаемся в тюрьму. На обороте подлинника постановления ревкома о расстреле Колчака и Пепеляева пишу от руки чернилами (Бурсак написал красными чернилами. – В.П.):
«Постановление Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 года за № 27 приведено в исполнение 7 февраля в 5 часов утра в присутствии председателя чрезвычайной следственной комиссии, коменданта города Иркутска и коменданта иркутской губернской тюрьмы, что и свидетельствуется нижеподписавшимися:
Председатель чрезвычайной следственной комиссии С. Чудновский.
Комендант города Иркутска И. Бурсак».
Две всего подписи. Ни коменданта тюрьмы, ни врача Гусарова автографов нет.
Теперь взглянем на публикацию А.А. Ширямова. Ширямов в своих, изданных в 1926 году в Новосибирске мемуарах, утверждает, что расстреливал Колчака и Пепеляева наряд левых эсеров в присутствии председателя следственной комиссии С.Чудновского и члена ВРК тов. М.Левенсона. Там же сообщает и о третьем расстрелянном – китайце, колчаковском палаче. Бурсака при этом не упоминает вовсе.
Самуил Чудновский, вспоминая расстрел, называет ещё и… священника. Ну, в это вовсе с очень большим трудом верится – что отъявленные безбожники большевики искали бы для своих заклятых врагов ещё и священника. Зато ни у одного из руководителей расстрела ни слова о враче Фёдоре Гусарове. Не странно? Ещё как странно. Фёдора Гусарова как будто бы старательно хотели вывести из круга присутствовавших при казни. Все! И Ширямов, и Бурсак, и Чудновский.
Ещё одна значительная странность. Шифровка председателя СНК В.И. Ленина из Кремля с указанием расстрелять Колчака идёт через зам. председателя Реввоенсовета республики Эфраима Склянского председателю Реввоенсовета – 5 (Пятой армии. – В.П. ) Ивану Смирнову:
«Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Берётесь ли сделать архинадёжно?».
Получив такую шифровку из Кремля, Иван Смирнов даёт указание Александру Ширямову:
«Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске, настоящим приказываю вам находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить».
Иван Никитич Смирнов – величина в большевистской иерархии в то время сверхзначимая. Ленин и Троцкий – на равных, Смирнов – правая рука Троцкого. Получив приказ Смирнова уничтожить Колчака, Ширямов, кажется, должен был бы лично проконтролировать «архинадёжное» выполнение приказа. Ему известно, что такое партийная дисциплина. В партии не новичок. Он отвечает за это головой. И, значит, он должен лично убедиться, своими глазами узреть, что сделано всё, как надо. Архинадёжно. Почему же он тогда лично не удосужился прибыть на берег Ушаковки/Ангары? Иркутск 1920-х не очень крупный город, недолго из центра до любой окраинной точки добраться, хоть одна машина, на худой конец конская повозка найдётся для поездки председателя ВРК к месту события. Для С.Чудновского нашлась. У И.Бурсака в официальных воспоминаниях читаем: «Через некоторое время туда (в тюрьму. – В.П. ) подъехал и Чудновский». А может, всё-таки Александр Ширямов удосужился, прибыл, присутствовал при расстреле? Но если да, если был лично, то почему позднее ни сам, никто другой ни словом о том не обмолвился? А может, потому, что на берегу Ушаковки при впадении её в Ангару дальше, после залпа, разыгралось такое, о чём председателю Иркутского ВРК потом только одного и хотелось всю оставшуюся жизнь: забыть, не помнить об этом? Уж не говоря о том, что это было государственной тайной…
Обращает на себя внимание факт, что после установления советской власти А.Ширямов, популярнейший в Сибири наравне с Н.Яковлевым, П.Постышевым, Д.Зверевым, занимал до кончины в 1955-м довольно скромные посты. В 1921 – 1923 годах – секретарь Омского губкома, с 1923 года подвизался в Наркомпросе, возглавляя там бюро советского краеведения. Для 40-летнего заслуженного-перезаслуженного боевого революционера, по заданию Кремля руководившего возвращением в центр России золотого эшелона, постишко не по заслугам малозначительный. Может, причина не в том, что ему не давали более высоких постов из-за того, что впал в немилость, а попросту нельзя было эти высокие посты доверять? Может, причина та же, что и у Фёдора Лукоянова? (Напомню, Лукоянов – председатель Пермской губчека в 1918 году. По рангу он должен был присутствовать при расстреле царской семьи в Екатеринбурге, но не присутствовал. Укатил незадолго до кровавой трагедии в Ипатьевском доме в Пермь. А после екатеринбургской расправы с Лукояновым случился нервный срыв, и он потом тридцать последних лет тоже был в тени, на незначительной должности.) Не то же ли примерно случилось и с Ширямовым? И если так, то отчего?
Но всё-таки, однако, сколько человек присутствовало в ночь исполнения приговора Иркутского ревкома на Ушаковке? Может, список такой: А.Ширямов, М.Левенсон, С.Чудновский – точно. Бурсак и комендант тюрьмы Ишаев – под вопросом. (И.Бурсак мог написать строки о приведении приговора в исполнение позднее, не присутствуя при казни, под диктовку А.Ширямова. – В.П. ). И обязательно был при расстреле врач-большевик Фёдор Гусаров. О его присутствии проговорился (а может, стонало годы и десятилетия в душе, захотел выговориться, тяготился тем, что унесёт с собой тайну?) Александр Ширямов в 1954 году журналисту Г.Т. Килессо.
Зачем всё-таки был привлечён к участию в расстреле врач Фёдор Гусаров? Какая ему отведена была при этом роль? Терпение. Чуточку позднее об этом.
А пока обратимся к неофициальным воспоминаниям Ивана Бурсака. (В 1969 году, тогда к юбилею поражения белых войск на Восточном фронте, взятию Иркутска и казни Колчака готовился сборник «Разгром Колчака». 74-летний Бурсак оставался, пожалуй, единственным живым участником всемирно известного расстрела в Иркутском Знаменском предместье на р. Ушаковке. Бурсак тоже почему-то после Гражданской войны был не при больших делах, на какой-то хозяйственной работе.)
«Перед расстрелом Колчак спокойно выкурил папиросу, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». После первого залпа сделали ещё два по лежачим – для верности. Напротив Знаменского монастыря была большая прорубь. Там монашки брали воду. Вот в эту прорубь и протолкнули вначале Пепеляева, а затем Колчака вперёд головой. Закапывать не стали, потому что эсеры могли разболтать, и народ бы повалил на могилу. А так концы в воду».
Обратим внимание на количество залпов, называемых Бурсаком: первый – на поражение, еще два – для верности. Нужно ли было в чём-то сомневаться, что-то удостоверять (живы-мертвы ли?) после такой обильной пальбы по врагам революции врачу Фёдору Гусарову? Тем более, что трупы расстрелянных Колчака и Пепеляева протолкнули в большую прорубь. Ну, скажем, в большую прорубь и проталкивать расстрелянных не надо. По Бурсаку выходит, что, готовя расстрел, не позаботились даже о том, чтобы загодя выдолбить во льду свою прорубь. Для того, чтобы «концы в воду». Воспользовались для своих дел прорубью инокинь Знаменского монастыря. Да уж нет. Уж, наверно, если готовились к ликвидации, а потом к «концам в воду», то подсуетились для такого дела основательно. Свою прорубь приготовили. И не совсем рядом с прорубью монахинь должна была быть эта своя спецпрорубь. Скажем так, чрезвычайная прорубь. Ведь приди утром монахини по воду к привычной проруби, какую бы картину они узрели на месте расстрела? Снег утоптан, взрыт, кровь, гильзы. И только ли это? Какие-то, неведомо откуда привезённые сани-розвальни (кто в них впрягался, – кони, люди? – куда они потом исчезли?!), на которых подвозили к проруби расстрелянных. Правда, а куда подевались сани, на которых подвозили трупы к ангарской проруби? Молчание об этом.
В сентябре 1993 года, 9 сентября, я смотрю по надписи на подаренной мне Г.Т. Килессо при встрече в Иркутске книге. Георгий Тимофеевич пересказывал мне слышанное от А.А. Ширямова о проруби на Ангаре так. Прорубь эту, конечно же, подготовили заранее. Достаточно широкую. Не в один квадратный метр площадью. С выходом из тюрьмы к месту расстрела медлили. Вроде как из-за отсутствия машины. Машины, конечно, в Иркутске были. Не такой, как сейчас огромный парк, но были всё же. Но почему-то ставшие хозяевами города большевики не могли их сыскать. Так вот, пока искали машины, потом, не найдя, отправились от тюрьмы вдоль Ушаковки к Ангаре пешком, прорубь затянулась на морозе льдом. Ходьбы от тюрьмы до берега Ангары самое большее 20 – 25 минут. Непонятно, что было ждать машины, что искать её? Чего-то или кого-то другого, может, ждали, искали? Когда грянули выстрелы и можно и нужно было прятать «концы в воду», пришлось долбить вновь образовавшийся на ядрёном морозе лёд. Когда свежую корку льда вскрыли, сбросили в прорубь тела… Не правда ли, странное знание таких детальных подробностей у не присутствовавшего при расстреле председателя Иркутского ВРК Александра Александровича Ширямова? Услышанные в пересказе Бурсака или Чудновского подобные мельчайшие детали трудно сохранить в памяти треть века. Тут, пожалуй, нужно быть очевидцем, участником, организатором.
Вернёмся теперь к двум деталям. К тому, что вместе с Верховным Правителем и предсовмина В.Н. Пепеляевым был расстрелян и китаец-палач, и к тому, что после зачтения постановления Иркутского ревкома В.Н. Пепеляев повёл себя недостойно.
Зачем так настойчиво, навязчиво подаётся деталь о каком-то безымянном палаче? Зачем столько много говорится о постоянно дрожащем перед близкой смертью, бормочущем молитвы Пепеляеве, которому выговаривают: «Встаньте, постыдитесь, умереть достойно не можете». И зачем на его фоне адмирал Колчак очень выпукло преподносится как образец достойнейшего поведения перед лицом смерти? Ведь ни тени, заметим, не брошено на репутацию Адмирала. Репутация наоборот старательно преподнесена безупречной.
А в этом, думается, есть продуманность глубокая. Эти «несущественные» детали (рассказ про некоего мелкого палача, про дрожащего Пепеляева) и назначены для отвлечения. Остальное, остальные подробности – для горького, но удовлетворения всех тех, кто в России и за рубежом почитатель Адмирала. Адмирал жил достойно и принял смерть достойно. Как подобает вождю Белого движения. Это, как главное, и врезается в память. А детали. Они должны быть, естественно, они даже помнятся. Они тоже важны для знавших Адмирала. Но они существенны постольку-поскольку. Хотя именно детали и призваны высвечивать, оттенять величие Адмирала, его презрение к палачам перед ликом собственной смерти. Одна деталь (Пепеляев молил о пощаде) – мало, две (в довесок – китаец-палач) – уже кое-что, уже даже вроде как достаточно для пущей достоверности происходивших событий. После этого вполне естественным кажется, что следом за расстрелом Колчака и Пепеляева тела их спустили в прорубь. «Плыви, Адмирал, в своё последнее плаванье!». Что ещё в этот плавный, лучше сказать естественный, ход событий, кажется, может затесаться?
А вот здесь, сразу после расстрельного залпа, кажется, и могло, и должно было настать и наступило время действий врача-большевика Фёдора Гусарова, о котором я уже упоминал не однажды.
Я начал свой рассказ о расстреле Колчака и Пепеляева с того, что после того как их казнили и спустили тела в прорубь, тела их не уплыли далеко, были вскоре увидены иркутскими мальчишками, дети сообщили взрослым, взрослые предали тайно тела земле.
«Архинадёжно» убить Колчака и Пепеляева поручено было сибирякам. Они прекрасно знали местные условия, знали, что просто спустить в воду трупы расстрелянных – это ещё не значит упрятать концы в воду. Где-то да всплывут тела. Температура воды в ледяной Ангаре такая, что лица, одежды будут в полной сохранности при весеннем вскрытии реки. По лицам и одеждам определят, кого вынесла, прибила к берегу Ангара. Предадут тела земле, к могилам потянутся люди. А перед расстрелом иркутские чекисты и ревкомовцы, надо полагать, крепко подумали, чтобы не осталось абсолютно никаких следов. Что для этого нужно сделать? А нужно сделать так, чтобы ни по лицам, ни по одежде, всплыви где-то трупы, никто в них не смог ни в коем разе опознать Верховного Правителя и предсовмина Виктора Пепеляева. Как это сделать? Просто. Обезобразить до неузнаваемости лица, тела, одежду! Вот для чего, скорее, – а не для засвидетельствования смерти Колчака потребовалось присутствие врача с большим дореволюционным стажем партийной работы Фёдора Гусарова. Как врач он, конечно, хорошо знал, какие яды-кислоты для этого нужны, какие всего действеннее; как практикующий в госпитале врач, имел к ним неограниченный доступ. Клятва Гиппократа – одно, революционная целесообразность и железная партдисциплина – другое… Верится и в то, что залпов было несколько. Только… Только никак не для верности, что не остались в живых жертвы, если ещё и теплятся в жертвах какие-то признаки жизни, в воде подо льдом захлебнутся, – а для того, чтобы выстрелами строго в лица, винтовочными, а, может, вдобавок и револьверными, в упор, пулями измолотить, обезобразить до неузнаваемости лица расстрелянных, потом ещё для верности обработать кислотами-ядами. А после ещё, чтобы не узнали по одежде, по телам, облить горючей смесью и поджечь. В санях-розвальнях. А уж тогда, когда ни лиц, ни одежд, ни тел невозможно будет узнать, – тогда «Плыви, Адмирал, в последнее своё плаванье!». Отнюдь не ново. Екатеринбургские наработки полуторагодовой давности с царской семьей после расстрела в Ипатьевском доме были. Только тогда по глупости чуть не в открытую собирали по всем аптекам Екатеринбурга бутыли с кислотами. В Иркутске действовали умнее, наученные опытом. Или, может, приказом из Центра: «И чтоб никаких следов! Никогда и нигде!». Вот почему, думаю, студёная Ангара потом не выдала никогда ни адмирала Колчака, ни его сподвижника Пепеляева… Вот почему свежеприготовленная прорубь на морозе затянулась толстой ледяной плёнкой и так надолго, почти до рассвета, почти до 5 утра, затянулся ночной расстрел на Ушаковке… Или каннибалистский шабаш, не знаю, как уж и назвать.
Всего лишь версия. Ничем её подкрепить спустя 86 лет невозможно. И вовсе не хочется думать, что именно такой, какой мною нарисована картина, была она в действительности. Но думаю, что реальная картина была очень и очень схожа с той, которую я написал…

«Он предъявлял к себе высокие требования и других не унижал снисходительностью к человеческим слабостям. Он не разменивался сам, и с ним нельзя было размениваться по мелочам - это ли не уважение к человеку?».

Так писала о Колчаке Анна Васильевна Тимирева - женщина, разделившая с ним страшную судьбу, но ни разу не пожалевшая об этом.

Анна Тимирева была дочерью директора Московской консерватории, выдающегося русского пианиста, педагога и дирижера Василия Ильича Сафонова, воспитавшего многих известных пианистов.

До 18 лет эта романтичная девушка жила в мире музыки и книг. Потом вышла замуж за 43-летнего адмирала Тимирева, героя Порт-Артура, родила сына.

До встречи с Колчаком жизнь её была размеренной и благополучной, да и у него была надежная семья, в которой тоже рос сын…

«Это Адмирал-Полярный, тот самый», - шепнул Анне Васильевне муж, раскланявшись с проходившим мимо моряком. Так началось их знакомство.

А на следующий день они случайно встретились у друзей и внезапно почувствовали: это - судьба.

- Я так давно искала тебя.

- Разве это было так трудно?

- На это ушла вся моя жизнь.

- Но у тебя впереди еще так много!

- У нас.

- Ты права: у нас.

С этого дня они жили ожиданием встречи. А расставшись, писали друг другу. Сохранились письма, короткие записки на обрывках бумаги:

«Когда я подходил к Гельсингфорсу и знал, что увижу Вас, он казался мне лучшим городом в мире»;

«Я всегда думаю о Вас»;

«Я больше чем люблю Вас»…

Тем временем обстановка в стране накалялась. Офицерам стало опасно появляться на городских улицах. Матросы могли сорвать погоны, а то и просто поставить к стенке. Подчиненные отказывались выполнять приказы.

После отставки с поста командующего и прощания с Черным морем Адмирал-Полярный метался по белу свету: обучал американцев и японцев минному делу, побывал в Англии, Франции, Китае, Индии, Сингапуре. Но от приглашения остаться за границей отказывался.

В это тревожное время разлука с Колчаком была особенно тяжела для Анны. Она жила только ожиданием писем, а когда они приходили, запиралась, читала и плакала…

«Вы, милая, обожаемая Анна Васильевна, так далеки от меня, что иногда представляетесь каким-то сном. В такую тревожную ночь в совершенно чужом и совершенно ненужном городе я сижу перед Вашим портретом и пишу Вам эти строки. Даже звезды, на которые я смотрю, думая о Вас, - Южный Крест, Скорпион, Центавр, Арго - все чужое. Я буду, пока существую, думать о моей звезде - о Вас, Анна Васильевна».

Когда муж Анны Васильевны был откомандирован новой властью на Дальний Восток для ликвидации имущества Тихоокеанского флота, она отправила сына к матери, в Кисловодск, и поехала вместе с мужем.

Она всей душой стремилась во Владивосток, зная, что Колчак в Харбине - там сосредоточивались войска белых. Едва прибыв во Владивосток, она отправила ему через английское посольство письмо, дождалась ответа и, пообещав мужу вернуться, помчалась в Харбин…

- Мы не виделись, по-моему, целую вечность, Анна.

- Мне кажется, больше.

- Неужели через день — два опять на целую вечность?

- Теперь каждый день - вечность, милый.

- А вы не уезжайте.

- Не шутите так, Александр Васильевич.

- А я и не шучу, Анна. Останьтесь со мной, я буду вашим рабом, буду чистить ваши ботинки…

Тимирева написала мужу, что не вернется. Она жгла мосты, не оглядываясь на прошлое. Единственно, о чем болело сердце, - о сыне Володе.

А тем временем в Сибири разгоралось пламя гражданской войны. Столицей Сибири был объявлен Омск, где находились Директория и Совет министров.

Директория, состоявшая по большей части из эсеров, не могла справиться со все возраставшей анархией, с хаосом. 18 ноября 1918 года военные совершили переворот, передав всю полноту власти адмиралу Колчаку.

Позже его назовут диктатором, но справедливо ли это? К власти он не рвался, да и характером обладал не деспотичным.

Колчак был вспыльчив, но отходчив, прямолинеен, но добр и простодушен, как большинство сильных людей. Внешне суров, но доверчив, порой даже наивен. И не отступал от принципов. Это мешало ему в политической борьбе.

Если бы Колчак объявил, что обещает крестьянам землю, как это делали большевики, его армию удалось бы спасти. Но он считал, что не вправе распоряжаться землей, что этот вопрос может решать только Учредительное собрание, избранное народом.

Если бы Колчак пообещал свободу Финляндии - такое условие выдвигал ему барон Маннергейм, он получил бы военную помощь. Но адмирал отказался, считая, что и этот вопрос может решить только Учредительное собрание.

Он был демократом, свято чтил законность, а во времена борьбы за власть и анархии такая позиция обречена на провал.

После разгрома белой армии в Сибири Колчаку предложили бежать за границу под видом солдата, но он отказался и был арестован.

Анну постигла та же участь. Они сидели в одной тюрьме и иногда виделись на прогулке. На допросах Колчак никогда не называл Анну женой, надеясь отвести опасность от любимой женщины, спасти ее. Только перед расстрелом он попросил о свидании с ней, но получил отказ.

Утром 7 февраля 1920 года Колчака вывели на расстрел. Он отверг предложение завязать глаза и сам командовал своим расстрелом. Тело Колчака бросили в прорубь.

А для Анны с этих пор началась непрерывная череда арестов, тюрем, лагерей, ссылок: Бутырка, Караганда, Забайкалье, Енисейск… В промежутках между арестами она работала библиотекарем, чертежницей, маляром, воспитательницей в детском саду.

В 1938 году узнала об аресте сына, молодого художника Владимира Тимирева. А еще через десять лет на Карагандинском лагпункте услышала страшный рассказ о гибели Владимира. Уголовники забили его насмерть в лагерной бане. Тело сбросили в общую яму за зоной.

Как жить после этого? Но был у Анны Тимиревой какой-то внутренний стержень, который не позволял ей сломаться. Эта женщина удивляла всех - от аристократов до уголовников.

Представитель французской военной миссии в Сибири еще при жизни Колчака писал о ней:

«Редко в жизни мне приходилось встречать такое сочетание красоты, обаяния и достоинства. В ней сказывается выработанная поколениями аристократическая порода, даже если, как поговаривают, она из простого казачества.

Я убежден, что аристократизм - понятие не социальное, а в первую очередь духовное. Сколько на своем пути встречал я титулованных кретинов с замашками провинциальных кабатчиков и сколько кабатчиков с душой прирожденных грандов!..

Я убежденный холостяк, но, если бы когда-нибудь меня привлекла семейная жизнь, я хотел бы встретить женщину, подобную этой.

Как мне стало известно, она близка с Адмиралом еще со времени своего замужества, но даже теперь, когда сама жизнь освободила ее от прежних обязательств и свела их вместе, связь их никому не бросается в глаза, с таким тактом и деликатностью они оберегают эту связь от посторонних взглядов.

Увидеть их вдвоем большая редкость. Она старается держаться в стороне от его дел. Чаще ее можно встретить в швейных мастерских, где шьют обмундирование для армии, или в американском госпитале, выполняющей самые непрезентабельные работы по уходу за ранеными.

Но даже в этих обстоятельствах свойственная ей изящная царственность не покидает ее…».

Эту изящную царственность Анна Васильевна сохранила до старости, несмотря на то, что 37 лет провела в заключении.

Писатель Г.В.Егоров, посетивший ее в начале 70-х годов в московской коммуналке на Плющихе, был немало удивлен, увидев перед собой элегантную, бодрую восьмидесятилетнюю женщину, весьма острую на язык.

«Полжизни она провела в советских лагерях, в том числе и среди уголовников. И тем не менее за 37 лет к ней не пристало ни одного лагерного слова - речь ее интеллигентна, во всех манерах чувствуется блестящее дворянское воспитание.

Единственно, что омрачало общее впечатление, - она курила дешевые сигареты. Курила беспрестанно, через очень длинный, примитивного изготовления мундштук. И одета была бедно. Очень бедно. Но рассуждала самобытно. И очень смело.

Казалось, просидев тридцать семь лет, можно потерять не только смелость, потерять личность. А она сохранила себя. Она была в курсе культурной жизни страны, если уж не страны, то во всяком случае столицы - это точно. Голова у нее была светлая…».

Действительно, на закате жизни, в 82 года, она была так же молода душой, как в тридцать. По-прежнему любила тех, кого потеряла, хранила в себе их любовь и писала стихи об этом.

Утром 7 февраля 1920 года на пустынной окраине Иркутска у места впадения в Ангару речки Ушаковка без суда и следствия был расстрелян Верховный правитель России адмирал Александр Васильевич Колчак. Его тело сбросили в прорубь, и оно бесследно исчезло в темных водах великой сибирской реки. Так закончилась целая эпоха в истории Белого движения. И так о ней и об адмирале писали еще совсем недавно.

Сейчас уже мало кто вспоминает, что роковую роль в судьбе адмирала сыграли чешские легионеры, некогда бывшие его ближайшими союзниками и обеспечившие несколько убедительных побед Сибирской армии в боях против большевиков. Именно чехи выдали Верховного правителя в обмен на гарантии своей безопасности. Впрочем, продажными братьями-славянами двигало не только стремление сохранить собственную шкуру. Были и более весомые аргументы…

К концу 1919 года положение Колчака сделалось незавидным. Красные наступали по всем фронтам и теснили остатки Сибирской армии все дальше на восток. Союзники практически прекратили военную помощь. Некогда лояльные к адмиралу чехи практически самоустранились от участия в боевых действиях и думали только о том, как бы поскорее выбраться из охваченной хаосом России. По большому счету, власть некогда всемогущего Верховного правителя России распространялась теперь только на его собственный штабной вагон да на эшелон с золотым запасом Российской империи, постоянно следовавший за поездом Колчака.

Новый год адмирал встретил в Нижнеудинске. Проехать дальше было невозможно. Железная дорога оказалась в руках восставших рабочих. Его поезд загнали на запасной путь. В первых числах января Колчак получил из Иркутска воззвание собственного кабинета министров с требованием незамедлительно сложить полномочия Верховного правителя и передать всю полноту власти генералу Антону Деникину. День спустя командующий группировкой войск союзников генерал Пьер-Шарль Жаннен направил Колчаку телеграмму, в которой заверил, что в случае отречения адмирала эшелон с золотом перевезут в безопасное место, а сам он будет под надежной охраной доставлен на Дальний Восток. Тем самым Жаннен взял на себя ответственность за безопасность адмирала как частного лица.

4 января 1920 года Колчак издал указ о передаче власти генералу Деникину и согласился с требованием чехов на перевод в отдельный вагон. Этот вагон был прицеплен к поезду 1-го батальона 6-го чешского полка. Над новой резиденцией адмирала подняли американский, английский, французский, японский и чехословацкий флаги. Через неделю Колчак выехал из Нижнеудинска на восток. В пути его сопровождали чехи, превратившиеся, по сути, из охраны в вооруженный конвой.

Между тем обстановка продолжала накаляться. В Иркутске в начале января произошло восстание. Власть перешла в руки так называемого Политцентра, весьма лояльного к большевикам. Чехословацкие легионеры оказались в затруднительном положении. Их эшелоны растянулись на несколько сот километров от Красноярска до Иркутска. Дальнейшее продвижение оказалось под вопросом. Политцентр, по согласованию с большевиками, выдвинул предельно жесткие требования. Чехам было предложено незамедлительно выдать Политцентру адмирала и эшелон с золотым запасом. В противном случае восставшие грозились взорвать байкальские береговые тоннели. Исполнение этой угрозы означало, что многотысячной группировке чехов будет отрезан путь на восток. Это сейчас поезд проходит путь от Иркутска до Слюдянки у южной оконечности озера Байкал за пару часов. В 20-е годы единственная дорога была проложена узкой кромкой вдоль берега Байкала через сложнейшую систему тоннелей. Миновать их было невозможно. Адмирал, сам того не ведая, превратился в выгодную разменную монету, которая могла обеспечить отступление чехов и союзников.

Сделка состоялась в штабе генерала Жаннена в присутствии главнокомандующего чехословацким корпусом генерала Яна Сыровы. Чехи, любой ценой желающие обеспечить свой проезд через опасный прибайкальский район, не раздумывая согласились с требованиями большевиков. Поставленный перед фактом Жаннен счел возможным отказаться от данных ранее гарантий и санкционировать решение о выдаче адмирала. 15 января поезд с Колчаком прибыл в Иркутск.

Известный российский историк Валерий Краснов так описывает арест адмирала: «Чехи торопились, просили, чтобы арест был проведен как можно скорее. Заместитель командующего войсками Политцентра Александр Нестеров немедленно связался с Центральным штабом рабоче-крестьянских дружин и попросил приготовить надежный конвой для Колчака и сопровождавших его лиц. Штаб ответил, что арест Колчака поручается Нестерову, а люди для этой операции будут немедленно направлены на вокзал. Когда Нестеров прибыл на вокзал, темнота уже окутала все кругом. Конвой ждал распоряжений. Около восьми часов вечера из здания вокзала вышли чешский офицер и Нестеров. Не торопясь, они направились к освещенным вагонам на ближайших путях. Первым в вагон поднялся чешский офицер. Вслед за ним вошли Нестеров и еще несколько вооруженных человек. В купе на диване сидел Колчак в окружении группы офицеров и нескольких человек в штатском. Чешский офицер на русском языке, но с сильным акцентом, объявил Колчаку, что получил приказ генерала Жаннена передать адмирала и его штаб местным властям. В купе стояла гнетущая тишина. Офицеры и штатские испуганно переглядывались, осторожно посматривая на Верховного правителя. Колчак продолжал сидеть молча. «Господин адмирал, - нарушил затянувшееся молчание чешский офицер, - приготовьте ваши вещи. Сейчас состоится ваша передача местным властям». С этими словами Колчака как будто ударило током. Он вскочил с горящими глазами и буквально закричал с отчаянием в голосе: «Как! Неужели сотрудники выдают меня? Это предательство!.. Так вот цена гарантий, данных мне Жанненом…». Чешский офицер промолчал. Адмирал стал нервно и суетливо одеваться. Выйти из вагона было предложено только двоим - самому Колчаку и председателю Совета министров Пепеляеву».

Адмирала поместили в одиночную камеру иркутской тюрьмы. События тем временем шли своим чередом. 21 января Политцентр прекратил свое существование. Власть в городе полностью перешла в руки Иркутского военно-революционного комитета. Чехи восприняли смену власти спокойно. Более того, представители чешского командования лично присутствовали на заседании, где большевики в очередной раз заверили легионеров, что они могут не беспокоиться. Все было оговорено заранее.

В час дня 6 февраля председатель Сибирского ревкома Смирнов подписал с чехами мирное соглашение о беспрепятственном проходе чешских частей к Байкалу. В этот же день в иркутской тюрьме состоялся последний допрос адмирала Колчака. Вечером было принято постановление о его расстреле: «Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения, по городу разбрасываются портреты Колчака. С другой стороны, генерал Сергей Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего «ответа» упоминает о выдаче ему Колчака и его штаба. Все эти данные заставляют признать, что в городе существует тайная организация, ставящая своей целью освобождение одного из тягчайших преступников против трудящихся - Колчака и его сподвижников. Восстание это, безусловно, обречено на полный неуспех, тем не менее, может повлечь за собою еще ряд невинных жертв и вызвать стихийный взрыв мести со стороны возмущенных масс, не пожелавших допустить повторения такой попытки. Обязанный предупредить эти бесцельные жертвы и не допустить город до ужасов гражданской войны, Иркутский военно-революционный комитет постановил: бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Виктора Пепеляева расстрелять. Лучше казнить двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв».

В ночь на 7 февраля 1920 года адмирал вышел под обрывистый берег Ангары, спокойно выкурил папиросу, застегнул все пуговицы мундира и принял стойку «смирно». От предложения завязать глаза он отказался. Предпочел встретить смерть достойно, глядя ей в лицо. После первого залпа грянуло еще два - для верности. Существует легенда, что адмирал сам скомандовал своим палачам: «Пли!». Безжизненное тело Верховного правителя России на санях подвезли к огромной полынье напротив иркутского Знаменского монастыря и сбросили в воду…

На рассвете того же дня в точном соответствии с договоренностями чешские эшелоны стали выезжать из Иркутска на восток. Вместе с собой они увозили немалую часть золотого запаса Российской империи, которую большевики великодушно позволили им взять с собой в качестве вознаграждения за голову адмирала. По некоторым данным, золото, прихваченное чехами, оценивалось в 63 миллиона царских рублей, что в пересчете на нынешние деньги составило бы около миллиарда долларов. Такова была цена, уплаченная за голову человека, о котором Иван Бунин написал: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской земли».

Могила Колчака. До недавнего времени считалось, что тело расстрелянного адмирала было спущено в прорубь и бесследно исчезло в водах Ангары. Между тем недавно в Иркутской области обнаружились неизвестные документы, касающиеся расстрела и последующего захоронения Александра Колчака. Документы с грифом «секретно» были найдены в ходе работы над спектаклем «Звезда адмирала» по пьесе бывшего работника органов госбезопасности Сергея Остроумова. Согласно найденным документам, весной 1920 года местные жители нашли труп Колчака, который течение вынесло на берег Ангары в 20 км от места расстрела. Прибывшие представители следственных органов произвели дознание, идентифицировали тело расстрелянного адмирала и тайно похоронили его. Могила Колчака была обозначена крестиком на карте, составленной следователями. В настоящее время все найденные документы находятся на экспертизе. Сам Остроумов не сомневался в их подлинности.

Камера адмирала Колчака в СИЗО №1 г.Иркутска.
Фото Марии Оленниковой, ИА IrkutskMedia.
Памятник Колчаку в Иркутске. Установлен в 2004 году по случаю 130-летия со Дня рождения адмирала.
Расположен около Знаменского монастыря на месте предполагаемого расстрела.

16 ноября исполнится 135 лет со дня рождения одного из руководителей Белого движения, Верховного правителя России Александра Колчака. Вопреки расхожему мифу, что злобные большевики арестовали адмирала и, практически сразу расстреляли, допросы Колчака шли 17 дней — с 21 января по 6 февраля 1920 года.

Колчак, пожалуй, одна из самых противоречивых фигур Гражданской войны. Один из крупнейших исследователей Арктики, путешественник, непревзойденный мастер минного дела во времена Первой мировой войны, убежденный монархист. Это одна сторона медали.

Но есть и вторая. У Белого движения было много вождей: Корнилов, Деникин, Юденич, Врангель, Май-Маевский, Шкуро, Семенов, Каледин, Слащев, Алексеев, Краснов… Но именно войска Колчака запомнились особенной жестокостью.

Когда адмирал взял власть в Сибири, то большинство населения восприняло это вполне благосклонно. Но Александр Васильевич был не очень хорошим политиком или чересчур доверял своим офицерам, которые, борясь с партизанами и прочими несогласными с властью Верховного правителя, не останавливались ни перед чем. Потом на допросах Колчак говорил, что ничего не знал о жестокостях, которые творили некоторые его офицеры. Но факт остается фактом — даже казаки из «Волчьей сотни» атамана Шкуро, воевавшие в рядах Добровольческой армии Деникина, а потом подчинявшиеся Врангелю, были ягнятами по сравнению с войсковым старшиной Красильниковым и прочими карателями адмирала Колчака.

Одним словом, крах колчаковской армии , во многом, — следствие недальновидной и не всегда умной политики прямолинейного, хотя и любящего Россию адмирала. Вопреки мифам, согласно которым злобные большевики захватили Колчака и сразу же предали его смерти, над адмиралом планировали провести суд. Причем, не в Омске и не в Иркутске, а в Москве. Но ситуация сложилась по-другому.

Вот выдержки из последнего допроса адмирала Колчака.

Алексеевский. Чтобы выяснить ваше отношение к перевороту, требуется установить некоторые дополнительные пункты. Между прочим, для Комиссии было бы интересно знать, — перед переворотом, во время и после него встречались ли вы в Сибири, или на востоке с князем Львовым, который тогда через Сибирь выезжал в Америку?

Колчак. Нет, с князем Львовым я не виделся, — мы разъехалась. Я виделся только с другим Львовым — Владимиром Михайловичем.

Алексеевский. Не имели ли вы от князя Львова письма или указания?

Колчак. Кажется, какое-то письмо из Парижа было во время моего пребывания в Омске, но это было позже, приблизительно летом. Это письмо не содержало ничего важного и относилось главным образом к деятельности той политической организации, которая была в Париже и во главе которой стоял Львов. До этого я со Львовым не имел личных сношений и никаких указаниий, переданных через него от кого бы то ни было, не получал. Письмо, о котором я говорил, было передано через консульскую миссию в Париже в июле месяце…

… Алексеевский. Скажите ваше отношение к генералу Каппелю, как к одной из наиболее крупных фигур Добровольческой армии.

Колчак. Каппеля я не знал раньше и не встречался с ним, но те приказы, которые давал Каппель, положили начало моей глубокой симпатии и уважения к этому деятелю. Затем, когда я встретился с Каппелем в феврале или марте месяце, когда его части были выведены в резерв, и он приехал ко мне, я долго беседовал с ним на эти темы, и убедился, что это один из самых выдающихся молодых начальников…

… Попов. В распоряжении Комиссии имеется копия телеграммы с надписью: «Произвести через Верховного правителя арест членов Учредительного Собрания».

Колчак. Насколько я помню, это было мое решение, когда я получил эту телеграмму с угрозой открыть фронт против меня. Может быть, Вологодский, получив одновременно копию телеграммы, сделал резолюцию, но во всяком случае в этом решении Вологодский никакого участия не принимал. Членов Учредительного Собрания было арестовано около 20, и среди них тех лиц, которые подписали телеграмму, не было, за исключением, кажется, Девятова. Просмотревши списки, я вызвал офицера, конвоировавшего их, Кругловского, и сказал, что совершенно на знаю этих лиц; и что в телеграмме они, по-видимому, никакого участия не принимали и даже не были, кажется, лицами, принадлежащими к составу комитета членов Учредительного Собрания, как, например, Фомин. Я спросил, почему их арестовали; мне ответили, что это было приказание местного командования, ввиду того, что они действовали против командования и против Верховного правителя, что местным командованием было приказано арестовать их и отравить в Омск…

… Попов. Каким образом сложилась их судьба и под чьим давлением? А ведь вы знаете, что большинство их было расстреляно.

Колчак. Их было расстреляно 8 или 9 человек. Они были расстреляны во время бывшего в двадцатых числах декабря восстания…

… Алексеевсский. Никаких особых указаний вы по этому поводу ему не давали?

Колчак. Нет, все делалось автоматически. На случай тревоги раз и навсегда было составлено расписание войск, — где каким частям находиться. Город был разбит на районы, все было принято во внимание. Никаких неожиданностей быть не могло, и мне не приходилось давать указаний. Накануне выступления вечером мне было сообщено Лебедевым по телефону или, вернее, утром следующего дня, что накануне был арестован штаб большевиков, в числе 20 человек, — это было за сутки до выступления. Лебедев сказал: «Я считаю все это достаточным для того, чтобы все было исчерпано, и выступления не будет».

Попов. Что он доложил относительно судьбы арестованного штаба?

Колчак. Он сообщил только, что они арестованы.

Попов. А не сообщал он, что на месте ареста были расстрелы?

Колчак. Они были расстреляны на второй день после суда…

… Попов. Расстрелы в Куломзине производились по чьей инициативе?

Колчак. Полевым судом, который был назначен после занятия Куломзина.

Попов. Обстановка этого суда вам известна. А известно ли вам, что по существу никакого суда и не было?

Колчак. Я знал, что это — полевой суд, который назначался начальником по подавлению восстания.

Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?

Колчак. Действовал полевой суд.

Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как Верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как Верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?

Колчак. Таких сведений у меня не было. Я считал, что полевой суд действует так, как вообще действует полевой суд во время восстаний…

… Попов. А сколько человек было расстреляно в Куломзине?

Колчак. Человек 70 или 80.

Денике. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка?

Колчак. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, — следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать. А там, где мне это становилось известным, я предавал суду, смещал, т. е. действовал карательным образом.

Попов. Известно ли вам, что лица, которые арестовывались в связи с восстанием в декабре, впоследствии подвергались истязаниям в контрразведке, и какой характер носили эти истязания? Что предпринималось военными властями и вами, Верховным правителем, против этих истязаний?

Колчак. Мне никто этого не докладывал, и я считаю, что их не было.

Попов. Я сам видел людей, открепленных в Александровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами, — это вам известно?

Колчак. Нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.

Попов. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контрразведке при ставке?

Колчак. Нет, я не мог этого знать, потому что ставка не могла этого делать.

Попов. Это производилось при контрразведке в ставке.

Колчак. Очевидно, люди, которые совершали это, не могли мне докладывать, потому что они знали, что я все время стоял на законной почве. Если делались такие преступления, я не мог о них знать. Вы говорите, что при ставке это делалось?

Попов. Я говорю: в контрразведке при ставке. Возвращаюсь к вопросу о производстве военно-полевого суда в Куломзине.

Колчак. Я считаю, что было производство такое же, какое полагается в военно-полевом суде.

Попов. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек, расстреливали целыми группами по 50 — 60 человек. Кроме того, фактически в Куломзине никакого боя не было, ибо только вооруженные рабочие стали выходить на улицу — они уже хватались и расстреливались, — вот в чем состояло восстание в Куломзине.

Колчак. Эта точка зрения является для меня новой, потому что были раненые и убитые в моих войсках, и были убиты даже чехи, семьям которых я выдавал пособия. Как же вы говорите, что не было боя…

Заверил заместитель председателя Иркутской Губ.Ч.К. К. Попов

На допросах Колчак, по воспоминаниям чекистов, держался спокойно и уверенно. Вот только последний допрос проходил в более нервной обстановке. Атаман Семенов требовал выдачи Колчака, Иркутск могли захватить части генерала Каппеля. Поэтому было принято решение расстрелять адмирала.

Приговор был приведен в исполнение в ночь с 6 на 7 февраля 1920 года. Как писал впоследствии Попов, адмирал Колчак и на расстреле вел себя в высшей степени достойно и спокойно. Как и подобало русскому офицеру… Вот только Верховный правитель из блестящего морского офицера так и не получился…